Он подумал, можно ли сказать правду. Решил, что можно.

— Я на пятьдесят девятой улице, знаете — маленькая закусочная… На пятьдесят девятой улице. Я говорю отсюда.

— Я сейчас оденусь… Видите ли, я уже был в постели, когда вы позвонили. Я оденусь и выйду, а вы идите… Дайте-ка мне подумать. — Голос пытался что-то придумать. И не только где им встретиться, а что-то еще. Куин спокойно ждал. — Так, я попрошу — идите к площади Колумбус, знаете, где Бродвей отходит от Центрального парка? Там на углу есть кафетерий, он работает всю ночь. Войдите туда и… У вас есть с собой деньги?

— Нет.

— Ну, все равно, зайдите туда. Вас там не будут тревожить. Скажите, что вы кого-то ждете. Сядьте к окну, к самому окну, выходящему на Бродвей. Через пятнадцать минут я там с вами свяжусь.

Зачем ему нужно, чтобы я пошел в другое место? Почему не встретиться со мной здесь? Наверное, он боится попасть в ловушку. Боится, что здесь со мной кто-нибудь есть. Он не сказал: «Я с вами встречусь». Он сказал: «Я с вами свяжусь». Он хочет сначала посмотреть на меня. Он ведет умную игру, но какой бы умной она ни была, это его не спасет. Чек у меня. И он хочет получить его, даже если это займет всю ночь и ему придется обойти весь Нью-Йорк.

Со своей стороны, Куин разыгрывал ничего не подозревающего простака.

— Хорошо, — сказал он.

— Через пятнадцать минут, — сказал голос.

Беседа окончилась.

Куин отошел от телефона, прошел в мужской туалет. Прислонился К стене и снял башмак. Достал из кармана чек, обернул его кусочком бумаги, положил в башмак и снова надел. Он брал пример с Грейвза.

Он вышел в зал и остановился возле прилавка, где лежали подносы и приборы.

В закусочной, кроме него, никого не было, а официант за стойкой смотрел в другую сторону. Куин взял нож и потрогал лезвие. Тупой. Хотя бы для морального воздействия, если не для физического. Он завернул нож в бумажную салфетку и сунул его во внутренний карман пиджака.

Он прошел через парк к площади Колумбус и пришел к кафетерию примерно через двенадцать минут. Он сел за стол у окна, выходящего на Бродвей, и стал ждать.

Раза два он оглянулся. Посмотрел в дальнее окно, выходящее в парк. Ему показалось, что за окном стоял автомобиль. Постоял, а потом медленно отъехал. А может быть, автомобиль просто остановился на мгновение у светофора.

Прошло пятнадцать минут. Потом восемнадцать. Потом двадцать.

Он начал нервничать. «Может быть, я не понял? Может быть, ему нужно было время, чтобы удрать? Может быть, он больше боится меня, чем хочет получить этот чек? Уверен, что убийца он! Это наверняка он. А теперь я все испортил и потерял его!»

Его лоб покрылся испариной. Он вытирал ее, а лоб снова покрывался испариной.

Внезапно рядом, в будке кассира, зазвонил телефон.

Куин оглянулся, а потом снова стал смотреть в окно.

Кто-то стучал в стекло. Он снова оглянулся и увидел, что кассир зовет его.

Куин подошел, и кассир сказал:

— Кто-то хочет поговорить с человеком, сидящим у окна. Послушайте, сюда нельзя звонить…

Но передал Куину трубку.

Звонил Холмз:

— Алло, Куин!

— Да. Что с вами случилось?

— Я жду вас в закусочной Оуэна. Это на пятьдесят первой улице.

— Что это вы выдумываете? Сначала велели мне прийти сюда. Чего вы хотите? Зачем вы заставляете меня бегать?

— Ладно, приходите сюда. Возьмите такси, я заплачу. Когда вы придете?

— А на этот раз вы не шутите?

— Я уже здесь.

— Ну ладно. Сейчас посмотрю, там вы или нет.

ДВАДЦАТЬ СЕМЬ МИНУТ ПЯТОГО

Ресторан был уже закрыт. Ее туда не пустили. Из ресторана один за другим выходили и исчезали в улицах люди. Те, кто зарабатывает там на жизнь. Для служащих ресторана сейчас пять часов дня. У них ведь часы показывали не то время, что у всех людей.

Брикки ходила по тротуару перед входом.

