Вот что Фанфан любил — так это порт! Разгуливая там по набережным так, как когда-то в Нанте, мечтая о том, что попадет матросом на корабль. Но как, если на нем мундир королевской пехоты? Как сможет он наняться на корабль, чтоб не попасть в лапы военной полиции по обвинению в дезертирстве?

Теперь Фанфан мог покупать книги, которые читал по ночам в своей мансарде при свете свечки, воткнутой в горлышко бутылки. Как раз читал "Общественный договор" Жан-Жака Руссо. Но эти благородные занятия не успокаивали его желаний и не приносили спокойствие душе. Он часто думал о Фаншетте — то проклиная её подлое коварство, то от души смеясь над ним. И долго носился с мыслью написать ей "по-мужски", отнюдь не стихами, но не знал, в каком конце Франции обретается теперь эта прелестная предательница.

Так что вполне вероятно, что Фанфан наделал бы дел, если б судьба не рассудила иначе.

Произошло это однажды августовским утром. Стояла страшная жара. Фанфан в своей каморке как раз облился водой, которую в ведре принес из фонтана, и собирался на весь день уйти на Жиронду, поскольку получил два дня отпуска. И тут в дверь постучали.

— Да? — он прекратил свои процедуры. — В чем дело?

"— Опять начнутся неприятности", — подумал он, решив, что некому стучать к нему, кроме гонца из штаба, который сообщит, что отпуск отменяется по той или иной причине — ну, например, из-за неожиданного визита кого-нибудь с инспекцией!

И, не дождавшись ответа, распахнул дверь, ничуть не думая о том, что не одет — какое, к черту, дело до этого посыльному! Открыл — и оказался лицом к лицу не с гонцом, а с молодой женщиной! Прелестной, элегантной, тут же покрасневшей, смешавшейся и отступившей, словно увидев хищного зверя а, как мы знаем, по некоторой части Фанфан таким и был! Но все же наша красавица сумела выдавить, что мадам Баттендье хотела бы поговорить с ним и ждет его в гостиной.

Прелестная посетительница уже исчезла в конце коридора, когда Фанфан сообразил, что должен был прикрыть свой срам хотя бы руками — но было слишком поздно.

"— Что нужно от меня мадам Баттендье?" — вопрошал он себя, поспешно одеваясь. Небось, такая толстая мещанка, вся в шелках и драгоценностях, каких Фанфан встречал в роскошных экипажах на улицах Бордо! Ну ясно, жена судовладельца, надо понимать!

И, торопливо сбежав по черной лестнице, через пару минут Фанфан уже стоял перед солидным парадным входом. Постучав молотком и застегнув воротничок мундира, раздумывал о том, откроет ли ему та самая прелестная служанка, что только что видела его в костюме Адама.

Но нет, открыл худой парень с красноватой кожей, наряженный в такой фрак, каких Фанфан в жизни не видел, разве что в Версале.

— Мадам вас ждет, мсье, в своем салоне! — довольно холодно сообщил он. Но эта холодность и гонор выглядели довольно комично, уж слишком смахивал он на карманника с рю Сен-Дени!

— Я следую за вами! — столь же изысканно ответил Фанфан. "Мсье" ему здорово польстило. Зашагав за лакеем по длинному коридору, выложенному розовым мрамором, он снял треуголку и заодно отряхнул ей свои галифе.

Когда они вошли, мадам в салоне не оказалось. Видимо "мадам вас ждет в салоне" должно было означать "мсье будет ждать в салоне, пока придет мадам!"

— Прошу садиться, мсье!

Мсье сел. Эх, принесла бы маленькая горничная чего-нибудь освежиться лакей-то сразу исчез! Фанфан поогляделся: какая роскошь! На стенах гобелены. На полу черного мрамора — восточные ковры. Кресла в стиле Людовика XIII с прямыми спинками и столики, отделанные перламутром. Гармония! Но лучше всего был вид из окна! Фанфан, который никогда не мог усидеть на месте, вскочил, прошел к окну и залюбовался кораблями в бухте.

Тут тихое покашливанье за спиной заставило его обернуться. Та служанка!

— Ах, моя прелесть! — с очаровательной улыбкой обратился к ней Фанфан. — Как торопливо вы исчезли! Нагнал я страху, да? Мне очень — очень жаль! и, завладев её пальчиками, он нежно их поцеловал. — Что нужно от меня вашей хозяйке?

