— Базлает кто-то. Случаем не тебя?

— Нет, что ты?! — поспешно открестился белоголовый.

«Во, никчемный, — подумал Славка, закрывая глаза, чтобы не видеть воду, которая ластилась уже метрах в пяти... — Не понимает, что через час утопнем». Славке стало даже смешно. Ему и вообще-то все городские представлялись каким-то мусором: чего там у них? Ни простора, ни воли, ничего не умеют — зачем живут?! Вот и этот: умирать надо, а он стоит виноватой козой.

А Лешка и в самом деле чувствовал себя виноватым. Ему было неловко и мучительно оттого, что он ничем Пожарника утешить не может. А как ему хотелось хоть чем-то Славке помочь. Он молчаливо обожал это маленькое строгое чучело за суровую правдивость, солидность, рассудительность. Это был его первый учитель, и каждое его слово было для Лешки откровением. Все, чему Лешка был обучен, оказалось не нужным для жизни. А все, что нужно было для жизни, знал молчаливый и рассудительный Пожарник и веско, деловито делился с ним. Так, если бы не Славка, разве бы сумел Лешка сам отковать сегодня лодку, разве бы рискнул выйти один в разлив? Нет, конечно. И нечего об этом зря говорить! Славка отковал, и Славка выгреб, и только тогда открылась Лешке синяя красота половодья, только тогда открыл он холод, которым обдает тебя проплывающая рядом льдина, и солнечный блеск молодой воды, и грандиозность ожившего, сопящего судами каравана, и горечь набухающих клейких почек, и пробу сил буксиром «Герцен», который чухал, а затем бешено молотил плицами, привязанный буксирным тросом за осокорь. Пожарник открыл для него этот чарующий мир, и хотя Лешка понимал, что остров, на котором они сидят, затопляется, его это как-то не трогало, потому что открытие нового мира повлекло за собой и другое открытие: что он бессмертен. А значит, и Пожарник напрасно мается, потому что раз он с Лешкой, чего ему чего-то бояться? И ему ужасно хотелось сделать Славке что-то приятное, как-то его развлечь.

— «Еш-а-а-а!» — в последний раз, совсем уже слабо, прорвался сквозь вздохи завода и каравана сиротский рыдающий смертный крик и, постояв над водой, истаял.

Лешка замер, весь сжался; душа его обливалась кровью, когда он слышал этот умоляющий, выворачивающий его наизнанку голос. Он представлял, как обезумевшая от его нового исчезновения, страшная, слепая в своей горести, бредет сейчас его мать по берегу, пугая своим видом и внезапным нечеловеческим криком натыкающихся на нее в темноте рабочих. Но он не мог открыться Пожарнику, которого никто не звал, не искал, и тем самым как бы признавалось, что он менее ценен, чем Лешка. И вот этого Лешка никак не мог допустить. Он слишком уважал своего учителя, чтобы сделать ему больно. Лучше уж, в конце концов, погибнуть вместе, чем унизить его.

— Дурак лопоухий! — вдруг вскочил и пошел на него, тряся кулаками перед носом, Пожарник. — Ведь это ж тебя кричат?

Лешка было замотал головой, но Пожарник с омерзением от него отвернулся, закричал в ладони, как в рупор:

— Э-ге-ге-ге! — Он прислушался, далеко ль ушел звук, повернулся к Лешке: — Давай базлай!

Они покричали вместе, но их крик замирал где-то на середине разлива. Стало ясно, что если со стороны затона звуки идут к ним отчетливо, то от них сквозь шумы каравана никакой крик все равно не дойдет.

— Ой, дурак! — сказал Славка. Он попытался нашарить в темноте хоть что-нибудь на костер, но одна сырая травка шерстилась под руками. — Почему ты такой дурак? — Славка сел, захлестнул грудь распущенными рукавами отцовского пиджака и стал неподвижен.

Лешка упал духом. Это отчуждение друга и учителя было для него невыносимо. Он увидел, что Пожарник стал как чужой, повернулся и молча пошел в глубь острова.

Со всех сторон сильно журчало, отблескивала вода.

Проплывающих льдин уже не было видно, только слышалось, как из-под них выхлестывают, чиркая и буравя воду, подмятые ими на ходу тальники.

Ярко вызвездило.

Звезды лезли сквозь чащу темнеющего среди воды, как туча, дуба, и Лешка остановился пораженный, глядя на звездный дуб. Он сделал шаг и упал, запутавшись в расстеленной на траве сетке. И пока возился, выпутываясь из нее, разогрелся, оживился, забыл, что горько унижен Пожарником, закричал, что попал в сети. Славка тотчас появился из тьмы, — с длинными, до колен, руками, с торчащими ушами драного, разъехавшегося малахая.

