Более всех прав Л. Фишер, писавший об отце и сыне Хаусхоферах,[657] хотя его аргументы требуют уточнений. Он называет обоих Хаусхоферов «англофилами», показывая, что их взгляды разделял и Гесс, идеальный кандидат для подобной миссии. Если к младшему Хаусхоферу это определение еще применимо – учитывая его широкие международные связи (именно он был дружен с герцогом Дуглас-Гамильтоном, которого в письмах запросто называл «Дугло») и весьма космополитический нрав, – то к старшему едва ли. Он мог многим восхищаться в Британской империи, но считал ее исконным врагом континента. В этом может убедиться каждый, открыв его работы.
Весной 1941 г. Хаусхофер знал о том, чего не знал Гесс и с чем был вынужден смириться сломленный Риббентроп, – об окончательном решении Гитлера напасть на СССР и о ведущейся подготовке к этому. Оказывавший Гитлеру поддержку (говорят, не только интеллектуальную, но и духовную, едва ли не мистическую), Хаусхофер отшатнулся от своего «ученика», когда европейский конфликт стал перерастать в мировую войну, а вторжение в Советский Союз именно к этому и вело. Он понял, что Гитлера не остановить. Гесса же в известность о походе на восток вообще не поставили – таковы были странные нравы нацистской элиты. В этом сходятся все, кроме заядлых любителей сенсаций и головокружительных построений. Поэтому он ничего не сказал тюремщикам о плане «Барбаросса», встретив известие о начале войны с изумлением и растерянностью, как зафиксировано в документах. «Значит, они все-таки атаковали…», – растерянно бормотал он, не зная, что каждое его слово записывается на пленку.[658] Поэтому все позднейшие заявления о том, что знал и сказал, – британская дезинформация для разжигания всеобщего недоверия.
Карл Хаусхофер понимал неизбежность нападения на Россию и гибельность войны на два фронта – помнил Первую мировую, когда командовал дивизией. Похоже, он не верил в успех «пробных шаров», включая те, которые пытался запустить Альбрехт. Однако решил не упускать последний шанс, тем более что его бывший аспирант уже дозрел до безрассудных шагов. Так что полет в Шотландию был не ходом в политической игре Гитлера или оппозиции ему, не донкихотской выходкой одиночки Гесса. Это был акт отчаяния старого геополитика. Возможно, он хотел показать людям по ту сторону Ла-Манша, что в Германии действительно есть влиятельные силы, искренне желающие мира и готовые ради этого на решительные шаги. Возможно, хотел образумить Гитлера – если третье лицо Рейха совершает такой поступок, значит, не все благополучно «в Датском королевстве». Но в обоих случаях он стучался в накрепко закрытую дверь. Ни Черчиллю, ни Гитлеру, сцепившимся в смертельной схватке, мир был не нужен. А кто из вождей думает о народе…
Британцы затеяли переговоры с Гессом, но их изначально фиктивный характер очевиден. Наверно, больше всех переживал Саймон, которого – как бывшего «мюнхенца» – отправили к непрошеному визитеру в качестве «подсадной утки». Старому британскому патриоту пришлось смириться с тем, что на него смотрят как на потенциального предателя, но он долго выторговывал себе различные гарантии и официальные полномочия на ведение «опасных» разговоров. Впрочем, переговоры нужны были Черчиллю для совершенно иных целей, нежели возможная дискредитация пожилых и вполне безобидных «умиротворителей». Он и его окружение загадочно намекали и русским, и американцам на серьезность бесед с Гессом, не балуя их никакой конкретной информацией. Поползли слухи, что с ним уже встречались Идеи и Бивербрук. Оба настойчиво опровергали их, но чем настойчивее они это делали, тем больше в них верили. Дипломаты, военные, разведчики слали из Лондона в свои столицы донесения, полные тщательно подготовленной британской «дезы».
В мае-июне 1941 г. Сталин пребывал в постоянном нервном напряжении, слыша о предстоящем нападении Гитлера и не желая в это верить. «Миссия» Гесса в сочетании с известиями о сосредоточении германских сил на советской границе и с отсутствием внятной информации из Лондона (а откуда Майскому было взять ее!) наводила на тревожные мысли. Нервничал и Черчилль, опасавшийся, что СССР и Германия опять договорятся. Так что прилет Гесса оказался как нельзя кстати – им можно было безнаказанно пугать Москву, где страх перед «капиталистическим окружением» не исчезал даже во время наибольших триумфов. Кампания дезинформации удалась британцам на славу, сделав любое, даже частное и временное, советско-германское соглашение невозможным. И это главный результат полета Рудольфа Гесса, когда он в последний раз сам сел за штурвал.
