— Нет, я не больна, — вызывающе сказала она в ответ.

— Заходи в дом. Тебе помочь?

Отмахнувшись от предложенной ей руки, она прошла мимо. Походка ее казалась неестественной. Достаточно твердой, но эта твердость давалась ей с трудом. Как будто она говорила: «Посмотри, как у меня хорошо получается». Она напоминала механическую куклу, которую завели и пустили по комнате.

— И не пьяна, — вдруг заявила она.

Выглянув сначала за порог, он закрыл дверь. Снаружи никого не было.

— Я и не говорил, что ты пьяна.

— Нет, но подумал.

Она ждала от него ответа, но ответа не последовало. Что бы он ни сказал, в равной степени вызвало бы у нее раздражение, будь то возражение или согласие. Она пребывала в воинственном расположении духа, настроилась на ссору. Чем вызван был такой настрой, он сказать не мог.

— Я никогда не бываю пьяной, — объявила она, обернувшись на пороге гостиной. — Я в жизни никогда не напивалась.

Он не ответил. Она прошла в гостиную.

Когда он вошел вслед за ней, она сидела в кресле, прямо на лежавших там каких-то вещах и, откинув голову, отдыхала. Взгляд ее был устремлен не на то, чем она занималась, а вверх, в потолок. Она стягивала с рук перчатки, но без обычной тщательности, которой она всегда сопровождала это действие, а с вялой небрежностью, оставив без внимания сплющенные пустые пальцы.

Некоторое время он стоял, глядя на нее.

— Поздно ты вернулась, — произнес он наконец.

— Сама знаю, что поздно. Мог бы этого и не говорить.

Она швырнула перчатки на стол, сердито махнув запястьем.

— Почему ты не спрашиваешь, где я была?

— А ты мне скажешь? — спросил он.

— А ты мне поверишь? — отпарировала она.

Затем она сняла шляпку. Надев ее на руку, покрутила за поля, разглядывая с пристальным недовольством.

Потом она неожиданно, согнув два пальца другой руки, щелкнула по ней ногтями, выражая таким вульгарным образом свое неодобрение. А вслед за этим отброшенная шляпка, пролетев через всю комнату, шлепнулась на пол.

Он не пошевельнулся, чтобы поднять ее. В конце концов, это ее шляпка. Он только лишь проследил за ней взглядом:

— Я думал, что она тебе нравится. Я думал, что это твой любимый фасон.

— П-пффф, — с отвращением фыркнула она. — Она же крохотная. В Нью-Йорке в этом сезоне такие уже не носят.

«Кто тебе это сказал? — молча спросил он у нее. — Кто сказал тебе, что ты здесь сохнешь и вянешь, что ты заживо похоронила себя в глуши, вдали от больших городов?» Он слышал эти слова так четко, словно сам присутствовал, когда они были произнесены.

— Тебе что-нибудь принести? — помолчав, спросил он.

— Ничего мне не нужно, — огрызнулась она.

Он мог продолжить ее не высказанную в словах мысль: ничего мне от тебя не нужно. Если мне что-нибудь понадобится, я справлюсь без твоей помощи.

Он оставил ее в покое. Что-то настроило ее против него. Вернее, раздуло в пламя уже тлевшую в ней искру противоречия. Не алкоголь. Нечто большее. Выпивка лишь подлила масла в огонь.

Через несколько минут он вернулся и принес чашку приготовленного им кофе. Эта довольно несложная операция была единственным, что он мог изобразить в области кулинарии. Он знал, как это делается, поскольку не раз наблюдал за ней. Нужно налить воды, всыпать кофе и поставить на огонь.

Но там, где другая с благодарностью приняла бы подношение и оценила бы его труды, она с отвращением отвергла чашку с горячим напитком.

— Фу, он такой сладкий, что меня прямо воротит. Ну будь же ты, наконец, мужчиной! Ну дай же ты женщине когда-нибудь и ремня твоего попробовать! Так нам обоим гораздо лучше будет.

— Значит, вот к чему тебя?.. — начал он и не закончил фразы.

Кофе она тем не менее выпила. Естественно, не высказав ни слова благодарности.

Через некоторое время сказалось возбуждающее действие напитка. Она вдруг сделалась необычайно красноречивой. Словно пытаясь загладить неприятное впечатление, которое поначалу произвела своей развязностью. Вызывающее раздражение исчезло или, по крайней мере, не бросалось в глаза.

