Все эти подготовительные мероприятия заняли некоторое время, и мы были уже готовы закончить наши работы, чтобы пригласить на совещание Милюкова, когда события внезапно приняли критический оборот. 8 июля я вручил докладную записку императору; 17 июля Дума приступила к обсуждению предполагаемого обращения к стране, которое, как известно, являлось ответом на правительственное сообщение по аграрному вопросу. Этот случай, который Горемыкин предвидел, послужил поводом для решительной борьбы. Тремя днями позже Горемыкин созвал заседание Совета Министров и заявил, не давая даже себе труда спросить мнения своих коллег, что Дума заняла открытую революционную позицию и что он решил предложить на следующий день императору немедленно распустить Думу. Члены Совета в то же самое время были приглашены собраться в этот день, т. е. 21 июля, на дому у Горемыкина, чтобы ожидать его возвращения из Петергофа с указом о роспуске Думы, который должен быть подписан императором.

Что заставило Горемыкина принять столь поспешное решение? Узнал ли он что-нибудь о переговорах, которые велись нами в большом секрете с членами Думы и Государственного совета? Это более чем возможно, но я никогда не узнал об этом достоверно.

Однако я слишком хорошо знал характер императора, чтобы сомневаться в успехе плана Горемыкина. Я считал все мои надежды разрушенными, и мне ничего не оставалось, как представить свою отставку императору, как только указ будет подписан, и я твёрдо решил сделать это, так же как и Столыпин, который разделял мои чувства и был готов последовать за мной в вопросе о подаче в отставку.

Мы со Столыпиным приняли некоторые меры предосторожности в ожидании грозных событий, которые могли воспоследовать. Он как министр внутренних дел был обязан принять меры к охране общественного порядка, который легко мог бы быть нарушен вследствие разочарования, которое должно сопровождать роспуск Думы, и, считаясь с этой возможностью, он решил вызвать гвардейские отряды, расположенные в это время неподалеку от столицы. Это было сообщено мне, чтобы я был уверен в безопасности посольств при возникновении возможных беспорядков. Особенно необходимо было предупредить враждебные демонстрации против германского посольства, так как общественное мнение подозревало кайзера в даче Николаю II советов реакционного свойства, но, так как было невозможно оказывать покровительство только одному этому посольству, представлялось необходимым принять соответствующие меры по отношению ко всем иностранным посольствам.

На следующее утро я отправил циркулярное сообщение всем послам и главам иностранных миссий, извещая их о том, что на некоторых заводах столицы ожидается стачка, и, так как это может сопровождаться народными волнениями, в соседстве с посольствами в ночь с 21 на 22 июля будут расположены войска, которые окажут им в случае надобности свою помощь. Я прибавил, что войскам запрещено приближаться к посольствам, исключая тот случай, когда они будут призываться ими самими.

Приняв эти предосторожности, я провёл день в работах по министерству иностранных дел с таким расчетом, чтобы в случае надобности сдать дела своему преемнику с возможно меньшей отсрочкой.

Здесь необходимо отметить утверждение, сделанное устно и в печати, указывающее, что, когда сотрудничество Думы с кабинетом Горемыкина оказалось совершенно невозможным, к концу июня генерал Трепов, который был в то время дворцовым комендантом, взял на себя инициативу образования кадетского кабинета, и его неудача в этом направлении непосредственно вызвала роспуск Думы.

Я должен засвидетельствовать, что это утверждение, хотя и имеет некоторые основания, изложено не совсем точно. Насколько я знаю – а я думаю, что совершенно точно информирован по этому поводу, – в тот период, который я описываю, непосредственно перед роспуском не велось никаких других ответственных переговоров относительно образования нового кабинета, кроме тех, которые были поручены императором мне и Столыпину.

Однако вскоре после роспуска по обстоятельствам, о которых я расскажу позже, генерал Трепов имел намерение создать кабинет из рядов кадетской партии и с этой целью вёл переговоры с представителями этой партии. Я, может быть, теперь единственный, кто знал все детали странной роли, которую играл генерал Трепов, и ввиду разоблачений, сделанных по этому поводу в России и за границей, достоверных только отчасти, я считаю своим долгом в следующей главе дать более точную и полную информацию по этому вопросу.

Вечером 21 июля я обедал в британском посольстве с сэром Артуром Никольсоном (ныне лорд Карнок), чьё имя часто будет появляться в следующих главах этой книги. Одним из немногих гостей был сэр Дональд Мекензи Уоллес, который сделал блестящую карьеру как корреспондент газеты "Times" во время русско-турецкой войны и который в это время был дипломатическим корреспондентом этой большой английской газеты. Он считался в Англии величайшим авторитетом в русских делах и написал замечательную книгу о России, которую довел до современных событий. Он свободно говорил по-русски, чего достиг благодаря пребыванию в одной из центральных губерний России, где жил в уважаемой семье сельского священника. Он имел знакомства во всех классах русского общества и, когда император Николай, в то время ещё наследник престола, совершал своё большое путешествие на Восток, был приставлен английским правительством к особе императора в поездке по Индии.

Таким образом, он был лично знаком императору, который относился к нему с таким уважением, что король Эдуард VII решил послать его в описываемое мною время с конфиденциальной миссией в Петербург. Миссия заключалась в том, чтобы ознакомиться с внутренним положением России, которое волновало Лондон, и служить в качестве советника сэру Артуру Никольсону, который был недавно назначен на свой пост и не был ещё au courant положения вещей в России. Сэр Дональд выполнял эту работу с большим умом и тактом. Он был принят в аудиенции императором, которому рассказал с полной откровенностью свои наблюдения, стремясь поддержать позицию умеренных либералов. Я часто беседовал с ним и, так как мы держались одного и того же мнения относительно умеренного либерального движения, рассчитывал на его скромность и сообщал ему о своих переговорах по вопросу об образовании коалиционного кабинета.

Когда мы беседовали с ним после обеда на балконе посольства, откуда открывался великолепный вид на Неву, сэр Дональд заметил моё дурное настроение, вызванное крахом моих надежд, и просил осведомить его о положении вещей. Я не пытался скрывать от него события, которые приняли столь несчастливый поворот, но ничего не сказал ему о том, что ожидается завтра. В этот момент к нам подошёл сэр Артур Никольсон, который спросил меня, какова истинная причина того циркуляра, который был получен им в тот день. Не имея права сообщать ему правду, я ответил, что правительство имеет основания ожидать серьезных беспорядков на следующий день, но что сэру Никольсону нет нужды бояться за безопасность своего посольства.

Из британского посольства я отправился вдоль по набережной к резиденции Горемыкина, где члены Совета Министров ожидали его возвращения из Петергофа.

Там я нашёл всех членов Совета Министров, исключая Столыпина, который оставался в Министерстве внутренних дел, чтобы сделать необходимые приготовления для coup de force, который должен последовать завтра.

Ожидая возвращения Горемыкина, Совет Министров обсуждал мелкие обыденные дела, и, наконец, к полуночи мы услышали звонок, возвещавший прибытие председателя Совета Министров. И тотчас же в раме двери мы увидели его фигуру, поистине наиболее типичную для бюрократа. Приняв придворный вид и стоя на пороге, он обратился к нам по-французски со следующей фразой, которая, несомненно, была подготовлена заранее с величайшей заботой: "Eh bien, messieurs, je vous dirai comme Madame de Sevigne apprenant a sa fille le mariage secret de Luis XIV: Je vous le donne en cent, je vous le donne en mille, devinez ce qui se passe".