— Сетка?! — Он пал на колени, вожделенно пощупал крупноячеистую рыбацкую сеть, счастливо засмеялся! — Ну, Лешка! — От радости он перекувырнулся на сетке через голову, налез на Лешку, и они, хохоча, стали барахтаться, ибо, во-первых, замерзли, а, во-вторых, эта сетка была их спасением, потому что никакой затонский, если у него есть сетка, не оставит ее потонуть.

Они успели как следует запутать сетку и засорить ее травой, когда проскрипели уключины, с шорохом влезла на берег лодка и появился хмурый пожилой мужик. То есть, что он хмурый и пожилой, они поняли, когда он обругал их, натащив откуда-то сучьев, разжег костер, забил в мокрую землю несколько кольев, вывесил сеть и заставил их выбирать из нее мусор.

— Откуда здесь? — видя, что дело идет, и несколько подобрев, спросил он. И Пожарник напористо, словно обличая кого-то, стал кричать мужику, что они приехали сюда с его, то есть Славкиным, братом, который оставил их здесь, а сам поплыл проверять вентеря и сейчас должен за ними вернуться, да вот что-то не едет, завозился, черт, в темноте.

— Ну и ладно! — согласился мужик. Он внезапно сел в лодку и уехал, и, бросив обирать сетку, они замерли и прислушались к удаляющимся взбулькивающим гребкам.

— Вот те на!

— Может, еще приедет?

Однако мужик, точно, приехал. Снова тихо взбулькнули весла, показалось и прошло в темноте длинное черное. Лодка была теперь высоко завалена плетеными из прутьев мордами, только что вынутыми из воды.

— Одного могу взять, — сказал мужик. И точно: из-за этих бокастых двухметровых морд и одному-то умоститься было с трудом.

Лешка потупился от неловкости за мужика, предлагающего спасение одному из них, когда их двое. А Славка, наоборот, остренько вскинулся и несколько мгновений молча оценивал эвакуированного.

— Ты вот что... — Он покосился на мужика, который ходил вдоль кольев, складывая сетку. — Давай оставайся. Чего ты? Все равно бездарный, а?.. Ну, я пошел. — Он двумя руками как следует нахлобучил малахай, глянул под ноги — не забыл ли чего, и твердо пошел к лодке. Постоял у лодки и вернулся. — Айда-ка отойдем!

Лешка мертво отошел с ним за костер.

— Ты вот что... К концу будет — повесь шмотье вон на ту рогульку. — Славка кивнул в сторону смутно виднеющегося в отблесках костра раскоряченного деревца. — Видишь, че ношу?! — Мельком оглядев свою рванину, он враждебно вскинул глаза на белобрысого, не удержался, пощупал драп его тужурочки, посопел: — Дай прикину?

Оцепенев от ужаса перед миром, в котором он родился, не желая больше жить в нем, видеть его, Лешка неверными руками сорвал тужурку. И Пожарник, движением плеч скинув на траву свой обширный пиджак, ловко влез в тужурочку, застегнулся, покосился на вспыхнувшие огнем костра медные пуговицы, потопырил локти, сказал встревоженно:

— Под мышками жмет. — Махнул рукой. — Перешью пуговицы, верно? — Снял, бросил тужурку Лешке, подхватил свой пиджак, дернулся идти, но как-то итогово задержался, вопросительно посмотрел Лешке в глаза. — Не обижаешься?.. Ну смотри! Да ты сам прикинь, — сказал он просто, — отец на фронте, скоро брата возьмут. Выходит, что? Один я в семье мужик. Надо жить мне. Нет права у меня подыхать. А у тебя?.. Одна мать! Так ты ей, может, только обуза. Верно?.. Ну, вот так.

Уже отсеченный, уже как бы из небытия, Лешка безмолвно смотрел, как идет к лодке Пожарник, как деловито пробирается вдоль борта, прямо по ледяной мелкой воде, чтобы зашагнуть сразу на свое место, на корму, и как затем устраивается поудобней, елозя и запихивая ноги под морды. Умом понимая, что истекают последние минуты, когда еще можно завопить, что он же остается тут на смерть, что нет никакого брата с лодкой, наврал Пожарник и что он НЕ ХОЧЕТ, ему еще РАНО, — умом понимая, что это НАДО сделать, Лешка с каждой секундой осознавал все больше, что этого не сделает ни за что. Он чувствовал себя не то чтобы оскорбленным, но оскверненным. И была мстительная сладость в том, что скверна будет стерта не просто, а вместе с его собственной жизнью. Вскинув лицо и наполненные слезами глаза, он стоял неподвижно и не сразу увидел, что Пожарник опять зачем-то лезет из лодки и напрямик, через воду идет к нему.