– Нет никакой необходимости извиняться, мсье, – сказала она. – Произошло убийство. Следовательно, эти меры необходимы. Только и всего.

– Вы очень любезны, мадам.

Они откланялись – княгиня в ответ слегка кивнула. Двери двух следующих купе были закрыты. Мсье Бук остановился и почесал в затылке.

– Вот черт, это грозит неприятностями. У них дипломатические паспорта: их багаж досмотру не подлежит.

– Таможенному досмотру – нет, но когда речь идет об убийстве…

– Знаю. И тем не менее я бы хотел избежать международных осложнений…

– Не огорчайтесь, друг мой. Граф и графиня разумные люди и все поймут. Видели, как была любезна княгиня Драгомирова?

– Она настоящая аристократка. И хотя эти двое люди того же круга, граф показался мне человеком не слишком покладистым. Он был очень недоволен, когда вы настояли на своем и допросили его жену. А обыск разозлит его еще больше. Давайте, э-э… давайте обойдемся без них? Ведь в конце концов, какое они могут иметь отношение к этому делу? Зачем мне навлекать на себя ненужные неприятности?

– Не могу с вами согласиться, – сказал Пуаро. – Я уверен, что граф Андрени поступит разумно. Во всяком случае, давайте хотя бы попытаемся.

И прежде чем мсье Бук успел возразить, Пуаро громко постучал в дверь тринадцатого купе.

Изнутри крикнули: «Войдите!»

Граф сидел около двери и читал газету. Графиня свернулась клубочком в углу напротив. Под головой у нее лежала подушка – казалось, она спит.

– Извините, граф, – начал Пуаро. – Простите нас за вторжение. Дело в том, что мы обыскиваем багаж всех пассажиров. В большинстве случаев это простая – однако необходимая – формальность. Мсье Бук предполагает, что, как дипломат, вы вправе требовать, чтобы вас освободили от обыска.

Граф с минуту подумал.

– Благодарю вас, – сказал он. – Но мне, пожалуй, не хотелось бы, чтобы для меня делали исключение. Я бы предпочел, чтобы наши вещи обыскали точно так же, как багаж остальных пассажиров. Я надеюсь, ты не возражаешь, Елена? – обратился он к жене.

– Нисколько, – без малейших колебаний ответила графиня.

Осмотр произвели быстро и довольно поверхностно. Пуаро, видно, конфузился; он то и дело отпускал не имеющие отношения к делу замечания.

Так, например, поднимая синий сафьяновый чемодан с вытисненными на нем короной и инициалами графини, он сказал:

– На вашем чемодане отсырела наклейка, мадам.

Графиня ничего не ответила. Во время обыска она сидела, свернувшись клубочком, в углу и со скучающим видом смотрела в окно. Заканчивая обыск, Пуаро открыл шкафчик над умывальником и окинул беглым взглядом его содержимое – губку, крем, пудру и бутылочку с надписью «Трионал». После взаимного обмена любезностями сыскная партия удалилась.

За купе венгров шли купе миссис Хаббард, купе убитого и купе Пуаро, поэтому они перешли к купе второго класса. Первое купе – места десять и одиннадцать занимали Мэри Дебенхэм (когда они вошли, она читала книгу) и Грета Ольсон (она крепко спала, но от стука двери вздрогнула и проснулась). Пуаро, привычно извинившись, сообщил дамам о том, что у них будет произведен обыск.

Шведка всполошилась, Мэри Дебенхэм осталась безучастной.

Пуаро обратился к шведке:

– С вашего разрешения, мадемуазель, прежде всего займемся вашим багажом, после чего я бы попросил вас осведомиться, как чувствует себя наша миссис Хаббард. Мы перевели ее в соседний вагон, но она никак не может оправиться после своей находки. Я велел отнести ей кофе, но мне кажется, что она из тех людей, которым прежде всего нужен собеседник.

Добрая шведка тотчас же преисполнилась сочувствия. Да, да, она сразу пойдет к американке. Конечно, такое ужасное потрясение, а ведь бедная дама и без того расстроена и поездкой, и разлукой с дочерью. Ну конечно же, она немедленно отправится туда… ее чемодан не заперт… и она обязательно возьмет с собой нашатырный спирт.

