При этом Отуту подпрыгнул и закричал что есть мочи.

— Наш бесценный второй руководитель требует, чтобы мы встали на колени перед Около. Слыхали ли вы что-нибудь подобное? — обратился он к Старейшинам.

Кто-то сказал «нет», остальные не раскрывали ртов. Отуту уселся разочарованный, ибо ожидал получить единогласную поддержку. Он что-то разгневанно бормотал про себя.

Изонго глядел то на Абади, то на Отуту, и сердце его было подобно вихрю. Доселе он никогда не слышал двух различных мнений на советах Старейшин. Всегда сердца их были словно одно. Он старался обозреть невиданное событие с земли до неба. Казалось, Абади повернулся к нему спиной. Абади всегда был всем сердцем с ним, но теперь, казалось, сердце его изменилось.

В чем причина? — спрашивал себя Изонго. Даже многие из Старейшин не раскрывают ртов. В чем причина? — снова спрашивал он себя. Причина в Около. С возвращением Около начались беды и трудности, для преодоления которых приходилось держать глаза на затылке. Поэтому надо избавиться от Около!

Изонго думал, а глаза его метались от Абади к Отуту, от Отуту к Абади. И когда Отуту уселся, бормоча про себя, Изонго встал и вытянул руку.

— Я вождь Изонго. Мое имя, как ветер, не знает преград, мое имя вошло в уши всех людей. Люди знают, что я всегда поступаю по правде, то есть делаю так, как сказал. Я сказал, и все ваши сердца со мной согласились, что, если Около вернется, он будет изгнан раз и навсегда. Он вернулся и бьет себя в грудь. И нам надо сегодня бить себя в грудь и сделать так, как мы когда-то решили.

Он помолчал и оглядел Старейшин глазами, сверкающими во тьме, как глаза леопарда. И снова в тиши зазвучал его голос.

— Иди и приготовь лодку. — Дрожащей рукой указал он на одного из Старейшин. — Чего мы ждем? Пойдемте и заберем их.

И он побежал к дому Туэре, и за ним побежали все Старейшины, кроме Абади, лицо у которого было такое, словно он пьет хинин…

Не отпуская руки Около, Туэре вошла в свою хижину, и Около вошел за ней, как человек, который не знает, что ему делать с собой. В доме у очага их молча ждал уродец Укуле. Около и Туэре молчали. Они молчали, тишину нарушало лишь их дыхание. И затем, уронив наземь тяжелый выдох, Около сказал:

— Они придут за мной. Я пойду с ними. Я не хочу, чтобы это коснулось тебя.

И, уронив наземь тяжелый выдох, Туэре сказала:

— Пусть придут и возьмут нас обоих. Я мертва уже много-много лет. Поэтому я ничего не боюсь. Куда пойдешь ты, туда и я. — И, повернувшись к Укуле, она сказала: — А ты скорей уходи. Ты должен остаться в деревне, и, когда придет время, ты расскажешь о нас и передашь людям наши слова.

Укуле пополз к двери, у порога он оглянулся и сказал:

— Ваши слова не умрут. — И он исчез в темноте.

Когда занялся рассвет, он осветил лодку, бесцельно плывшую вниз по реке. В лодке, привязанные спиной к спине и ногами к сиденью, лежали Около и Туэре. Теченье несло их лодку, как щепочку, от берега к берегу. А затем лодка попала на быстрину. Она перевернулась раз, другой и медленно исчезла в водовороте. И река текла дальше спокойно и медленно, будто бы ничего не случилось.

Сембен Усман

Почтовый перевод

Перевод с французского H. Немчиновой и H. Филипович

Почтальон обливался потом, рубашка у него прилипла к телу, мокрое лицо лоснилось; он с трудом проталкивал в песке свой велосипед; нагнувшись вперед всем туловищем, крепко ухватившись за руль, он тихонько кряхтел и, взбираясь на песчаный пригорок, проклинал местных обывателей и городские власти. «Чего, спрашивается, ждут? Почему не асфальтируют улицу?» — думал он.

