Гужон, весь белый от муки, перед огромной квашней в полном одиночестве возился с тестом. Фанфан узнал его сразу. Еще из лавки он позвал:

— Эй, есть здесь кто-нибудь? Гужон — ты, ты здесь? Это Фанфан!

И из подвала донесся громкий голос:

— Фанфан? Надо же! Черт, спускайся сюда!

Вот так Фанфан предстал перед Гужоном, который крепко сжал его в объятиях, извозив всего в муке. Но перед каким Гужоном! Тот был теперь вдвое толще и на голову выше, чем Фанфан! И голос соответствовал его размерам! Фанфан, чей голос начал уже ломаться (что его очень расстраивало), дорос лишь до полутора метров, что тоже было неплохо, но не настолько, как ему хотелось.

Когда Фанфан увидел, как растолстел Гужон, обняв старого приятеля, шепнул ему:

— Да ты теперь поперек себя шире!

— А ты прям как девица-красавица, — в ответ Гужон взял его за подбородок. — И хорошо еще, что я отлично знаю, что ты парень, а то пришлось бы называть тебя "мисс", — это по-английски!

— Что это значит?

— Мадемуазель.

— Первый, кто посмеет меня так назвать, умрет на месте! — заявил Фанфан.

— Что привело тебя сюда, сеньор?

— Если "сеньор" означает то же, что "мисс", я запихну в тебя все твое тесто, — пригрозил Фанфан.

— По-испански это означает "мсье", — с громоподобным смехом ответил Гужон.

— Черт, ну ты и нахватался!

— Я готовлю, мешаю тесто, пеку, — но я и разношу, что испек, и так встречаюсь с людьми любых народностей, и те меня учат разным словам, минхеер, — это я выучил в голландском посольстве.

— Ах, толстяк Гужон, — сказал Фанфан, дав волю своему поэтическому дару, — чтобы ответить на вопрос, что привело меня сюда, я могу сказать дружба! И к тому же я хочу знать твой взгляд на то, как человеку жить на свете. (Фанфан, как видите, излагал свою проблему в общем виде, выходившем за рамки его личного случая).

— Что ты имеешь ввиду?

— Вот что! Что человеку выбрать? Нынешнее существование, приятное и удобное — или жизнь, полную приключений, подвигов, опасностей и риска?

— И в этом твоя проблема?

— Да!

Ах, как серьезно они беседуют! Как размышляют! Для своих лет они уже чертовски взрослые! Но в то время такими были все: в шестнадцать кое-кто становился маршалом, а тридцать шесть было предельным возрастом! Поэтому спешили взрослеть и торопились жить. Отважимся предположить, что милосердная природа (или Господь — добрый старик) помогали людям быстрее развивать свои таланты, чтобы в гонке со временем не слишком рано их настигла смерть.

— Выбирай опасности, и риск, и все такое прочее! — неторопливо произнес Толстяк по долгом размышлении. — Я знаю, что говорю! Моя жизнь предопределена! Готовлю, пеку и разношу — и должен сказать тебе, Фанфан, что сыт этим по горло!

Конечно, мнение Гужона — Толстяка имело вес, но окончательно к решению отправиться по свету Фанфана привело нечто иное: то, что ему устроил Пиганьоль!

В те дни Пиганьоля выпустили из больницы, где ему кое-как срастили обе ноги, переломанные под экипажем. Левая теперь была короче, и приходилось пользоваться костылем. Долгие месяцы страданий и неподвижности испортили его характер. К тому он в больнице свел знакомство с дурными людьми. Когда же Пиганьоль узнал от расстроенной Фелиции, что Фанфан съехал от них насовсем и что денег за него теперь не видать, он так и замер с разинутым ртом. Такой удар судьбы в довершению к предыдущим казался ему происками дьявола. Потом его охватил приступ ярости, ругаясь последними словами, он расколотил стул, крича, что убьет Фанфана, что его собственными руками задушит.

— Ты что, с ума сошел? — кричала Фелиция. — Мальчик здесь причем? Он сам-то ничего не решает!

— Ушел от нас он по своей воле! — орал Пиганьоль. — Черт, почему ты его отпустила? Должна была пойти туда, за уши оторвать от Колиньонов и привести обратно!

— Но я сама дала согласие! — Фелиция безутешно разрыдалась.