— Но это я! — прелестница вновь покраснела. — Я — мадам Баттендье!

— Вы шутите! — Фанфан неотразимо улыбнулся. — Мадам Баттендье наверняка неповоротливая старуха, увешанная драгоценностями. А вы, вы, стройная как юноша, юная и сияющая, как золотой экю! А как тебя зовут?

— Аврора!

— Какое чудное имя! И ты пришла ко мне как утренняя Аврора!

— Аврора Баттендье! — повторила Аврора Баттендье, ибо она и была Авророй Баттендье. При этом, правда, красавица смущенно улыбнулась, словно извиняясь, что она ни толста, ни стара, ни увешана драгоценностями.

— Мадам, — сказал Фанфан, который был ошеломлен, и одновременно растерян, — я никогда представить себе не мог, что хозяйка дома, куда меня поселили, может быть так хороша собой, как вы! Покорно прошу простить мою ошибку!

Короткий смешок мадам Баттендье прозвучал как колокольчик. Прелестная молодая дама искоса взглянула на Фанфана, заметив при этом:

— Ошибка ваша мне весьма лестна. Да, и внешность, и манеры ваши именно таковы, как мне и рассказывали!

Мадам Баттендье села, Фанфан тоже. Он осознавал, что красавица разглядывает его с все растущим любопытством.

— Значит, вам кто-то обо мне рассказывал?

Мадам Баттендье согласно кивнула.

— Несколько дней назад. Но вам ни за что не догадаться, кто. Мне сообщили, что вы в Бордо и попросили по мере возможности выяснить, где вы и не слишком ли тяжко вам приходится. Поинтересовавшись в канцелярии вашего полка, я к своему удивлению узнала, что мсье Фанфан проживает под моим кровом!

— Фаншетта! — Фанфан вскочил. — Это могла быть только она!

— Ах, да! — со смехом отвечала мадам Баттендье. — Она мне пишет раз в два-три года. На этот раз решила сообщить, что у неё родился сын — и, честно говоря, с изрядным опозданием, ведь сыну-то уже два года! Говорит, он очень мил. Особенно глаза, совсем не в мать и уж тем более не в мсье Турнере.

— Поздравьте её от меня!

— Обязательно! И, наконец, в постскриптуме написала о вас, как я уже сказала!

— Надо же, какая забота!

— И заодно просила меня позаботиться о вас, если только в этом будет нужда!

— Ее мучает совесть, мадам! — без всякой иронии ответил Фанфан. — Я угодил в солдаты не по своей воле, а только из-за подлого её предательства!

— Да я уже знаю! Она все написала. И мучается с тех пор, как родила сына.

— А почему с тех пор?

— Не знаю. Может, поумнела и теперь смогла понять, как навредила вам.

Фанфан прошелся по комнате, взглянув в окно на парусник, который с попутным ветром выходил из гавани, и возвратился к Авроре Баттендье.

— Я все давно простил, — махнул он рукой. — Но вы её откуда знаете?

— Ни за что не угадаете, — кокетливо улыбнулась она. — Мы были вместе в пансионе Сестер милосердия в квартале Сен-Дени, хотя и в разных группах я старше, чем она — но подружились за последний год, когда хотели принять постриг.

— Вы тоже?

— Да.

— Господь лишился двух таких красавиц!

— И как-то раз нас вместе, — продолжала Аврора Баттендье, — застукала мать-настоятельница, когда… — она вдруг запнулась, сильно покраснела и нежной ручкой прикрыла рот.

— Ну-ну! — воскликнул тут Фанфан, тоже смущенный, судя по всему. — Я ничего не слышал, мадам, — добавил он, — к сожалению… — и тихо засмеялся. Мадам Баттендье, подняв свои прекрасные глаза, которые до этого потупила, как подобает доброй христианке, вдруг закусила губку (такую яркую и нежную!) и тоже тихо рассмеялась.

— Какая жалость! — сказал Фанфан.

— Почему? — чуть слышно спросила она.

— Мы годы жили в Париже по-соседству, а я вас никогда там не встречал!

Он тихо к ней шагнул, но был разочарован, когда увидел, что мадам Баттендье встает. Та связь, которая, как ему на какой-то миг показалось, возникла между ними, сразу исчезла, стоило Авроре — в конце концов, прежде всего мадам Баттендье — вдруг светским тоном заявить: