5. Имперское правительство и Советское правительство должны на основании всего своего опыта считаться с тем фактом, что капиталистические демократии Запада являются неумолимыми врагами как Национал-Социалистической Германии, так и Советского Союза. Сегодня, заключив военный союз, они снова пытаются втянуть СССР в войну против Германии. В 1914 году эта политика имела для России катастрофические последствия. В общих интересах обеих стран избежать на все будущие времена разрушения Германии и СССР, что было бы выгодно лишь западным демократиям.
6. Кризис в германо-польских отношениях, спровоцированный политикой Англии, а также британская военная пропаганда и связанные с этим попытки создания <антигерманского> блока делают желательным скорейшее выяснение германо-русских отношений. В противном случае, независимо от действий Германии, дела могут принять такой оборот, что оба правительства лишатся возможности восстановить германо-советскую дружбу и совместно разрешить территориальные вопросы, связанные с Восточной Европой. Поэтому руководителям обоих государств <выделено мной. – В.М> следует не пускать события на самотек, а действовать в подходящее время. Будет губительно, если из-за отсутствия взаимопонимания по отношению к взглядам и намерениям друг друга наши народы окончательно разойдутся в разные стороны.
Насколько нам известно, советское правительство также желает внести ясность в германо-советские отношения. Поскольку, однако, судя по предшествующему опыту, такое выяснение отношений может протекать лишь постепенно и через обычные дипломатические каналы, Имперский Министр иностранных дел фон Риббентроп готов прибыть в Москву с краткосрочным визитом, чтобы от имени Фюрера изложить взгляды Фюрера господину Сталину. Только такое непосредственное обсуждение может, по мнению господина фон Риббентропа, привести к изменениям; и, таким образом, закладка фундамента для некоторого улучшения германо-русских отношений уже не будет казаться невозможной».
Вот когда пригодились майские предложения Риббентропа, отвергнутые Гитлером! «Молотов с величайшим интересом выслушал информацию, которую мне поручено было передать, – сообщал Шуленбург сразу же после встречи с наркомом, – назвал ее крайне важной и заявил, что он сразу же передаст ее своему правительству и в течение короткого времени даст мне ответ. Он может заявить уже сейчас, что Советское правительство тепло приветствует германские намерения улучшить отношения с Советским Союзом и теперь, принимая во внимание мое сегодняшнее сообщение, верит в искренность этих намерений… Молотов повторил, что, если мое сегодняшнее сообщение включает в себя идею пакта о ненападении или что-то похожее, вопрос должен быть обсужден более конкретно, чтобы в случае прибытия сюда Имперского Министра иностранных дел вопрос не свелся к обмену мнениями, а были приняты конкретные решения».
И Шуленбург, и переводчик Молотова Павлов записали беседу очень подробно, несомненно, понимая ее историческое значение. Расхождения между ними незначительны: например, в немецком тексте нет упоминания о «недостаточной опытности» Астахова как одной из причин того, что переговоры предлагается проводить в Москве [19 августа Астахова вызвали в Москву, и больше он в Берлин не вернулся. По возвращении Астахов был уволен из НКИД, 27 февраля 1940 г. арестован, в июле 1941 г. осужден на 15 лет лагерей и в феврале 1942 г. умер. Полпред Мерекалов был в августе снят с должности и вскоре уволен с дипломатической службы, но прожил долгую жизнь и скончался в своей постели в 1983 г.]. Это был канун радикальных решений, которые должны были приниматься на высшем уровне, тем более что Риббентроп, помимо встречи с Молотовым, прямо просил аудиенции у Сталина. Вторая часть беседы – после того, как Шуленбург зачитал послание и Молотов сказал, что немедленно доложит о нем «правительству» (т.е. Сталину), – была посвящена так называемому «плану Шуленбурга» – плану урегулирования советско-германских отношений, о котором Молотову сообщил поверенный в делах в Италии Гельфанд после встречи с Чиано 26 июня. «План» якобы предполагал улучшение советско-японских отношений при посредничестве Германии, заключение пакта о ненападении и совместные гарантии безопасности прибалтийских стран, заключение широкого хозяйственного соглашения.[281] Шуленбург подтвердил, что вел подобные, хотя и не конкретные, разговоры с итальянским послом в Москве Россо (который информировал о них своего министра Чиано) и что «его последние предложения еще более конкретны». В письме к Вайцзеккеру на следующий день после встречи Шуленбург отметил перемену в настроении Молотова, который больше не вспоминал про Антикоминтерновский пакт и вообще оказался «угодлив и откровенен».
Молотов дал ответ уже 17 августа. Но еще накануне Шуленбург получил новые инструкции из Берлина: «Германия готова заключить с Советским Союзом пакт о ненападении, если желает советское правительство, не подлежащий изменению в течение 25 лет… Германия готова совместно с Советским Союзом гарантировать безопасность прибалтийских государств… Германия готова, и это полностью соответствует позиции Германии, попытаться повлиять на улучшение и укрепление русско-японских отношений». Далее Риббентроп от имени Гитлера подтвердил готовность к «общему и быстрому выяснению германо-русских отношений и взаимному урегулированию актуальных вопросов» в связи с Польшей и заявил о своей готовности прибыть в Москву в любой день, начиная с 18 августа, «для решения всего комплекса германо-русских вопросов, а если представится возможность, то и для подписания соответствующего договора». Время до запланированного нападения Германии на Польшу – если в последний момент не будет требуемых уступок – шло на часы. Гитлер спешил, как никогда, и поэтому готов был обещать все, что угодно. Только бы Сталин согласился…
Молотов вручил Шуленбургу официальный ответ, заявив, что «т. Сталин находится в курсе дела и ответ с ним согласован». В начале ответа был повторен весь привычный набор аргументов об «официальных заявлениях отдельных представителей германского правительства, нередко имевших недружелюбный и даже враждебный характер в отношении СССР», об Антикоминтерновском пакте, о вынужденной «подготовке отпора против возможной агрессии в отношении СССР со стороны Германии». «Если, однако, теперь германское правительство, – говорилось далее в ответе Сталина и Молотова (полагаю, мы не ошибемся в авторстве), – делает поворот от старой политики в сторону серьезного улучшения политических отношений с СССР, то Советское правительство может только приветствовать такой поворот и готово, со своей стороны, перестроить свою политику <выделено мной. – В.М.> в духе ее серьезного улучшения в отношении Германии». Первым шагом Москва назвала подписание торгово-кредитного соглашения, вторым – «заключение пакта о ненападении или подтверждение пакта о нейтралитете 1926 г. с одновременным принятием специального протокола о заинтересованности договаривающихся сторон в тех или иных вопросах внешней политики, с тем чтобы последний представлял органическую часть пакта». Работавший с документами из архива Сталина, Л.А. Безыменский опубликовал его правку на первоначальном проекте Молотова и сделал вывод: «именно Сталину и Молотову принадлежит идея особого секретного протокола к новому договору. Идея Шнурре не пропала, она лишь преобразовалась».[282]
«Переходя к вопросу о приезде Риббентропа, – записывал Павлов, – т. Молотов заявляет, что мы ценим постановку этого вопроса германским правительством, подчеркивающим серьезность своих намерений предложением послать в Москву видного политического деятеля, в отличие от англичан, пославших в Москву второстепенного чиновника Стрэнга <заведующий департаментом Центральной Европы МИД Великобритании. – В.М>». Это перекликается с письмом Шуленбурга Вайцзеккеру от 16 августа: «У меня создалось впечатление, что предложение о приезде Имперского Министра очень польстило лично господину Молотову и что он рассматривает это как действительное доказательство наших добрых намерений. (Я напоминаю, что, согласно газетным сообщениям, Москва просила, чтобы Англия и Франция прислали сюда министра, и что вместо этого прибыл только господин Стрэнг)». Автору не удалось выяснить, каким путем это письмо было послано в Берлин, но Молотов как будто знал о его содержании. Впрочем, это представляется вполне возможным, поскольку секретарь германского посольства в Москве Кегель был тайным коммунистом и советским агентом (были «свои люди» в посольстве и у американской разведки).