Нет, это было изумительно: Анжела вела себя как настоящий учитель, достойно, строго, и во время лекции платье было застегнуто до самой шеи. Около часу ночи она готовила чай, но как-то раз Тюльпан спросил, нельзя ли вместо чая получить немного портвейна. Анжела мельком покосилась на него и налила только ему. Тюльпан спросил:

— Вы не любите портвейн?

— Ну что вы! Очень!

— Тогда почему не наливаете?

— Портвейн на меня так действует! В тот день, когда вы появились, я выпила портвейну, ещё когда готовила окорок. Вы мне очень понравились, но я по натуре стеснительна, и чтобы не показаться глупой гусыней, его немало выпила!

— И произвели впечатление!

— Да, потому, что нарядилась, как девица из мюзик-холла, — вот видите, портвейн на меня влияет очень дурно!

— А мне тогда казалось, что он подействовал изумительно! — при этом Тюльпан почти против своей воли взял её за руку. — И я был рад, что вы меня собрались соблазнить!

— И я вас соблазнила? — с наивным любопытством спросила Анжела.

— Да! И я потом так жалел, что продолжения не последовало!

— Я узнала от дядюшки, что не имею права, — она даже отодвинулась. И закусила губу — так захотелось заплакать.

— Но как же мне хотелось сделать это снова! И теперь так хочется!

— Мне тоже!

— Но вы…но у вас невеста, милый!

"— Ах, черт, что я могу ответить? — подумал Фанфан. — "Ничего!"

К томе же это было невозможно, поскольку Анжела, едва договорив слово "милый", которым закончила свою отчаянную фразу, уже прижала свои губы к его рту! Потом, когда сладкие минуты миновали, опять расплакалась:

— Ах, милый, милый, это невозможно! Вы любите свою невесту? Или нет?

— Ну да, я её люблю! Но и вас тоже, Анжела!

— Так же?

— Нет, совсем иначе!

Господи Боже, раз уж Фанфан так страдал, потеряв свою возлюбленную Летицию, нужно ли было терзаться и тем, что в этой ужасной ситуации не посметь воспользоваться целебным бальзамом? Сказав себе так, Фанфан решил, что это верный ответ на угрызения совести, ответ честный, достойный, одним словом, окончательный. Такого же мнения была и Анжела, которая после очередных наслаждений сказала:

— Как хорошо, что я могу тебя утешить, мой милый, моя любовь! Теперь я знаю, ты уже не так несчастен!

— Гораздо меньше! — признал Тюльпан.

Потом Анжела, утешив его ещё раз, вдруг заявила:

— Но как же я была глупа!

— Почему?

— Что не пила портвейн!

— Но ведь сегодня он тебе был ни к чему!

— Нет, но пойми, как я была напряжена и чего стоило переломить это напряжение!

И тут же, покраснев, признала:

— Ну, а потом все получилось само собой!

А когда Фанфан тихонько покидал комнату — хотя, конечно, их темпераментные утехи давно уже разбудили Эверетта Покса — Анжела шепнула ему на ухо:

— Если ты меня любишь, забудь слова, которым научился в Чик Лейн!

Эти занятия продолжались потом каждую ночь три недели подряд, иногда с дополнениями после обеда, и достигли больших успехов в применении оборотов как словесных, так и телесных.

Анжела была от Тюльпана без ума, а Тюльпан растерянно осознавал, как его чувство к Анжеле все растет и перерастает в любовь! Теперь Анжела была единственным светом его очей, он не мог ею досыта насладиться и каждую ночь открывал все новые достоинства, все большее очарование и прелесть. И, кроме всего прочего, обожал её за оставшуюся в ней врожденную стыдливость, которую той приходилось еженощно превозмогать, и за почтение к Летиции его невесте!

Конечно, мы не можем утверждать наверняка, но можем предположить, что Невью — Шартр остался бы до конца жизни в "Проспект оф Уитби" и даже стал его хозяином (женившись на Анжеле), что мог совсем забыть Летицию и смириться с новым поворотом своей судьбы — если бы рука судьбы не заставила его вновь стать Фанфаном-Тюльпаном и отправиться по свету в поисках Летиции и самого себя.

