«За все надо платить».
— Пропал без вести…
— После этой пометки он больше не упоминается в отчетах о проекте. Процедуры по превращению в Хищников предполагают прием больших доз бореина в течение длительного времени. С исчезновениями испытуемых связывают и процедуры, и передозировку бореина.
— Господи. Вы хотите сказать, что испытуемые одичали?
— Вероятно. Мы не знаем наверняка.
Грязное вонючее создание. Голодное. Одинокое. А вдруг это ее отец? Вдруг он теперь такой?!
— Пери, когда ты перебралась в Город, ты не пыталась выяснить, что сталось с твоими родителями?
Пери схватилась за голову. Плечи у нее тряслись.
— Я об этом думала.
— Но ты откладывала это на потом. Естественно. Не вини себя. Тебе же надо было строить собственную жизнь. — Нико покосился на Хьюго — тот все разглядывал подаренную ветку с ягодками. — Ты была очень занята. И у тебя были веские причины опасаться, что ничего хорошего ты не узнаешь. Нет, я имел в виду, не выяснила ли ты чего-нибудь о прежней жизни Лиама Альмонда, до того, как он стал участником проекта «Буревестник», ведь потом-то все данные о нем засекретили. О том, что с ним произошло, ты бы все равно ничего не узнала.
Пери, все так же держась за голову, проговорила:
— А моя мать? О ней там что-нибудь говорится?
Нико положил ей руку на плечо:
— Ни слова.
Хлопанье крыльев, духота, что-то проносится над головой серым вихрем. И улетает. А она остается. Никаких доказательств. Страшный сон — не повод считать, что ее мать тоже была крылатой. Впрочем, какая разница? Отец исчез, а мать ее бросила. Отнюдь не в безопасном месте. «Не двигайся. Ты упадешь».
— Вообще-то я рассказываю тебе все это потому, что «Альбатрос» выявил последствия экспериментов в рамках проекта «Буревестник» и у детей участников проекта.
Пери вскинулась:
— Почему? Почему они считали, что все это повлияет на детей? Они что, манипулировали с половыми клетками?
— Насколько мне известно, нет. Тем не менее очевидно, что «Альбатрос» не мог оставить все это без внимания, это было бы безответственно с его стороны. На тебе могли сказаться не только манипуляции с половыми клетками, но и прием сильнодействующих медикаментов, которые влияют на внутриутробное развитие.
— То есть вы считаете, что на меня повлияли процедуры превращения, которые проходил отец?
«Я проживу меньше, чем ты».
— Да, я уверен. За то короткое время, что ты провела в «Орлане», ты добилась поразительных успехов. Неужели ты сама не заметила? За несколько дней ты усвоила гораздо больше, чем большинство летателей из «Орлана» за несколько месяцев. Наверное, ты заметила, что Малиновка, Латона и прочие не очень-то тебе симпатизируют. Дело не в том, что они тебе не доверяют. Просто лучше тебя в «Орлане» летает только Беркут.
Беркут…
— Разве Беркут тоже участвовал в «Буревестнике»?
— Нет, но все программы по подготовке Хищников так или иначе восходят к этому проекту. Пери, Беркут очень хорошо понимает, что времени у него в обрез. Хотел бы я заверить тебя, что тебе это не грозит. Впрочем, твои перспективы, думаю, все же лучше, чем у Беркута, ведь ты подверглась влиянию процедур только через отца, а сама их не проходила. Однако на самом деле мы ничего толком не знаем, и именно поэтому я и отправил группу «Орлан» в этот вылет: если в «Альбатросе» больше известно о последствиях процедур и о том, отчего летатели дичают, надо заставить их поделиться знаниями. — Нико убрал инфокарту. — Ты как? — спросил он, глядя, как притихшая Пери сидит неподвижно и кусает губу.
— В голове не укладывается.
— Взгляни на это с другой стороны, — проговорил Нико, поднявшись на ноги и отряхивая с одежды песок. — Не исключено, что в «Альбатросе» обрели в твоем лице золотую середину, недостающее звено. Я серьезно. Вероятно, ты — родоначальница новой породы летателей, в создании которой поучаствовали и долгосрочные последствия превращения в Хищников, и обычные летательские процедуры. Так что ты, скорее всего, здорово интересуешь тамошних ученых.Нико ушел, а Пери мерила шагами берег, подхватив Хьюго на руки.
