— Вероятно, потому, что белые мужчины необрезанные! — заметил кто-то.

Все расхохотались. Когда вновь наступила тишина, Меконго ответил тому, кто обратился к нему с вопросом:

— Правда твоя, Обила; у тебя есть голова на плечах, и она исполнена мудрости. Вопрос, который ты мне задал, достоин мудреца, который хочет понять. Наши предки говорили: «Истина живет по ту сторону гор, чтобы познать ее, надо странствовать». Итак, я пустился в странствие. Я совершил большое путешествие, о котором ты слыхал. Я спал с белыми женщинами. Я воевал, я потерял ногу и могу тебе ответить.

Когда я покинул эту страну, я уже был мужчиной. Если бы я был ребенком, белые не призвали бы меня. Отправляясь на фронт, я оставил беременную жену. Во время ливийской кампании я не думал о женщинах. После победы наш батальон переправили в Алжир. Мы получили двенадцатидневный отпуск. При мне были все мои деньги. Я мог нарушить шестую заповедь, смерть была далеко. Я дружил с белыми, с настоящими белыми. Они сказали мне: «Товарищ, пойдем с нами, в городе много женщин». Я спросил у них: «Есть ли там негритянки?» Они ответили: «Белые женщины, белые госпожи». Я думал, что белые женщины и негры не могут спать вместе. У нас это никогда не делалось. Но мне сказали, что солдаты сара[31] уже завели себе белых подружек, и я решил пойти вместе с белыми друзьями. Они привели меня в бордель. Это большой дом, полный женщин. Со дня своего рождения я не видел ничего подобного. Тут находились женщины всех мастей, всех размеров, всех возрастов. У одних волосы были цвета маиса, у других — чернее каменноугольной смолы, у третьих — краснее латерита. Толстобрюхий белый человек с мешками под глазами велел мне выбрать одну из женщин, проходивших мимо меня. Мне хотелось иметь настоящую белую, у которой были бы волосы цвета маиса, глаза пантеры и бедра как тесто, что сушится на солнце.

— Да, такова настоящая белая женщина, — подтвердил кто-то.

Все закивали. Одобрительный шепот пробежал среди собравшихся. Меконго продолжал:

— Когда я выбрал, женщина подошла ко мне и потрепала меня по подбородку. Мы вошли в спальню. Я никогда не видел такой комнаты. Зеркала были повсюду. Наши изображения покрывали стены и потолок. Широкая кровать была убрана, как это принято у белых. Дальше стояла ширма, за которой имелось все необходимое для мытья. На моей женщине было длинное платье с множеством пуговиц спереди. Она была одного роста со мной и белая, как волоклюй. Ее волосы цвета маиса падали на плечи. Она, смеясь, назвала меня «цыпленочком». Кровь бросилась мне в лицо. Я вскочил. Она испуганно попятилась. Я спросил, почему она меня оскорбляет. Она засмеялась, извиваясь всем телом. Это еще больше рассердило меня. Мне хотелось дать ей здоровенную оплеуху, но я боялся, что меня разжалуют. Успокоившись, она объяснила, что и не думала меня оскорблять и что белые женщины называют так своих дружков. Она показала мне письмо, которое написала одному из своих дружков. И в самом деле, я прочел не то «обжаренный», не то «обожаемый цыпленочек», точно не помню. Я понял, что она говорит правду. А что произошло после!.. Но сначала надо удалить детей.

Детей прогнали, и они, недовольно бормоча, вышли из хижины.

— Дети ушли, — сказал Меконго. — Подойдите ближе, мне не хочется повышать голос. Я расскажу вам о том, о чем не принято рассказывать.

Мужчины тесным кольцом окружили Меконго.

— Счастливец ты, тебе пришлось воевать! — сказал кто-то.

Тут я ушел.

Вот уже две недели, как комендант уехал в командировку. Весь вечер госпожа не находила себе места. Она несколько раз спросила у меня, не заходил ли кто-нибудь. Позвала часового и задала ему тот же вопрос. Интересно, о ком идет речь?

Затем она принялась мерить шагами веранду. Госпожа скучает…

Портомой, которого я нашел для госпожи, смышленый парень. Он моложе меня и плохо говорит по-французски. Он служит в больнице. Он сказал мне, что исполняет там всякую работу — убирает с поденщиками двор, вырывает сорную траву, очищает мусорные ящики от грязной ваты и бинтов. Он помогает также санитарам держать за ноги строптивых больных, которых насильно привозят в больницу в санитарных машинах.

