Анджела Уоррен сказала твердо:

– Разумеется. Кэролайн не убивала мужа. Я всегда это знала.

Эркюль Пуаро проворчал:

– Вы меня в самом деле поражаете, мадемуазель. Все другие, с кем я беседовал…

Анджела неожиданно прервала его:

– Вы не должны никого слушать. Понятно, косвенные доказательства весьма убедительны. Мое же личное убеждение основано на знании – я хорошо знала свою сестру и уверена – Кэролайн не могла никого убить.

– Может ли кто-либо говорить с уверенностью о другом человеке?

– Наверное, нет… В большинстве случаев. Я согласна, что чужая душа – потемки. Однако в случае с Кэролайн есть особые мотивы, в которых я могу разобраться лучше, чем кто-либо иной. – Она коснулась рукой шрама. – Вы видите… Вы, наверное, слыхали об этом?

Пуаро кивнул головой.

– Это сделала Кэролайн. Поэтому я уверена, я знаю, что Кэролайн не убивала.

– Это не очень-то убедительный аргумент для большинства.

– Наоборот. Кажется, это даже было использовано против Кэролайн. Как доказательство, что у нее жестокий, необузданный характер. Исходя из того, что она причинила мне зло, когда я была ребенком, эти доморощенные «психологи» пришли к выводу, что она также способна отравить неверного мужа.

Пуаро сказал:

– Я, во всяком случае, вижу здесь разницу. Внезапный приступ неудержимого гнева совсем не доказательство того, что этот человек выкрадет яд, чтобы потом использовать его в своих целях.

Анджела Уоррен отрицательно махнула рукой:

– Я не то хотела сказать. Представим себе, что вы человек весьма любезный и добрый, но в то же время склонный к сильным проявлениям ревности. И еще представим, что в такие моменты жизни, когда труднее всего себя контролировать, вы были на грани безумия – такого сильного, которое могло привести к убийству. Подумайте об ужасном потрясении, об угрызениях совести, которые вас охватят. А если к тому же быть такой впечатлительной особой, какой была Кэролайн, то угрызения совести не покинут вас никогда. Ее, по сути, они никогда и не оставляли. Я не думаю, что в то время я понимала все это, но теперь – да, понимаю. Кэролайн всегда и неотступно преследовала мысль, что она меня изуродовала. Эта мысль мучила ее, влияла на все поступки, и именно этим объясняется ее поведение по отношению ко мне. Половина ее ссор с Эмиасом была из-за меня. Я ее ревновала и зло шутила над ним. Однажды я ему накапала валерьянки в пиво. В другой раз подсунула ежа в постель. Но Кэролайн всегда брала меня под защиту.

Мисс Уоррен остановилась, потом продолжала:

– Конечно, это было очень плохо. Я стала чрезвычайно избалованной. Но не будем отклоняться от темы. Мы говорили о впечатлении, которое произвел на Кэролайн ее поступок. Результатом этого злого поступка было то, что у нее появилась на всю жизнь ненависть к любому акту насилия. Она строго следила за собой, все время боясь, чтобы подобное не повторилось. У нее были свои методы защиты. Один из них – экстравагантная речь. Ей казалось (и психологически, наверное, она полностью права), что резкие высказывания не дадут возобладать резкости в поступках. По опыту она убедилась, что этот метод вполне подходит. Поэтому можно было услыхать, как, например, Кэролайн говорила: «Мне бы хотелось разрезать такого-то на куски и варить его в масле». Случалось, она говорила мне или Эмиасу: «Если ты будешь и дальше действовать мне на нервы, я убью тебя». Они часто ссорились с Эмиасом, у них постоянно возникали нелепейшие, самые абсурдные и ужасные споры.

Эркюль Пуаро согласился:

– Да и свидетели во время процесса говорили, что жили они как собака с кошкой.

– Вот в этом-то и состоит самая обманчивая сторона всех показаний. Конечно, Эмиас и Кэролайн ссорились, говорили друг другу оскорбительные и жестокие вещи, однако никто не попытался понять, что им нравилось ссориться. Именно так. Это был стиль их жизни. Оба обожали драмы, эмоциональные сцены. Большинство людей их избегает, жаждет покоя, но Эмиас был художник, ему нравилось кричать, угрожать и вообще быть грубым и злым. Эмиас принадлежал к той категории людей, которые, не находя запонку, с криком переворачивают весь дом. Возможно, это звучит удивительно, я понимаю, но непрерывные раздоры и примирения были для них своего рода развлечением. Если бы меня не заставили уехать и позволили дать показания, я рассказала бы все это. Хотя не думаю, чтобы кто-то поверил мне. К тому же в то время это не было настолько ясно для меня, как теперь! Мне это было известно, но я еще недостаточно все осознала и не готова была высказать. – Она посмотрела Пуаро прямо в глаза. – Вы понимаете, что я хочу сказать?

В знак согласия Пуаро кивнул головой:

– Понимаю и верю, что все это вы говорили мне чистосердечно. Но позвольте спросить вас, мадемуазель Уоррен: какими были в те дни ваши личные чувства?

Анджела Уоррен вздохнула.

– Главным образом – растерянность и бессилие. Это казалось фантастическим кошмаром. Кэролайн арестовали тремя днями позже, как мне кажется. Я еще вспоминаю свой гнев, свою немую злость и свою детскую веру в то, что все это только дурная ошибка, все, мол, наладится. Кэролайн страшно беспокоилась обо мне. Она всячески ограждала меня от этой истории. По ее требованию мисс Уильямс почти сразу же отвезла меня к какой-то родне. Полиция не возражала. А потом, когда выяснилось, что надобности в моих показаниях нет, меня отправили за границу. Я не хотела ехать, но мне объяснили, что она очень беспокоится за меня и что это необходимо. – Анджела остановилась, потом прибавила: – Я поехала в Мюнхен и была там, когда… когда огласили приговор. Мне даже не удалось увидеться с Кэролайн – она ни за что не хотела. Мне кажется, это единственный случай, когда она не поняла меня.

– Вы не должны так говорить, мадемуазель Уоррен. Визит в тюрьму может произвести ужасное впечатление на молодую и чувствительную девушку.

– Возможно… – Анджела Уоррен встала. – После оглашения приговора сестра написала мне письмо. Я никогда никому его не показывала. Но считаю – сейчас стоит его показать. Возможно, оно поможет вам понять, каким человеком была Кэролайн. Если хотите, можете его взять, чтобы показать Карле.

Она подошла к двери, затем, резко обернувшись, сказала:

– Идемте со мной. В моей комнате есть портрет Кэролайн.

С точки зрения искусства, портрет Кэролайн был посредственным. Но Пуаро рассматривал его с большим интересом, отыскивая то, что его интересовало.

Продолговатое лицо, мягкая линия подбородка и щек, нежность и некоторая стыдливость. Чувство неуверенности в себе, скрытая, внутренняя красота. В ней не было твердости и жизнеспособности Карлы – энергию Карла унаследовала, безусловно, от отца. Женщина на портрете явно была с комплексами. Все же, глядя на портрет, Эркюль Пуаро понял, почему человеку с большим воображением, каким был Квентин Фогг, невозможно забыть ее.

Анджела Уоррен появилась с письмом в руке:

– А теперь почитайте, что она пишет.

Пуаро с волнением развернул бумагу и прочитал написанное Кэролайн шестнадцать лет назад:

Пуаро два раза прочел письмо. Потом возвратил его и сказал: