— Please![17] — торопливо сказала она, оглядевшись при этом вокруг себя, — Heard me![18] —

Тюльпан дал ей понять, что внимательно слушает и постарается понять все, что она говорит, и она пустилась объяснять, выговаривая как можно старательнее, словно жизнь Тюльпана зависела от того, насколько хорошо он её поймет. А жизнь Фанфана от этого действительно зависела! Он изумленно понял это после двух-трех Эмминых жестов.

Вот что произошло: три дня назад в Бентаме, удаленном отсюда миль на пятнадцать, убит был некий сквайр, ограбленный на несколько сот фунтов! Убийца скрылся, но вчера на этой дороге произошло нечто странное в дилижансе, направлявшемся в Лондон. Молодой человек, глухонемой, по неосторожности или похваляясь показал, что у него с собой такая уйма денег, которая явно не соответствовала его положению. Когда его хотели схватить, сбежал и до сих пор не найден. Об этом все в округе узнали вчера вечером, а вот отец Эммы — только сегодня утром, когда один фермер к нему приехал за подковами — как раз в те минуты, когда Фанфан ел яичницу, поджаренную Эммой!

— Потому отец меня и позвал, — продолжала Эмма. — Велел мне задержать вас подольше, чтобы он успел к соседям за помощью. А вы убили этого сквайра? — вдруг сорвалась она в слезы. — Если да, то я грешу, спасая вас.

Тюльпан покачал головой — нет, мол, — твердя себе, что нужно заговорить.

Но Эмма, озабоченная и расстроенная, подсунула ему дощечку, которую взяла с собой, и он торопливо написал:

"— Клянусь Богом, нет никакой моей вины в том преступлении!" — I was sure![19] — ответила она и засияла счастливой улыбкой сквозь слезы. — But you must…[20] — И показала, что ему нужно поскорее бежать. Тюльпан и так знал это слишком хорошо, — как мог бы он доказать свою невиновность, найди у него столько золотых монет?

И долго ли ещё смог бы разыгрывать глухонемого? А выяснив, что он не глухонемой, решили бы, что ему есть что скрывать! И было — то, что он француз, и это тут же вышло бы наружу, услышь они его английский. Тюльпан взял Эмму в объятия и та, всхлипывая, прижалась к нему.

— Now, come on![21] — сказала наконец. И снова они пустились бегом, чтобы догнать огромную отару овец. Догнав, Эмма заговорила с человеком, который был там, видимо, главным, — высоким загорелым стариком, в таком же плаще, как у остальных пастухов, но на голове его была широкополая шляпа, а в руке палка. Эмма его в чем-то убеждала, старик смотрел при этом на Тюльпана. Время от времени кивал и что-то отвечал, похоже, соглашаясь.

Эмма вернулась к Тюльпану, шедшему чуть позади и сумела объяснить, что огромная отара направляется в Лондон, чтобы снабдить город мясом, что Тюльпан получит посох и будет принят пастухом, по пути получит стол и ночлег. Отара шла издалека, и никто из пастухов не мог знать об убийстве сквайра — а стражники никогда не станут беспокоить поставщиков мяса, поскольку пастухи — люди весьма уважаемые ввиду своей полезности для общества!

— Тот старый джентльмен — мой дедушка! — под конец сообщила Эмма Тюльпану (слава Богу, на таком английском, который понимал даже он, поскольку выбирала слова попроще, чтобы выговаривать их понятно даже для глухонемого).

— Они проходят тут дважды в год, всегда в одно и то же время, поэтому я решила, что это самый безопасный способ для вас вовремя убраться из нашего графства. Пришлось сказать, что моему папе вы понравились и он решил доверить вас именно ему. Дедушка никогда проверять не будет — они с папой лет двадцать назад разругались насмерть и никогда больше не встречались. Счастливо, Strawberry! — и она снова расплакалась, ибо девчушка эта, несмотря на потрясающий ум и рассудительность, в которых мы уже убедились, была весьма чувствительной и непосредственной. Не будь ей только пять лет, Фанфан бы с удовольствием женился на ней — ну, разумеется, не будь его голова занята только Летицией! Эмму он начал просто обожать — и потому отвел её на минутку в сторону и вдруг заговорил:

— Эмма, я никогда о тебе не забуду, даже если проживу сто лет!

— Но вы прекрасно говорите, — удивилась она. — Хотя и немой!

— Наверно, произошло чудо, — ответил он с хмурым удивлением, уместным в такой момент.

— Я верю в чудеса! — восторженно заявила Эмма.

Переведенный с английского, этот диалог не представляет ничего особенного, но мелодичность английской речи и её ритмическая величавость придали ему возвышенность. А когда Тюльпан вложил Эмме в руку десять золотых, которые достал из кармана, она вдруг сказала:

— Так значит это вы убили того сквайра?

— Я же поклялся, что нет, моя милая!

— Мне верить вам?

— Верь, чтобы успокоить свою душу! Счастливо, Эмма, когда-нибудь мы ещё увидимся! — простился с ней Фанфан.

— Счастливо, мы ещё увидимся, Фанфан-Тюльпан.

— Что ты сказала?

— Сегодня утром вы во сне разговаривали, и я как раз была в овчарне. И говорили всякие странные вещи, например: "Вперед, Фанфан-Тюльпан! Труба зовет!"

— Я это говорил по-английски?

— По-французски! Я французский немножко понимаю, дедушка знает и меня кое-чему научил. Но во всяком случае я узнала, что вы не более немой, чем я!

А потом девчушка, такая маленькая, но чудная героиня, очаровательная несмотря на свою растрепанность, энергичная и категоричная вопреки своему росту и возрасту, такая незаурядная, мотнула головой в сторону стада, уже оставившего их далеко позади, и сказала:

— Go, now![22]

Тюльпан поцеловал её в лоб, в щечки, в носик и огорчился при мысли, что скорей всего уже никогда не увидит Эмму Харт. Потом пустился за отарой, даже не представляя, когда оборачивался, чтобы помахать ей на прощанье, что с Эммой Харт он встретится вновь в Неаполе, в 1815 году, уже как с супругой английского посла, и именоваться она будет леди Гамильтон!

Махать он перестал, только когда расстояние сделало неразличимым её силуэт. Но он не мог и думать, что эта хрупкая и чумазая, но такая необычная девчушка сделает в Лондоне карьеру девицы легкого поведения под именем Эммы Лайон, — и что в начале этой карьеры ей весьма пригодятся те золотые, которые он ей тогда с благодарностью подарил! Ну что ж, Эмма проживет свой удел — (о котором, как нам кажется, нет нужды особо распространяться) — удел супруги посла в Неаполе, но прежде всего (и это её наибольшая заслуга перед историей) удел возлюбленной адмирала Нельсона, который разгромит Францию у Трафальгара, что принесет ему честь войти в историю победителем и честь погибнуть на месте своей победы, и честь удостоиться в Лондоне площади, названной в память великой победы. А Эмма этого не переживет.

Только когда она и Тюльпан расцеловались на прощание на дороге в Лондон, ничего они не знали об этом историческом будущем и ничего не чувствовали, кроме грусти, то теряют друг друга из виду.

Часть шестая. Английские баталии

1

— Ах, этот город я никогда в жизни не забуду!

Так думал Фанфан-Тюльпан, который был в Лондоне уже пятнадцатый день. Да! Никогда не позабыть ему Лондон, поскольку тут ему пришлось столкнуться с множеством препятствий и проблем любого рода, или — скажем точнее — ему тут все время страшно не везло!

Не повезло уже с Эвереттом Поксом, человеком, к которому капитан Керкоф дал рекомендательное письмо и к которому Тюльпан зашел, едва прибыв в Лондон, сказав "прощай" овцам (восемь дней длился этот путь, за это время он простыл и заработал насморк). Эверетта Покса не оказалось в его таверне "Проспект оф Уитби", стоявшей на сваях над Темзой. Оказывается, Эверетт Покс был в тюрьме! Насколько смог Тюльпан понять молодую женщину, принявшую после него таверну, — Покс совершил страшную глупость — предложил ссуду под грабительский процент одному своему клиенту, а тот оказался маршалменом-сыщиком, который как раз и занимался розыском таких ростовщиков! И Покс получил шесть месяцев тюрьмы, откуда должен был вернуться лишь в начале будущего года!