Беременность её была уже весьма заметна, большой живот она придерживала обеими руками. Увидев Пиганьоля, надвигавшегося с занесенной для удара рукой, она взвизгнула от неожиданности. Нет, Пиганьоль стал совсем другим, теперь он наводил на неё ужас.

— Согласие? Ты дала согласие? Ах ты, шлюха! — орал он как безумный, но рука упала и удара не последовало. Казалось, силы его оставили. Весь вечер он молчал, сжав зубы, но для Фелиции это молчание было страшнее его угроз. Пиганьоль не стал есть, часами ходил взад-вперед по комнате с отсутствующим видом, мрачно наморщив лоб, словно задумав что-то ужасное. В действительности не задумал ничего. Чувствовал себя совершенно беспомощным. Не знал, что делать, где искать помощи, ни по закону, ни какой иной. Брат Анже был совершенно прав, платя деньги тем, кто ныне предоставлял кров и стол этому грязному беспризорнику!

Фелиция проплакала всю ночь. Но Пиганьоль, чьи мысли блуждали Бог весть где из-за все тех же денег, даже не спросил, как она себя чувствует! Когда Фелиция, забывшаяся на несколько часов тяжелым сном, проснулась, мужа не было. И тут Фелиция припомнила — перед тем, как уснуть, он бросил с таким видом, словно его осенила гениальная идея:

— Нет, я поговорю с Хлыстом. Мы вместе лежали в больнице. Вот это человек!

— Чем он занимается? — спросила Фелиция, испуганная его тоном.

— Говорю тебе, он большой человек! А теперь оставь меня в покое.

Весь день Фелиция места себе не находила. Ее мучили мрачные предчувствия, не знала, что делать.

Пиганьоль вернулся только поздно ночью. Видно было, что он пил — он, за которым это никогда не водилось — и это ещё больше встревожило Фелицию. Пиганьоль сказал ей только, что с Хлыстом он уже виделся, тут же рухнул на постель и захрапел. И при этом загадочно ухмылялся, как глупец, возомнивший, что открыл нечто великое. Но глупцы бывают опасны, а некоторым действительно удается наделать дел. Твердя себе это, Фелиция все сильнее дрожала от страха, но при этом не могла вообразить, что задумал Пиганьоль.

Рано утром, когда Пиганьоль ещё спал, она все-таки решила сделать то, что задумала ещё позавчера. Так поспешно, как только позволял её большой живот, побежала к Элеоноре Колиньон. Та уже ушла за покупками и Фанфан остался один. Было это через несколько дней после его визита к Гужону-Толстяку.

— Ну! Тетя Фелиция! — Фанфан бросил метлу. — Ты прямо как воздушный шар! Каким ветром тебя занесло? Мадам Элеонора вышла.

— Я пришла из-за тебя. — Она выглянула сквозь витрину на улицу, словно опасаясь, что за ней следят. — Пиганьоль вне себя от ярости, что лишился денег за тебя. Так и сыплет угрозами. В больнице его словно подменили. Стал суров и груб. — (Тут она сменила тон). — Я подумала, ты тут всех знаешь… кто такой Хлыст?

— Настоящий убийца! — ответил Фанфан. — Был с Картушем, но Картуш его выгнал, когда тот просто так, ради удовольствия зарезал стражника, которого остальные хотели просто отлупить.

— Боже мой! — застонала Фелиция. — Пиганьоль в больнице подружился с ним! Значит, этот человек способен на все?

— Да, на все! — беззаботно подтвердил Фанфан, хотя и начал беспокоиться. — Например, меня похитить, заточить куда-нибудь и потребовать богатый выкуп, чтобы разделить с твоим мужем!

— Что ты говоришь!

— То, что я узнал.

А узнал Фанфан какой-то час назад. Проведя весь вечер в кабаре "Де ля Селетт", злоумышленники часами обсуждали свой план, запивая морем белого вина.

Все о чем они говорили, Фанфан знал теперь в мельчайших деталях. Доложил ему Николя Безымянный — он теперь работал мойщиком посуды в кабаре "Де ля Селетт". Стоя в зале за портьерой, слышал всю негромкую беседу злоумышленников.

— Боже мой! — вновь застонала Фелиция, жалобно ломая руки. — Что случилось с моим Пиганьолем! Что ты будешь делать, Фанфан? Пойдешь в полицию?

— Они ещё ничего не сделали. И полиция тоже ничего предпринимать не будет в мою защиту, ни против них. Я уже хотел идти к тебе!