— Женя Ивановна, неужели вы считаете, что я ее отдам?

— Но, Ирочка, у тебя такие обстоятельства…

— Не смейте больше мне такое предлагать. Не злите меня.

Воздух сгустился так, что задрожали стёкла. Вернувшиеся после родов силы наполнились нечеловеческой энергией, пугая мгновенно замолчавшую акушерку. Яринка даже сама вздрогнула, внезапно осознав, что ничего не исчезло, лишь усилилось. Ведьма пробудилась. Наверное, неправильно так её называть, но другого обозначения себе Яринка придумать не могла.

Когда умер крестный, Яринка была еще беременной, поэтому на похороны не пошла. И все же она успела попрощаться с еще живым, когда он лежал в больнице, догорая от саркомы. Теперь же девочка стояла у могилы, придя попрощаться в последний раз. Маленькая Маргарита сонно ворочалась в руках, а Яринка молча смотрела на надгробие. Она пыталась осознать, что же там, за чертой? Наверняка совсем не то, что увидела она. И принимала то, что первый близкий человек ушел из ее жизни. Они не часто виделись, но крестный был улыбчивым и теплым. Она его по-своему любила. Так, как любят второго отца.

Дни потекли чередой, растворяясь в заботах о малышке. Яринка не знала, у всех ли женщин материнские инстинкты на подобном уровне, она не задумывалась об этом, просто делала то, что должна. И получалось у неё неплохо, так что Мария со своими попытками участия в жизни внучки была отодвинута далеко на задний план. Зато от помощи брата Яринка не отказывалась, а тот очень живо взял на себя приличный кусок заботы о племяшке. А каким гордецом со вздернутым в небо носом он вышагивал с коляской. Словно именно он являлся отцом этого ребенка. А еще оказалось, что у него инстинкты развиты не хуже. Его не пугали пеленки-распашонки, он уверенно брал Маргошку на руки, почти профессионально орудовал бутылочкой, когда ребенка надо напоить. Сашка как мог, пытался облегчить участь сестры, слишком слабой после родов, давая ей возможность чаще отдыхать. И она была благодарна брату.

Ранним июньским утром мать с Сашкой уехали к бабушке, торопясь на шестичасовый автобус. Надо помочь с огородом, а Володька уехал к заболевшей матери, Катерине Ивановне. В доме наступила тишина, но Яринка проснулась — первое кормление в шесть утра, и расписание для трехмесячной Маргошки еще менять никто не собирался. Ребенок насытился и уснул. Мамочка отправилась поесть, это предполагалось в обязательном порядке, иначе через три часа кормить ребенка будет нечем. Еще она хотела собрать посуду и помыть, поскольку мать с братом питались второпях. Самочувствие сыграло злую шутку, попытка завтрака не удалась — желудок вывернуло наизнанку, распространяя по организму тошноту. Яринка не придала этому значения, решив, что вечером съела что-то не то. Немного подождать — само пройдет. Головокружение отправило в постель.

День прошел в вязком тумане подскочившей температуры, тошноты и головокружения. Ничего не болело, ничто не насторожило. Списав на отравление, Яринка привычно пыталась перетерпеть плохое самочувствие, волнуясь лишь из-за того, что дочка отказывается брать грудь, а с прикормом дружбы так и не получилось. Когда вечером вернулись Мария и Сашка, то их ждала унылая картина: посуда не помыта, на веревке не висят привычно пеленки, дом не убран.

— Не, Ир, ты совсем совесть потеряла? Или стоит мне за порог, как ты забыла о своих обязанностях? — с порога начала Мария.

— Мам, не ругайся. Что-то мне нехорошо, — донесся тихий голос из родительской комнаты. Когда Мария зашла туда, то даже ей ругаться расхотелось: Яринка лежала на большой родительской кровати, рядом лежала Маргошка. Ребенок совсем недавно уснул, дав матери небольшую передышку от постоянного плача. Вот только состояние Яринки было заметно невооруженным глазом: бледная до позеленения, мелко подрагивает от температуры, взгляд затуманен.

— Что болит? — мгновенно спохватилась Мария.

— Ничего не болит, только тошнит, и желудок ноет. Есть ничего не могу, и мелкая не ест… мам, она же совсем голодная, весь день на компоте из сухофруктов, — Яринка расплакалась, переживая за дочь.

— Тише, тебе нельзя плакать, и так горишь от температуры. Молоко для нее сейчас найдем, желудок промоем. И чем ты траванулась, все же свежее? — засуетилась Мария.

— Маааш, у тебя спичек нет? — соседка Лариса заглянула в открытую дверь.

— Погоди, найду сейчас, у меня тут с Ириной нелады, вон зеленая какая. Чем отравилась — не пойму.

— А погоди-ка ты с промыванием, — внезапно вмешалась Лариса, увидев марганцовку в руках Марии. — Ир, что с тобой, что чувствуешь?

Яринка повторила все симптомы. Глаза соседки округлились.

— Как давно это началось? — спросила она.

— Да с самого утра, как проснулась. Часов с шести.

— Маааш! Никакой марганцовки, убьешь ее! Я скорую сейчас, — Лариса пулей вылетела из дома. До выхода на пенсию она работала медсестрой, симптомы были узнаваемы, ошибка маловероятна.

Карета скорой прилетела минут через пять. Все же городок маленький.

— Ага, так, а вот тут болит? — фельдшер пальцами исследовала живот.

— Если давить, то да. А так — просто ноет.

— Ну что, поехали.

— Куда? — спохватилась Мария.

— В больницу, куда же еще. Аппендицит… надеюсь, только он.

— И?

— Что — и?

— Будут резать?

— Будут. Девяносто процентов на то, что на стол прямо сейчас пойдет, десять на то, что подождут до утра.

Она не боялась и не волновалась. Она просто ехала в больницу.

— Доброй ночи, красавица. А что у нас интересного? Давно не виделись, целых три месяца, — дежурный хирург улыбался Яринке как старой знакомой. А она его не знала. Не помнила.

— А мы знакомы?

— Ага, ты у меня первая в списке звездочек на фюзеляже, — он широко улыбался, ощупывая живот. — Ой, а какие мы красивые, зелененькие. Нет, милочка, тут перитонит, готовьте к операции, — он обернулся к медсестре.

— Я за анестезиологом.

— Стоять. Он ей не нужен. Температура 39.8, давление — 140/90. Врожденное защемление миокарда — мы с ней уже успели познакомиться на этой почве. Именно от наркоза она и сыграет в ящик в данной ситуации.

— А… как же? — медсестра опешила.

— Милая, ты жить хочешь? — широкая улыбка хирурга отдавала безумием.

— Хочу, — ответила Яринка, не понимая, что происходит и отчего такой ажиотаж.

— Тогда будешь терпеть. Нет, новокаин местно я тебе обеспечу, но это мало поможет. У тебя дочка маленькая? Так что терпи, тебе нельзя умирать сейчас. И так успели привезти впритык, еще бы пара часов, и сушите весла.

Он улыбался как ни в чем не бывало, по пути к операционной посвящая Яринку в тонкости ее состояния.

— Зачем вы меня привязываете? Не сбегу.

— Традиция у нас такая, привязывать пациентов.

— А кричать можно? — внезапно спохватилась Яринка. Она все еще не понимала серьезности своего положения. Ведь ничего не болит.

— Кричи. Только не дергайся.

В ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июня доктор Бальвинский узнал о себе много нового и интересного. Он ей отвечал, посмеиваясь и постоянно разговаривая. Девочка не должна потерять сознание, а значит, нужно отвлекать от боли, заговаривать зубы. Получалось плохо, но все же он удержал пациентку, фактически второй раз спасая ей жизнь.

— Вот и умница, вот и все закончилось. А я тебе за это сделаю шовчик маленький, аккуратненький, почти косметический.

— Это ты кричала, что ли? — поинтересовалась пациентка с соседней койки, когда Яринку под утро привезли из операционной.

— Я.

— А что, было больно?

— Нет, щекотно, — огрызнулась прооперированная по живому.

А утром пришел Сашка, зеленый не менее Яринки. На руках он держал Маргошку. Лица у обоих были заплаканными.

— Чего? — устало произнесла Яринка.

— Маленька, мы ничего с ней не можем сделать, она не ест ничего, на уши полгорода подняли, молоко разное, и даже козье, и смеси… ничего не ест. Она всю ночь выкричала.