— У меня известие к барону де Фокруа, — сказал он, показав конверт открывшему молоденькому слуге, напудренному и накрашенному, как девушка. И к удивлению своему услышал: — Вас ждут, мсье Тюльпан!
И потом этот миленький птенчик с почтением распахнул перед ним двери, ведущие в роскошный салон, где все было розовым — от расписного потолка и стен, обтянутых лионским шелком, до штор и мебели, словно изготовленных из опавших лепестков роз.
Навстречу ему встал мужчина в напудренном парике, с кружевным жабо и кружевными манжетами, накрашенным лицом, мушкой под глазом и ртом, напоминавшим куриную гузку. Он не шагал, а просто плыл навстречу, возраст его был неопределен и точно также можно было усомниться насчет его пола.
— Позвольте мне приветствовать вас в своем скромном жилище, — он взял Тюльпана за руки и стал их гладить. — Я получил известие от нашей Цинтии через курьера. Сообщая о вашем приходе, она просила принять вас как самого лучшего друга, но разве нужно было меня об этом просить, мой дорогой? Я уже чувствую, что вы станете самым дорогим мне среди моих друзей…
— Все это мне весьма лестно, барон, — отвечал Фанфан-Тюльпан, не зная, как высвободить руки, чтобы не обидеть хозяина. — Но, видимо, она вам сообщила и о том, что произошло сегодня утром и отчего я ещё не опомнился?
— Я знаю об этом не больше вас, — ответил барон, которого Цинтия действительно оставила в неведении. Все, что он знал, стояло в записке: "Мне угрожал обыск, пришлось отдаться на волю случая и вверить то, о чем вы знаете, нашему юному другу, но не забудьте, он ничего не знает о содержании конверта." — И приписала: "Постарайтесь его не скомпрометировать, друг мой, и примите как милого малыша, какой он и есть в действительности."
Барон де Фокруа, если на то пошло, был обеими руками за то, чтобы принять Фанфана-Тюльпана от всей души — особенно когда тот предстал перед ним. Барон был рад, что Цинтия его так отрекомендовала — но был весьма удивлен, ибо считал, что мисс Эллис не знает о его наклонностях. А Цинтия действительно не знала, и о Фанфане так писала только потому, что испытывала к нему нежное чувство, совсем не для того, чтобы известить барона о возможности насладиться любовью — хотя сам барон в этом вообще не сомневался. И что касается компрометации прелестного Тюльпана, — сказал он себе, — до этого в постели дело не дойдет.
— Будет ли вам удобно поужинать в шесть часов, милый друг?
— Но Господи, — ответил удивленный Тюльпан, — не нужно чувствовать себя обязанным из-за того, что я принес какой-то конверт, это такая мелочь!
— Но нет, я вам очень обязан, — нежно щебетал барон, многозначительно улыбаясь.
— Вы знаете, что в этом конверте мои талоны-дивиденды с предприятия мадемуазель Эллис? — добавил он, пристально следя, как гость отреагирует на подстроенную ловушку, поскольку не был до конца уверен, что Тюльпан не заглянул в конверт, вверенный его попечению при столь удивительных обстоятельствах. Тюльпан и вправду собирался вскрыть конверт, но тот был запечатан, а ни брат Анже, ни Картуш его не научили, как восстановить сломанную печать. Поэтому реакция Тюльпана барона вполне удовлетворила.
— О, вы акционер её борделя! — только и сказал Фанфан.
— Гм, да! Времена тяжелые, — заметил барон с виноватым видом.
— Прекрасное заведение, — продолжал Тюльпан. — Вы там когда-нибудь были?
— Никогда! Это гнусно! Все эти женщины так отвратительны! Вы-то, конечно, воспользовались случаем? — ревниво поинтересовался барон.
— О, нет! — ответил Тюльпан торжественным тоном (по сути это было признание в верности) и это привело мсье Фокруа к ужасной ошибке, так как он сказал себе: " — Слава Господу, наш человек!"
Ужин был изыскан и восхитителен. В небольшой овальной столовой (во дворце все было или круглым или овальным) подавал лакей, выглядевший как турецкая одалиска, а когда Тюльпан хотел поблагодарить за первоклассное меню, состоявшее из самых изысканных яств, из кухни пригласили не кухарку, а повара — рослого, ужасно волосатого парня, с обезьяньими руками. И, похоже было, он прислуживал не только в кухне, но и в спальне.