Младшего Хаусхофера немедленно вызвали к Гитлеру и заставили подробно написать обо всем, что он знал; с этого времени он оказался «под колпаком».[659] Приближенные Гесса поплатились за эскападу своего шефа карьерой, а то и свободой – тут уж постарался Борман, принявший «хозяйство» беглеца и стремившийся заполнить все посты своими людьми. Позже Альбрехт Хаусхофер, действительно, участвовал в заговоре против Гитлера, но экстраполировать этот факт на 1941 г. нет никаких оснований. В декабре 1944 г. отец и сын были арестованы. Младшего расстреляли 23 апреля 1945 г. по личному указанию Гиммлера – возможно, чтобы не попал в руки союзников и не рассказал что-либо важное, а рассказать он мог многое. Старшего, несмотря на возраст, авторитет и связи в нацистской верхушке, заключили в концлагерь, откуда его освободили американцы. 13 марта 1946 г. Карл и Марта Хаусхоферы покончили с собой.
Дальнейшая судьба Рудольфа Гесса ясна и темна одновременно. Ни родственники, ни «партайгеноссе», сидевшие рядом с ним на скамье подсудимых в Нюрнберге, а затем в тюрьме Шпандау, не сомневались, что перед ними «наш» Гесс, хотя и сильно переменившийся. Еще бы: симулировать сумасшествие до такой степени, чтобы не узнать Карла Хаусхофера! Однако странности его поведения: до 1969 г. он отказывался встречаться с семьей и согласился на это, только когда чуть не умер от приступа прободной язвы, – а также отсутствие на теле «заключенного № 7» следов ранений Первой мировой (если верить некоторым публикациям), до сих пор не получили внятного объяснения. По мнению наблюдавшего его в Шпандау британского хирурга X. Томаса, Гесса убивали дважды: настоящего в 1941 г., когда сбили его самолет, и престарелого двойника в 1987 г., когда СССР был готов дать согласие на его освобождение [СССР до последнего сопротивлялся освобождению Гесса, приговоренного к пожизненному заключению. Мотивами этого считались «месть» за дипломатическую игру 1941 г., а также за привлечение внимания зашитой Гесса в Нюрнберге к секретным советско-германским протоколам августа-сентября 1939 г. Однако, с началом «перестройки» позиция советского руководства начала заметно меняться.]. Сын Гесса Вольф-Рюдигер склонялся к принятию второй версии, но категорически отрицал первую.
Мы можем вполне уверенно говорить о причинах и мотивах полета Гесса в Шотландию. Но, видимо, так и не узнаем наверняка, кого именно скрыла могила в северной Баварии, до сих пор усыпанная цветами.
Личная встреча Сталина и Гитлера – расхожая тема у любителей сенсаций. Как не поверить, когда пожилой человек со слезами на глазах рассказывает о свидании диктаторов во Львове или на борту крейсера «Киров». «Я был в охране, сам все видел, потом всех расстреляли, я чудом остался в живых и перед смертью хочу поведать правду».
Верить этому не надо. «Старики забывают» иронически назвал свои мемуары «британский Геббельс» Дафф Купер. Иные, напротив, помнят то, чего не было. Не было и интригующего рандеву, хотя Гитлер встречи со Сталиным искал.
Фюрер считал диалог вождей (даже если за таковых приходилось принимать Чемберлена и Даладье) оптимальным способом решения всех проблем и верил в свое… если не обаяние, то актерские способности. После московских вояжей Риббентропа ему не терпелось попробовать их на Сталине. 29 марта рейхсминистр телеграфировал Шуленбургу повторное предложение Молотову посетить Германию (слухи о предстоящем визите наркома «в Берлин или в один из городов Германии или Западной Украины» упорно циркулировали, но были жестко опровергнуты заявлением ТАСС 24 марта). «Понятно, что приглашение не ограничивается одним Молотовым, – сообщал он. – Если в Берлин приедет сам Сталин, это еще лучше послужит нашим собственным целям, а также нашим действительно близким отношениям с Россией. Фюрер, в частности, не только будет рад приветствовать Сталина в Берлине, но и проследит, чтобы он <Сталин> был принят в соответствии с его положением и значением, и он <Гитлер> окажет ему все почести, которые требует данный случай… Устное приглашение как Молотову, так и Сталину было сделано мною в Москве и обоими ими было в принципе принято… Во время Вашей беседы приглашение господину Молотову выскажите более определенно, тогда как приглашение господину Сталину Вы должны сделать от имени Фюрера в менее определенных выражениях. Мы, конечно же, должны избежать явного отказа Сталина».