— Да, я выпила, — призналась она. — И, боюсь, хватила лишнего. Но они настаивали. Она сделала паузу, чтобы посмотреть, спросит ли он, кто это «они». Он молчал.

— Я собралась возвращаться домой, давно уже, часов в пять, и, боюсь, что сделала ошибку, решив пройтись пешком, вместо того чтобы взять экипаж. Я, наверное, переутомилась. Или слишком туго зашнуровала корсет. Не знаю. В общем, я шла по улице, и вдруг у меня закружилась голова и все поплыло перед глазами. Не знаю, что могло бы случиться; наверное, я упала бы на землю. Но к счастью, прямо за мной следом шла одна дама. Она подхватила меня и удерживала на ногах. Когда я немного пришла в себя, она настояла на том, чтобы я зашла к ней в дом и отдохнула, прежде чем двинуться дальше. Оказалось, что она живет совсем рядом с тем местом, где это произошло.

Вскоре вернулся ее муж, и они оба сказали, что ни за что меня не отпустят, пока не будут уверены, что я вполне оправилась. Они-то и налили мне бренди, и он, видно, оказался крепче, чем я думала. Добрейшие люди. По-моему, она сказала, что их фамилия Джексон. Я тебе как-нибудь покажу этот дом. У них очень мило. — Разомлев от воспоминаний, она начала рассказывать: — Они провели меня в гостиную и усадили на диван. Ах, если бы ты его видел. Наверное, кучу денег стоит. Их дом с нашим вообще ни в какое сравнение не идет. Мебель в стиле Людовика XV, знаешь, такая позолоченная с малиновой обивкой. А в камине — представляешь — настоящие газовые горелки, железные горелки, которые можно включить и выключить…

Слушая ее, он мысленно представлял себе жалкую комнатушку дешевой гостиницы, затерянной где-то в переулке у вокзала, окно, закрытое ставнями от посторонних взглядов, тайное свидание, которое вызванная алкоголем расслабленность позволила без труда продлить за рамки приличия. Она с мужчиной, с другим мужчиной…

Разгорелось пламя былой любви, подогретое топливом выпивки, укрепились старые узы, ожили общие воспоминания, сопровождаемые шепотом и сдавленным смехом… Все это так живо стояло у него перед глазами, словно он сам присутствовал при их встрече, стоял у них за спинами.

Более всего его потряс не факт ее физической измены. Ее нравственное предательство нанесло ему гораздо более глубокую, трудно излечимую рану. Она оказалась неверна ему умом и сердцем, а не только телом. И это-то и доставляло ему наибольшие терзания. Ибо он знал, что является не первым мужчиной в ее жизни, но всегда желал, надеялся и стремился стать последним.

Теперь, задним числом, легко было проследить, шаг за шагом, все, что к этому привело. Эта его неуклюжая ложь насчет денег, которая лишь усугубила положение, вместо того чтобы его исправить. А потом их дикая, ожесточенная ссора, когда ему в конце концов пришлось взять свои слова назад, наполнив ее сердце неистовой злобой и жаждой отомстить за шутку, которую он с ней сыграл. Приблизительно в то же время появилось письмо на север, и, хотя он его никогда не видел, без труда мог догадаться о содержавшихся в нем жалобах: «Приезжай за мной, я скоро этого больше не вынесу, забери меня отсюда». А потом, через пять дней, пришел ответ: таинственное письмо, адресованное Мейбл Грин.

Теперь ей уже не надо было украдкой бегать на почту за посланиями. Больше писем не ожидалось. Отправитель был здесь, в одном городе с ней.

«Да, — пришла ему в голову удручающая мысль, — для того чтобы быть с такой женщиной, как Бонни, я бы тоже проехал расстояние в пять дней пути — или в двадцать раз больше. Да какой бы мужчина этого не сделал? Если новая любовь не может ее обеспечить, она обращается к старой».

Наконец она поняла по его лицу, что он ее не слушает.

— Я слишком много болтаю, — извинилась она. — Я тебе, наверное, до смерти надоела.

— Это невозможно, — мрачно возразил он. — Ты никогда не надоешь мне, Бонни. — И это было правдой.

Подавив зевок, она откинулась назад, оперевшись на локти.