— Ну, и как он, согласился? — поинтересовался Межлаук.

— Согласился… Валерий Иванович, я хотел бы назначить вас на руководящий пост в Главметалл. Металлургия — это наше будущее. А Георгий Иванович занимался бы в ВСНХ подбором и расстановкой руководящих кадров, а также организацией производства. Подумайте об этом.

— Хорошо! — ответил Межлаук.

После небольшой паузы Феликс Эдмундович с душевной теплотой тихо произнес:

— Не думайте, что я так легко и без сожаления покидаю НКПС. Три года жизни отданы борьбе за восстановление транспорта.

Затем Дзержинский заговорил о будущем:

— Трудно, очень трудно мне придется в ВСНХ. С нелегким сердцем я иду туда. И не потому, что его аппарат засорен скрытыми саботажниками, ехидными и хлопотливыми бездельниками. Меня беспокоит другое.

И Феликс Эдмундович поделился с близкими товарищами по работе мыслями, волновавшими его. В ВСНХ на ответственных постах кое-где окопались оппозиционеры. Они поддерживают линию Троцкого на развитие промышленности за счет эксплуатации крестьянства, якобы для ускорения социалистического накопления. Это — опаснейший авантюризм, могущий привести к разрыву союза рабочего класса с крестьянством, а значит, к гибели диктатуры пролетариата. Так отозвавшись о действиях оппозиционеров, Дзержинский воспламенился:

— Чувствую, что не обойтись без войны с ними внутри ВСНХ… Ведь есть откуда брать средства для развития промышленности. Чем выше производительность труда рабочих, рациональнее поставлено производство, строже режим экономии, тем больше будут наши накопления для возрождения промышленности и, прежде всего, тяжелой индустрии. И будет крепнуть союз рабочих и крестьян — эта основа Советской власти. В чем наша сила? В том, чтобы всегда смотреть правде в глаза, никогда не кривить душой, не жалеть и не щадить себя в борьбе…

В этот момент Феликс Эдмундович побледнел и невольно схватился рукой за сердце.

Межлаук встревожился:

— Что с вами, Феликс Эдмундович?

Благонравов налил воды в стакан, подал ему и спросил:

— Вызвать врача?

Дзержинский отрицательно покачал головой и, когда кратковременный приступ боли прошел, глубоко вздохнул, отпил воды и каким-то виноватым тоном пояснил:

— С сердцем неладно… Весь вечер сегодня ныло, а только что так сдавило, как будто пудовая тяжесть навалилась… А вот сейчас уже все прошло, будто ничего и не было. Доктор Гетье поставил диагноз: «грудная жаба». Но это строго между нами. Софья Сигизмундовна не знает.

— Неужели Гетье вам ничего не прописал? — спросил Благонравов.

— Болезнь, как я догадываюсь, не поддается лечению. Он лишь предложил всегда иметь при себе флакончик с нитроглицерином и при болях лизнуть стеклянную пробочку… Но я еще не заказал этого лекарства.

— Феликс Эдмундович! Уже скоро час ночи, пора домой, — предложил Межлаук и при этом схитрил: — Кстати, на обратном пути ваша машина подвезет Благонравова, а то трамваи уже не ходят… Мне-то рядом.

— Сами отвлекли меня от работы, а теперь «домой», — недовольно проронил Дзержинский. — Возьмите мою машину, а я еще с часок посижу.

— Феликс Эдмундович! — снова начал Межлаук, но Дзержинский резким жестом остановил его:

— Рано еще записывать меня в пенсионеры.

— Это верно, но беречь свое здоровье все-таки надо, — мягко возразил Благонравов. — Разве вы не согласны с Владимиром Ильичей, который в таких случаях требовал от товарищей отдыхать и лечиться, «беречь казенное имущество», как он выражался.

— Конечно, согласен. Но есть люди, которым отдых и лечение помогают, а мне с моим складом характера, я в этом многократно убеждался, совершенно не помогают. Не подумайте, что это — пессимизм. Ничего подобного! По своей натуре я всегда был и остаюсь величайшим оптимистом. Но в данном случае я просто здраво смотрю на ход вещей. Врачи абсолютно правы, когда говорят, — больной не должен «уходить в свою болезнь». Боль прошла и ладно, не надо об этом думать и передумывать. Что вы так печально на меня смотрите?