В один прекрасный день Эверетт Покс после трехдневного отсутствия вернулся в "Проспект оф Уитби" и провел Шартра к себе в контору. По его лицу Тюльпан понял: судьба стучится в двери!

— Фрегат капитана Рурка вернется через три недели! — сообщил Эверетт Покс. — Был сильно поврежден в битве у Тенерифа. Мой информатор сообщил ещё кое-что: когда в прошлом году "Виндиктив" тоже заходил на ремонт, кажется, в апреле, его покинула какая-то девушка. Возможно, тяжело больная.

— Ужасно больная!

— Если по правде, могла попасть в какую-то больницу или приют. Таких в Лондоне много. Мой человек начнет поиски уже сегодня.

— А я не могу этим заняться? — в Тюльпане вскипела кровь.

— Нет! И по двум причинам: вы не англичанин, ваши поиски могут вызвать подозрения. Оставьте это профессионалам. Это во-первых. А во-вторых…

— Позвольте перебить вас, Эверетт! А если Летиция не была отправлена в больницу или приют, а Рурк сам её куда-то устроил, поселил, запер, что тогда?

— Об этом я тоже подумал. Как только "Виндиктив" будет здесь, я навещу капитана Рурка и поговорю с ним.

— Как это?

— Мой милый, у меня есть в запасе сильный козырь — долговая расписка, писанная его прекрасным почерком, расписка на три тысячи фунтов! Да, этот человек живет не по средствам! Вы знаете, я таким помогаю. Именно это стоило мне нескольких месяцев тюрьмы.

— Так что насчет второй причины? — спросил Тюльпан после паузы, за время которой успел заметить, то длинные руки Эверетта Покса также неспокойны, как в день их знакомства.

— Это задача, о которой я вам говорил. Цель которой — дать американцам средства, чтобы победить Англию.

— Да?

— Пришло время заняться этим. Сегодня ночью отправляемся…

4

Когда вы копаете тоннель в трех метрах от поверхности земли, точнее, узкий лаз, медленно, тихо, киркой и обушком, и светите убогим светильником, и при этом все время боитесь, что все обвалится или что удар вашей кирки по камню насторожит часовых, вас непрерывно тошнит, поскольку непрерывно вдыхаете и глотаете пыль и сидите скорчившись, как крот. Вам непрерывно хочется отлить, так что приходится делать это прямо в штаны, чтобы не терять времени. Вот таково физическое, психическое и моральное состояние двух полунагих, покрытых пылью мужчин, которые однажды ночью занялись этой странной работой. Работой странной и утомительной! Нет, не так они представляли себе героизм — часами лежать на животе в грязи! Но азарт гнал их вперед, и они скорее сдохли бы, чем признались, что сыты этим по горло! И продолжалось так уже неделю!

Уже неделю днем и ночью эти двое копали и копали, лишь время от времени позволяя несколько часов сна и несколько минут на еду и питье (ах, как их все время мучила жажда!) Почти утратили понятие о времени. Жили в мире гробовой тишины, слышали только свое дыхание и осторожный скрежет своих кирок. Никогда словом не перекинулись. Всем их жизненным пространством был лаз двенадцати метров длиной и метр высотой, который должен быть закончен завтра, в день святой Гудулы!

Одним из этой пары был Тюльпан, другой, высокий порывистый парень с красными глазами, лет сорока, был крайне нетерпелив, хотя и владел собой. Звали его Гарри Латимор. Тюльпан познакомился с ним в конторе Эверетта в ту же ночь, когда они выехали на место — в деревушку, удаленную на четыре мили от Лондона и именовавшуюся Вуди Хилл.

Тогда, в конторе, Латимор, поздоровавшись с Тюльпаном, заявил без околичностей:

— Господа, операция, за которую мы беремся, несет в себе огромную опасность. Я имею в виду не опасность, которой человек подвергается, когда занимается шпионажем — нет, тут совсем другое дело. Опасность состоит в том, что вы можете быть погребены заживо и задушены как крыса. Готовы вы помочь мне в этом деле?

— Поскольку, как мне кажется, это поможет американским повстанцам, повредит Англии и пойдет на пользу и моей родине, я готов!

— Снаружи вас ждет карета, — сказал им Эверетт Покс. — В Вуди Хилл вам нужно быть до рассвета, чтоб вас никто не видел.