Возвращавшиеся с рынка женщины окликнули его, чтобы подразнить:

— Эй! Хозяин! Что, сел на мель?

Насмешницы обогнали почтальона, он остановился и слез. Прислонил велосипед к выпиравшему животу, вытер лицо большим клетчатым платком. Постоял, глядя вслед уходившим женщинам. Проворные, легкие, идут с немалой ношей на голове, а кажется, едва касаются земли.

И почтальон медленно двинулся дальше.

Почти все дома тут были одинаковы — построены из старых трухлявых досок, крыты железом, зачастую ржавым, или старой, гнилой соломой, или же черными листами толя.

Почтальон поставил велосипед у кривого столба возле входной двери. На его «салам алейкум» ответили две женщины, сидевшие на циновке, но ответили они не очень приветливо. Обе знали его, но уж по самой своей должности он вызывал у всех неприязнь.

— Женщины, ваш супруг Ибраима Дьенг дома?

Одна из женщин, постарше, первая жена, окинула инквизиторским взглядом его лицо, потом посмотрела, что у него в руках.

— Кого тебе, говоришь?

— Мети, — оборвал ее почтальон, — Мети, я живу в вашем квартале и знаю, что хозяин этого дома — Ибраима Дьенг. Я ведь не белый какой-нибудь.

— Ба (так звали почтальона), а что я такого сказала?

— Да ничего особенного, конечно, не сказала. За это в ад черти не потащат.

— Ты не хуже меня знаешь — в этот час Ибраимы дома не бывает. Хватит и того, что он безработный! А уж целый день торчать дома с бабами мужчине не годится. Зачем ты спрашиваешь, будто ты чужестранец?

— Я обязан свое дело исполнять. А все вы, женщины, как только меня увидите, глядите сердито, словно я полицейский.

— Ты хуже, чем полицейский. Ты принесешь бумагу, а через неделю, через две приходят сборщики налогов, все в доме опишут да продадут с молотка. В наш дом ты никогда не приносил добрых вестей.

— А вот нынче как раз наоборот.

— Вон как! — воскликнула Мети и живо вскочила на ноги.

— Развеселилась! Женщины, как почуют деньги, сразу засуетятся. Деньги вам прислали.

— Откуда?

— Из Парижа… Почтовым переводом.

— Из Парижа? Кого же Ибраима знает в Париже? А это верно, что ему прислали? Ба, не убивай нас ложной надеждой.

— И еще письмо я принес. Я свое дело знаю.

— Ты слыхала, Арам? — весело воскликнула Мети, повернувшись ко второй жене. Та подошла. Она была моложе, худенькая, с запавшими щеками, с острым подбородком.

— На сколько перевод? — спросила она.

— На двадцать пять тысяч франков — пятьсот французских франков.

Женщины разахались: какие огромные деньги!

— Видишь, Мети, пришел нам аллах на помощь! А ты все жаловалась.

Мети держала в руке уведомление о переводе и письмо, испытывая при этом сладостное ощущение могущества и богатства.

— Письмо и перевод! Кто же мог прислать?

— Белый! В Париже только белые живут! Как ты думаешь, Мети, наш супруг все говорит нам?

— А что, если попросить Ба прочесть письмо?

— Нет, женщины, нет! Читать и писать — не мое дело.

И сказав это, почтальон уехал.

Весь вечер обеих жен мучила одна и та же неотвязная мысль. Обе представляли себе, как они обходят одну за другой лавки своего квартала — они должны были деньги торговцам.

— Нельзя же дожидаться, когда вернется Ибраима. Ведь мы не знаем, что нам есть завтра! Я думаю, если показать Мбарке эту повестку и письмо, он даст нам кило риса и пол-литра масла. Да у нас еще осталось немного сушеной рыбы и вчерашнее ньебе.

— Да, так и надо сделать, — подумав, согласилась Арам.