— Если приказчик не бросит эти штучки, я больше молчать не стану. Пусть отдает что положено.

Что касается Меджи, то он своих родных не забывал. Но вспоминал он их по-разному: то с сожалением и тоской, то с чувством странного отчуждения.

Хотелось послать им письмо, но он не знал, что писать. Лучше было бы просто навестить их, но о чем с ними говорить? О том, как он скитался по городским задворкам? Он знал, что отец и мать ждут от него помощи, но он и не мечтал накопить столько денег, сколько им надо. При таком заработке ничего не отложишь. Шестидесяти шиллингов, получаемых ими ежемесячно, едва хватало на существование, и тем не менее Меджа ухитрялся, отказывая себе в самом необходимом, откладывать по одному фунту в месяц. Родным же требовалось на повседневные нужды, по крайней мере, в двадцать раз больше. Это значит, думал Меджа, что дефицит в их семейном бюджете составляет двадцать фунтов ежемесячно.

Меджа гнал от себя эти неприятные мысли и старался, как и его товарищ, жить жизнью бездумной. В разговорах они редко вспоминали своих родных, близких — все их помыслы поглощала мечта о пропитании и о том, где приклонить голову, когда приходит ночь. Их окружал темный, холодный, тоскливый, жалкий мир.

Меджа нес с ручья уже третье ведро воды, когда встретил на полдороге поджидавшего его перепуганного Майну.

— Все напрасно, — сокрушенно объявил он.

— Что напрасно? — спросил Меджа. — Ты хочешь сказать, что Бой не поверил тебе, когда ты все свалил на меня?

— Хуже. В то, что кексы стащил ты, он поверил. Но он разозлился, когда увидел, какие они грязные. Сказал, что испечет для хозяина новые, а эти съест сам. Вот Старая жаба! Как только я подумал, что кексы достанутся ему, так невмоготу мне стало. Я опять их стащил, Меджа.

Меджа поставил ведро на землю и тяжело вздохнул.

— Теперь уж ты окончательно испортил дело, — сказал он с отчаянием. Но, подумав немного, спросил себя: «С какой стати отдавать эти кексы Бою? Мне все равно терять нечего — паек-то ведь уже урезали наполовину». — Ну, где твои кексы? — спросил он.

— Да здесь они. — Майна показал рукой на карманы, в голосе его слышалось радостное возбуждение.

Они сели тут же, на тропе и, пренебрегая опасностью, принялись за еду. Меджа знал, что в краже обвинят его. Об этом позаботится Майна, выступит свидетелем обвинения. Ну, и что потом? Все те же полбанки муки и полбутылки молока.

— Знаешь, Меджа, отчего они грязные? — спросил Майна, набивая рот кексами. — Я их в саду, в земле прятал.

— Ты прятал, а я виноват. Разве это справедливо?

Майна хихикнул.

— Не сердись, Меджа. Какая тебе разница, кто виноват? Все равно ведь Бой невзлюбил тебя и никогда не полюбит. Он и сам не раз говорил мне об этом. Ты же здесь червь земной, батрак. Работа у тебя такая, что хуже быть не может. Разве что свиней опять пошлют кормить, но они у тебя с голоду передохнут. Ты и так на половине пайка существуешь. Если же меня с кухни прогонят, то мы совсем лишимся подкорма. Так что пусть лучше меня считают невиновным.

Меджа начал догадываться, почему Майну сделали поваренком. Бой боялся парня. С самого начала боялся. Поэтому и решил держать его поближе к себе — так ему было спокойнее. Майне никогда не приходило на ум, что в случае, если он попадет в немилость, его место на кухне способен занять Меджа. Он был убежден, что Меджа непригоден ни к чему, кроме мотыги и лейки, что и руки, и ноги, и даже крепкая молодая спина его товарища созданы специально для того, чтобы трудиться в огороде, ухаживать за растениями. Да и что Меджа смыслит в кухонном ремесле? Пробовал же он устроиться несколько месяцев назад в арабский ресторан, а что получилось? Работа на кухне, тем более на кухне белого фермера, требует сообразительности, и Майна много раз говорил об этом приятелю. Следовательно, удел Меджи — либо трудиться в огороде и не жаловаться, либо возвращаться на городские задворки. Пусть выбирает.

— Что приуныл? — спросил поваренок земляного червя.

— Я не приуныл. Я только гадал: сколько было кексов? Всего восемь штук?

— Нет, их было десять, — ответил не моргнув глазом Майна. — Но я же не собирался возвращать их повару за «спасибо». Я потребовал от него вознаграждения.

— Ты хочешь сказать… — с возмущением начал Меджа.

— А что тут плохого? — перебил его Майна. — Остальные-то мы едим вместе с тобой.

Меджа промолчал. Препираться с этим нахалом бесполезно. Такого не переспоришь. Но была у Майны и хорошая черта: всем, что ему удалось украсть на кухне, он делился с другом. Единственное, от чего он предпочитал отказываться, — это от своей доли ответственности за проделки. Приязнь Майны к Медже была столь велика, что он позволял ему брать всю вину на себя.

— Сейчас мы получаем половину пайка, — сказал Меджа. — Всего двенадцать унций муки и несколько граммов молока. Не разживешься. А теперь, наверно, и еще уменьшат. Я уже пробовал делить его на две части — получаются дробные числа. Однако дроби есть не будешь.

— Ну что ж, — весело сказал Майна. — Нам остается только голодать. Но меня это не беспокоит. В случае чего морковью с твоего огорода поживимся.

— Не тут-то было, — вздохнул Меджа. — Старик повар всю морковь уже перетаскал на кухню.

Майна нахмурился.

— Значит, там у тебя ничего съедобного не осталось?

Меджа покачал головой.

— Все бурьяном поросло. Ни единой морковки.

— Морковочки захотели, мальчики? — пробасил кто-то у них за спиной.

Услышав знакомый голос, Меджа и Майна разом вскочили на ноги.

— Стало быть, задумали ночью в огород залезть. Но за такие дела выгоняют с работы.

— Да мы не… — начал было Меджа, по, почувствован на себе укоризненный взгляд Майны, замолчал.

Между тем хозяин продолжал:

— Верно я сказал приказчику, что перекармливает вас. Считайте, что пайки вам обоим урезали, да и денежную плату сократят наполовину. — Он засмеялся, обнажив два ряда ровных зубов. Складки жира на его толстой шее подрагивали, точно ожерелья.

Меджа и Майна молчали. Они знали, что достаточно им выразить хоть малейшее недовольство, как их моментально отправят обратно в город. Так они и стояли, пока хозяин не скрылся из вида.

— Да-а, — протянул уныло Майна. — Мало им половины пайка, теперь еще и деньги отнимут.

Окрик Боя заставил его замолчать. Надо идти на кухню объяснить, куда опять девались кексы.

Меджа задумчиво смотрел ему вслед. Кому бы ни принадлежали слова насчет того, что беда никогда не приходит одна, человек этот прав. Только непонятно, отчего так бывает. Хорошо еще, что они успели съесть эти злополучные кексы до появления хозяина, иначе тот не преминул бы спросить, кто позволил выращивать кексы на цветочных клумбах. Этот верзила — мастер задавать ехидные вопросы.

Меджа поплевал на сгон огрубелые ладони и нагнулся было к ведру, как вдруг увидел бегущего в его сторону Майну, за которым гнался с веником в руке Бой. Стало быть, старик не поверил, что Майна непричастен к пропаже кексов. Что ж, тем хуже для Майны. Меджа пожал плечами, поднял ведро с водой и пошел поливать цветы. Обычная домашняя ссора, какое ему до нее дело? Его дело — бороться в огороде с сорняками.

3

Меджа выбрал из посудины остатки еды и отправил себе в рот. Тем временем Майна вылизывал свою тарелку. Покончив с этим, принялся за пальцы. Неторопливо, методически он облизал все пальцы правой руки, начиная с мизинца и кончая большим. Меджа с интересом наблюдал. В очаге чуть теплился огонь, свет маленькой жестяной коптилки бросал на стену хижины уродливые тени.

Вся мебель в их жилище состояла из двух деревянных ящиков, заменявших нм стулья, и самодельной полки, на которой они хранили свою скудную утварь (две жестяные кружки, две жестяные тарелки, большую банку и две алюминиевые кастрюли). У одной степы лежал прямо на земляном полу тюфяк Меджи, у другой — Майны. Поверх тюфяков были постелены мешки и разное тряпье. Очаг, построенный из трех больших камней, помещался в центре хижины.