Я спросил, как он находит госпожу.

— Она такая же, как и все здешние белые, — ответил он.

— Но ведь она самая красивая? — настаивал я.

— Знаешь, — ответил он, пожимая плечами, — я не понимаю толка в красоте белых женщин…

Странный малый… Зовут его Баюпо.

Интересно, кого это госпожа ждала вчера…

Начальник тюрьмы пришел поболтать с госпожой. Не его ли она ждала вчера?..

Да, именно г-на Моро госпожа ожидала вчера. Как я не подумал о нем? Г-н Моро выделяется среди всех данганских белых: он настоящий мужчина. Негры прозвали его «Белым Слоном». Это один из тех мужчин, на которых невольно обращаешь внимание. Нельзя забыть его могучие плечи. В Дангане он всем внушает почтение, даже коменданту.

Интересно, почему он не пришел вместе с соплеменниками приветствовать госпожу по случаю ее приезда. Или, чтобы съесть овечку, лев ждал, когда не будет пастуха?

Сегодня утром стражник на цыпочках подошел ко мне, приложил к губам толстый указательный палец. Госпожа еще спала. Он опустил руки мне на плечи, и я почувствовал, что его влажные губы тянутся к моему уху. Я ничего не понимал во всей этой таинственности.

— Право, нельзя сказать, — проговорил он чуть слышно, — чтобы я не видел, как начальник тюрьмы прощался с госпожой после полуночи…

Стражник взял меня за руку и увел в дальний угол веранды.

— Дела обстоят так, как они обстоят, — продолжал он таинственно. — Все идет своим чередом. Ничто не случается без причины. Если я говорю, то потому, что у меня есть язык. Если я вижу, то потому, что у меня есть глаза. Глаз опережает язык и действует быстрее, так как ничто не задерживает его в пути… Итак, я говорю… — сказал он после паузы и провел широкой ладонью по губам. — Я говорю, что пантера кружит вокруг овцы. Я тут ни при чем, вот эти штуки (он указал двумя пальцами на свои глаза) все видели.

Стражник пристально смотрел на меня, словно чего-то ожидая.

— Счастье твое, что ты можешь потеть по такому холоду, — добавил он. — Сразу видно, что кровь у тебя молодая.

Я невольно дотронулся до своего носа. Он был влажен. Я сел на крыльцо. Я чувствовал какое-то странное оцепенение. Мне казалось, что ноги мои стали чужими.

— Следовало подумать о друге, а не напиваться в одиночку! — воскликнул стражник, тяжело опускаясь рядом со мной. — Мог бы принести мне малую толику для согревания нутра!

Он зевнул.

— Скажи, они всю ночь разговаривали? — услышал я собственный вопрос.

— Кто они? — спросил озадаченный стражник.

— Как кто? — возмутился я. — Госпожа и…

— Ааааа!.. — воскликнул он. — Все так и начинается — вопросы и вопросы, которым нет конца! Я не понимаю вас, детей сегодняшнего дня. Во времена немцев нас не интересовали истории белых. Я не понимаю, я не понимаю, почему ты задаешь мне этот вопрос…

Он вздохнул.

— Я не сказал тебе, что я их слушал… Я сказал тебе, что их слова достигли моего слуха. Я тут ни при чем…

— Доброе утро, друзья! Хорошо спали?

Это сказал, подходя к нам, Баклю. Он сел между стражником и мною. Стражник что-то пробурчал.

— У вас обоих какой-то чудной вид! — заметил Баклю.

Он внимательно посмотрел на нас. Стражник хотел было встать. Баклю удержал его за штанину. Стражник покорно опустился на прежнее место.

— Не моя это вина, — сказал стражник с дрожью в голосе. — Язык всегда опережает меня самого…

Он сжал губы.

— Я был тем, кто видел и слышал, сам того не желая.

— Что ты тянешь? Можно подумать, что в задницу тебе вцепился скорпион! — воскликнул Баклю. — Со мной тебе нечего бояться: ухо мое — могила. Ты не откажешь в этом брату, настоящему… — взмолился он.