Надо подумать. Надо побыть одной — но это было невозможно: мало того что у меня есть Хьюго, мало того что Беркут запретил ходить и летать поодиночке, так еще местные летатели глаз с меня не сводят. Нет, все равно надо рискнуть.
Пери разыскала Малиновку, которая в тот день, когда они изучали голубиные приемы, умудрилась еще раз растянуть ногу и теперь со скуки была не прочь поиграть с Хьюго.
Пери поцеловала Хьюго, а потом побежала по тропинке к утесу. Остановилась на берегу реки, глядя на отмель на краю водопада, пеной низвергавшегося в долину. От всего, что Пери узнала от Нико, мысли у нее так и бурлили. Пери вспомнила о Ма Лене — и поняла, что ее, Пери, следы тянулись яснее ясного от Ма Лены к Церкви Святых Серафимов, а оттуда — в агентство «Ангелочки», к Питеру и Авис. Все это время Пери упорно двигалась вперед — то есть она считала, будто упорно движется вперед и в одиночку принимает трудные решения. Возможно, все было не так просто. А вдруг все это время она была личинкой летателя, зародышем Хищника?!
Пери стянула футболку и рейтузы и, обнаженная, села в заводь; вода обтекала ее, прежде чем низвергнуться в долину. Итак, она вернется в Город, а потом, когда поймет, что ждет ее и Хьюго, разберется и со своим прошлым. Что бы ни случилось с ее отцом и матерью, это повлияло не только на ее будущее, как считал Нико, но и на будущее Хьюго.
Пери услышала шорох листвы и обернулась. На берегу стоял Беркут и манил ее к себе. Пери, нагая, вышла из воды. Беркут обнял ее. Неужели они в последний раз вместе наедине? Пери так нравилось ласкать его нежную кожу, проводить руками по шелковистым красно-коричневым перьям.
— Ты мне доверяешь? — шепнул Беркут ей на ухо.
Ого! Тот самый вопрос. Пери ощутила, как разрастается огонек желания, жидким золотом течет между бедер и выше, между грудей, согревая ее. Откуда Беркут узнал, что надо задать ей именно этот вопрос — произнести те самые слова, которые пробуждали в ней и ужас, и наслаждение одновременно?
Да. Я тебе доверяю.
Беркут взял Пери за руку и подвел к краю утеса. Наверное, он сам не знал, что сотворили с ней его слова. Это был главный вопрос ее отношений с Питером. Он вплелся, внедрился, врос в ее память, в ее желания, трепетал в жилах, которые вели в сердце, в мозг, в мышцы, в крылья, в бедра, в утробу. Самое яркое воспоминание, самая жестокая проверка на храбрость. Питер привел ее на самый конец поперечной балки на радиовышке. Балка была узкая, Питер крепко держал Пери. Она была на четвертом месяце беременности, еще ничего не было заметно, только она быстро уставала. Из-за гормональных бурь Пери стала еще больше покорна Питеру — хотя куда уже больше. От конца балки веером отходило несколько проводов, и на них-то Питер ее и уложил. Ветер выл вокруг и пел в проводах. Питер овладел ей тогда несколько раз — и с каждым разом все больше рисковал сбросить ее вниз. Пери вся напряглась, цеплялась за него всем телом, а он понемногу сдвигал ее к краю. Пери задыхалась. А Питер принялся экзаменовать ее по своему привычному катехизису — задавал вопросы, которые повторял на каждом их свидании.
— Ты меня любишь? — настойчиво спросил он.
— Да, — отвечала она.
— Ты мне доверяешь?
— Да, — отвечала она.
— Ты отдашь за меня жизнь?
— Да, да! — выдохнула она.
Какая роковая легкость была в том, чтобы боготворить его, забывать ради него о себе, словно он был не человек, а существо иного порядка — выше, сильнее, блистательнее.
— Я сделаю все, что ты скажешь, — шепнула она.
— Падай, — приказал он.
Она дрожала и плакала в его объятиях, а он целовал ее в волосы и в губы — но не уступал, не из тех он был, чтобы уступать. Она же говорила, что умрет за него, так пусть докажет. Пери мутило от страха, но она бросилась в воздух — и до сих пор не понимала, как ей удалось себя заставить. Падение было запредельно сладким и страшным, твердые линии вышки мчались в облака мимо Пери, ветер не давал дышать, сердце грозило выпрыгнуть из груди — и Пери понимала, что умрет, не долетев до земли.