Шведка опрометью кинулась в коридор. Осмотр ее пожитков занял мало времени. Они были до крайности убоги. Она, видно, еще не обнаружила пропажу проволочных сеток из шляпной коробки.

Мисс Дебенхэм отложила книгу и стала наблюдать за Пуаро. Она беспрекословно отдала ему ключи от чемодана, а когда чемодан был открыт, спросила:

– Почему вы отослали ее, мсье Пуаро?

– Отослал? Чтобы она поухаживала за американкой, для чего же еще?

– Отличный предлог, но тем не менее только предлог.

– Я вас не понимаю, мадемуазель.

– Я думаю, вы прекрасно меня понимаете, – улыбнулась она. – Вы хотели поговорить со мной наедине. Правда?

– Я ничего подобного не говорил, мадемуазель.

– И не думали? Да нет, вы об этом думали, верно?

– Мадемуазель, у нас есть пословица…

– Qui s’excuse s’accuse[31] – вы это хотели сказать? Признайте, что я не обделена здравым смыслом и наблюдательностью. Вы почему-то решили, будто мне что-то известно об этом грязном деле – убийстве человека, которого я никогда в жизни не видела.

– Чистейшая фантазия, мадемуазель.

– Нет, вовсе не фантазия. И мне кажется, мы тратим время попусту – скрываем правду, кружимся вокруг да около, вместо того чтобы прямо и откровенно перейти к делу.

– А вы не любите тратить время попусту? Вы любите хватать быка за рога? Вам нравятся откровенность и прямота? Что ж, буду действовать с излюбленными вами прямотой и откровенностью и спрошу, что означают некоторые фразы, которые я случайно подслушал по пути из Сирии. В Конье я вышел из вагона, как говорят англичане, «порастянуть ноги». Было тихо, я услышал голоса – ваш и полковника. Вы говорили ему: «Сейчас не время. Когда все будет кончено… и это будет позади…» Что означали ваши слова, мадемуазель?

– Вы думаете, я имела в виду убийство? – спокойно спросила она.

– Здесь вопросы задаю я, мадемуазель.

Она вздохнула и задумалась.

– В этих словах был свой смысл, мсье, – сказала она через минуту, словно очнувшись от сна, – но какой – этого я вам сказать не могу. Могу только дать честное слово, что я и в глаза не видела Рэтчетта, пока не села в поезд.

– Так… Значит, вы отказываетесь объяснить эти слова?

– Да… Если вам угодно поставить вопрос так – отказываюсь. Речь шла об… об одном деле, которое я взялась выполнить.

– И вы его выполнили?

– Что вы хотите сказать?

– Вы его выполнили, верно?

– Какие основания у вас так думать?

– Послушайте меня, мадемуазель. Я напомню вам еще один случай. В тот день, когда мы должны были прибыть в Стамбул, поезд запаздывал. И это вас очень волновало, мадемуазель. Вы, обычно такая спокойная и сдержанная, потеряли всякое самообладание.

– Я боялась опоздать на пересадку.

– Так вы говорили. Но ведь «Восточный экспресс», мадемуазель, отправляется из Стамбула ежедневно. Даже если бы вы опоздали на поезд, вы задержались бы только на одни сутки.

Мэри Дебенхэм впервые проявила признаки нетерпения:

– Вы, кажется, не понимаете, что человека могут ждать друзья и его опоздание на сутки расстраивает все планы и может повлечь за собой массу неудобств.

– Ах так, значит, дело было в этом? Вас ждали друзья и вы не хотели причинить им неудобства?

– Вот именно.

– И все же это странно…

– Что странно?

– Мы садимся в «Восточный экспресс» – и снова опаздываем. На этот раз опоздание влечет за собой куда более неприятные последствия: отсюда нельзя ни послать телеграмму вашим друзьям, ни предупредить их по этому, как это по-английски… междуно… междуногородному телефону?

– По междугородному телефону, вы хотите сказать?

– Ну да.

Мэри Дебенхэм невольно улыбнулась:

– Вполне с вами согласна, это очень неприятно, когда не можешь предупредить своих ни телеграммой, ни по телефону.

– И все же, мадемуазель, на этот раз вы ведете себя совсем иначе. Вы ничем не выдаете своего нетерпения. Вы полны философского спокойствия.