Там, в этом ресторане, рыжеволосая женщина в светло-зеленом платье передала Грейвзу записку. Хорошо. Теперь подумаем. Чтобы написать эту записку, ей нужны были карандаш и бумага. Женщины такого типа, как она, не носят с собой в сумках такие вещи. Обычно они свои сообщения передают глазами или бедрами. Может ли быть, что у этой были бумага или карандаш? Может. Тогда, значит, мне не повезло. Будем исходить из того, что у нее ничего не было. В таком случае она должна была у кого-нибудь их попросить. Вряд ли она подошла к танцующим и сказала: «Одолжите мне бумагу и карандаш». Вряд ли также могла она подойти к какой-нибудь парочке или компании, сидящей за столом, и попросить у них. Кто остается? Официант за ее столом — если она сидела за столом. Бармен — если она стояла у стойки.

Поэтому Брикки ходила взад и вперед перед рестораном.

Даже на улице она могла более или менее точно опознать тех, кто выходил. Эта задорная малышка, которая сейчас вышла, довольно модно одетая, наверно, девушка из гардероба.

Брикки остановила ее.

— Никакая женщина не брала у меня карандаша. По правде говоря, у меня его и нет.

И она пошла вдоль улицы — маленькая птичка на крохотных ножках.

А эта молодая негритянка, наверное, работает в туалете.

— А какой карандаш? — спросила она. — Для бровей?

— Нет, обычный карандаш, которым пишут.

— Нет, туда не заходят для этого, дорогая. Вы ошибаетесь.

— И никто не спросил у вас карандаша в течение всего вечера? — настаивала Брикки.

— Нет. Это единственное, о чем меня не просили. Да у меня и нет там карандашей. Это идея: завтра принесу с собой карандаш. А вдруг кто-нибудь попросит?

Вышел мужчина.

Он остановился и покачал головой.

— Нет, на моем конце стойки никто не спрашивал карандаш. Узнайте у Фрэнка, когда он выйдет. Он работает на другом конце.

Он ушел.

Еще один. Потом еще.

— Да, я Фрэнк.

— У вас одалживала карандаш девушка, высокая девушка с рыжими волосами, в светло-зеленом платье? Вспомните, кто-нибудь у вас брал карандаш?

Он кивнул.

— Да, — сказал он. — Помню. Рыжая. Я помню. Около двенадцати ночи.

— А вы не знаете, как ее зовут?

— Нет, не знаю. По-моему, она работает в ресторане, где-то рядом.

— А вы не знаете в каком?

— Нет, не знаю. Мне так кажется, потому что кто-то спросил ее: «Что ты здесь делаешь? Ты уже у себя кончила?»

— Но вы не знаете…

— Я не знаю, кто она, где она работает. И вообще я ничего о ней не знаю. Она взяла у меня карандаш и нагнулась над стойкой. Что-то написала, а потом отдала мне карандаш.

Он постоял еще немного. Больше им не о чем было говорить.

— Очень хотелось бы помочь вам…

— Если бы вы могли это сделать!.. — сказала она тусклым голосом.

Он повернулся и пошел прочь. А она стояла на тротуаре совсем потерянная. Наверное, больше она ничего не узнает. Она была так близка к решению задачи — и так далека!

Она подняла голову. Он обернулся. И вдруг подошел к ней.

— Вы, кажется, очень огорчены?

— Очень, — призналась она.

— Может быть, это вам поможет? Я не знаю, работаете ли вы сами в ресторане или нет, но у людей, которые работают в ресторане, смешные привычки. Здесь неподалеку есть аптека, где они все собираются после того, как рестораны закрываются. Я имею в виду всяких певичек. Им там нравится. Они собираются там и едят мороженое или сбитые сливки. Сходите туда, может быть, что-нибудь узнаете. По-моему, имеет смысл попробовать.

Имеет смысл! Она бросилась бегом. Он удивленно посмотрел ей вслед. Она бежала всю дорогу — два коротких квартала.

Они, конечно, не стояли все толпой у стойки, как она думала.

Может быть, потому, что было олень поздно и большинство уже ушло домой. Их было трое, у одной была борзая собака. Наверное, она вывела ее погулять перед сном. Они все сгрудились вокруг этой собаки, кормили ее остатками со своих тарелок и забавлялись. Хозяйка собаки была в накинутом на плечи пальто, а под пальто виднелась пижама. Она была без чулок, в домашних туфлях. Рыжей женщины среди них не было.