К восьми часам пиршество окончилось. За это время Фанфан познакомился с такими лакомствами, как яйца, отваренные в вине, телятина в собственном соку, устрицы, запеченные в тесте, безе и всякие сласти, не считая всего прочего, и сопровождалось это, как и предварялось, лучшими сортами бургундских вин, благороднейших сортов вин из окрестностей Бордо и тем сортом арманьяка, который доказывает, что Бог существует; и Фанфан уже собрался распрощаться, но барон запротестовал с такой настойчивостью и так убедительно, что это бесспорно говорило о его приятельских чувствах.
— И думать об этом не смейте, дорогой Тюльпан! Уйти сейчас? А куда? В захудалый отель, где наберетесь блох?
— У меня хватит денег, чтобы… поселиться в отеле, где блох нет, милый Амедей (обращение такое подразумевалось само собой, если за едой так много и долго пили, что собутыльники становились друзьями — не разлить водой) и я собирался ночевать в отеле "Де ля Розе", где останавливается мой приятель Картуш, приезжая в Париж. Это очень популярный отель!
— Бр-р-р! — воскликнул Амедей. — Популярный у кого? У богатой деревенщины, которая водит туда девок, так что, если не наберетесь блох, заедят вас вши!
— Ну, это старые спутницы солдата! — возразил Тюльпан. — Хотя другом их назвать трудно.
— Пойдемте посмотрим, у меня роскошная спальня со всеми удобствами! Вам там будет лучше, чем в Версале! И объятия распахнуты для вас на любой срок!
— Видишь, милый Амедей (вот, уже на ты, а значит, на краю пропасти), я должен думать о том, чтобы найти себе занятие, а не просто спать в роскошной обстановке. Я, беглый солдат, приехал искать место по протекции одного знатного вельможи, который по совершенно необъяснимым причинам стал из моего покровителя моим гонителем. И теперь приходится думать о будущем.
— Ну и что? — воскликнул Амедей, приведя неотразимый довод. — Ты о нем не можешь думать здесь?
Тут пришла очередь шампанского, и Тюльпан надолго сохранил яркие воспоминания о мужчине-одалиске, который в зареве тысячи свечей исполнял чувственные танцы с волосатым поваром, тоже обнаженным, а мсье де Фокруа играл на скрипке! Как видно, можно быть шпионом и при этом ещё и скрипачом. Наконец Фанфан-Тюльпан удалился в свою комнату, упал там на мягчайшее ложе на свете и уснул, причем предусмотрительно не сняв брюки.
А что касается барона, тот — захмелев от прекрасного шампанского и музыки — ошибся дверью.
Весь следующий день барон был от Тюльпана без ума. Тот не слишком удивлялся, но все-таки отметил, что мсье де Фокруа слишком уж часто гладит его по лицу, поглядывает как-то по-особому, словно пытаясь создать между собой и Фанфаном нежные интимные отношения, что было совершенно неоправданно.
Дело в том, что барон, выйдя ночью из соседней комнаты в таком же опьянении, с каким входил туда, так и не узнал, что Фанфан отлично выспался один. И вот теперь Тюльпан, ничего не понимая, удивленно говорил себе, что барон ведет себя с ним как с любовником.
Тюльпан и рад был бы продлить свое пребывание в прелестном палаццо, но платить за постой подобным образом ему и в голову не приходило. Он, конечно, с удовольствием, задержался бы дня на три-четыре, чтобы обдумать, что делать дальше, но развитие ситуации решило иначе.
На следующий день он ужинал в одиночестве, поскольку барона светские обязанности призвали в оперу. После ужина Тюльпан в своей комнате зачитался Гельвецием, найденным в библиотеке. Уже за полночь услышал он, что вернулся экипаж мсье де Фокруа. Через минуту кто-то постучал к нему.
— Войдите!
— Я увидел, что у вас ещё горит свет! — барон присел к нему на постель. — И сказал себе: это мой милый ангел хочет доставить мне радость, поджидая меня! Ах, мой милый, — продолжал барон, начав раздеваться, — какой был нудный вечер! Я и не знаю, ни что была за музыка, ни что за хор безголосых кур вертелся на сцене. Но там были Их Величества, и я — в числе приглашенных!