Можете не сомневаться — мы еще с вами в ВСНХ такими делами будем заворачивать, что небу жарко станет…

— Конечно! — подтвердили Межлаук и Благонравов.

— Я знаю, мое назначение кое-кому придется не по вкусу, — вернулся к своим прежним мыслям Дзержинский. — Когда Ленин послал меня на транспорт, некоторые говорили — на железные дороги пришел «ударник», который будет действовать административным нажимом и только, потому что в технике и экономике транспорта он ни черта не понимает. Он, мол, будет лишь размашисто подписываться под приказами, которые ему подсунут спецы. Теперь кое-кто начнет злорадствовать по поводу моего назначения в ВСНХ. Пусть! Владимир Ильич любил повторять французскую поговорку: «Хорошо смеется тот, кто смеется последним».

— Особенно не по вкусу придется ваше назначение Пятакову, — заметил Межлаук. — Ведь до сего времени он как заместитель председателя ВСНХ фактически заправлял там решительно всеми делами.

— Это верно, — подтвердил Феликс Эдмундович. — Мой будущий заместитель меня крайне волнует. Пятакова считают способным организатором и администратором. Но на что он тратит свои способности? На то, чтобы, как и все оппозиционеры, саботировать решения партийного съезда. Это ведь Пятаков издал приказ, обязывающий хозяйственников «любой ценой» добиваться наивысшей прибыли. Гибельная политика! Придется с первых же дней круто переложить руль корабля на новый курс, и вы сами понимаете, каково мне, — с горечью добавил Дзержинский, — иметь заместителем человека, от которого в любой момент я могу ожидать подвоха.

Межлаук уже пожалел, что напомнил ему о Пятакове и тем самым невольно дал повод к волнению после недавнего сердечного приступа. «Как бы заговорить о другом?» — озабоченно думал он.

— На честную помощь Пятакова я не рассчитываю, — возбужденно продолжал Феликс Эдмундович, — лишь бы он не мешал, не ставил палки в колеса. Иначе, — глаза Дзержинского гневно потемнели, — иначе мне придется дать ему открытый бой, причем жесточайший бой…

Межлаук мгновенно нашелся:

— Значит, как писал Александр Блок: «И вечный бой! Покой нам только снится…», — улыбаясь, с чувством продекламировал он.

Феликс Эдмундович с некоторым удивлением посмотрел на Межлаука и мгновенно разгадал его попытку перевести разговор на поэтическую тему. Он тоже улыбнулся и одобрительно кивнул головой:

— Хорошо сказано.

— В стихах Блока «На поле Куликовом» есть и такая строка, — продолжал Межлаук: — «Не может сердце жить покоем…».

— Тоже хорошо… Жаль, не хватает времени наслаждаться поэзией, — с оттенком грусти добавил Дзержинский. — И в театр, и в кино очень редко хожу, хотя я очень люблю искусство. Может быть, когда-нибудь, потом, когда станет легче… А теперь, у меня каждая минута на счету. И все же я всегда в цейтноте…

Межлаук и Благонравов незаметно, но многозначительно переглянулись. Очень редко выдавались такие минуты, когда в служебной обстановке Дзержинский, обычно сдержанный и не склонный к разговорам на личные темы, разрешал себе пооткровенничать, излить душу.

Феликс Эдмундович помолчал минутку, а затем повторил вслух:

— «И вечный бой! Покой нам только снится…». Потом задумчиво и тихо добавил:

— Правда, вторую половину строки «покой нам только снится» — я не могу к себе отнести. Мне лично покой даже не снится, хоть я и чувствую себя очень усталым. «И вечный бой!» — вот девиз всей моей жизни, и так до конца, до последнего вздоха…

Ленин В. И. Полное собрание сочинений, изд. 5-е, тт. 43, 44, 45, 52, 53, 54. Ленинский сборник, т. XXIII. М., Партиздат, 1933. 351 с.