«Девяткой» в старой Москве именовали дом душевнобольных «Девяткин приют». Генерал-губернатор Ростопчин питал к домам для душевнобольных особое расположение. Он часто заезжал туда, разговаривал с больными, а при желании мог упечь туда и здорового. Так, что все последующие правители в обращениях с диссидентами были не оригинальны. Лечили больных в психушке обливаниями колодезной водой. И зимой тоже. Поэтому к весне там было полно свободных коек.

— Да если б не вы вчера добыли в сражение знамя, я бы пальцем не пошевелил. Пусть бы Платов вам голову оторвал. И что такого вы ему наговорили, что он сам не свой? Опять ужасами грядущими стращали?

«Мон женераль» выдохся и готов был к конструктивному диалогу.

— Ваше превосходительство, я кажется уже доказал, что гаданием на кофейной гуще не занимаюсь. Вы уже получили наградной лист на меня? — задал я риторический вопрос.

В углу походного шатра на лавочке лежали пять шашек. И я всенепременно был уверен, что одна из них моя.

— То, что вы угадали награду, ещё ни о чем не говорит, — генерал прошелся пальцами по краю стола, словно на фортепиано играл. — В армии вы без года — неделя. И учитывая то, что это ваша первая награда, на большее рассчитывать смешно. Хотя отбить полковое знамя — нанести противнику серьезное оскорбление. За потерю знамени полк несомненно будет расформирован, а офицеры понижены в звании. Да же и не знаю как с вами поступить? Не ровен час на своих с шашкой кинетесь? Отправить вас в Москву?

— Ваше сиятельство! — взмолился я, — Христом Богом прошу! Не делайте этого! Я свою преданность доказал и ещё докажу! Завтра бой и каждый человек на счету! И поверьте мой клинок лишним не будет!

— Ну хорошо, — смилостивился Воронцов, — а что вы там за сюрприз готовите? какие-то колья тайно изготовили? Может вас в ополчение отправить, кольями то воевать?

Генерал улыбался. Но в улыбке его тепла было не больше, чем в Антарктиде зимой.

— А это граф сюрприз неприятелю.

И я вкратце рассказал о своей задумке. Воронцов выслушал внимательно и с пониманием.

— Тут ваше превосходительство главное внезапность, — закончил пояснения я.

— Ну, что ж. Задумка не плоха. Попробуйте. Можете быть свободны, — генерал сделал паузу, — в пределах диспозиции.

Я развернулся на выход, щелкнув каблуками.

— Да. Поручик заберите свою шашку.

— А можно перо и чернила?

Воронцов пожал плечами, а я взяв со стола перо быстренько нарисовал прямо на наградном листе иероглиф — Ронин, или как его называют в Китае ля-дзын, дословно «ходи туда-сюда».

— Да вы сума сошли! На наградном листе черте знает что!

— Вы уж простите ваше сиятельство, но от слов своих, сказанных мною вчера я не отказываюсь и просьба моя остается в силе. Оставьте шашку у себя. А по этому знаку ваш внук меня опознает.

— Идите прочь! — раздраженно сказал генерал, — Пока я вас под арест не отправил!

— Честь имею! — козырнул я ещё раз, и вышел.

Завтра к полудню Воронцов убедится в справедливости моих «предсказаний» и с шашкой поступит как и просил.

У походной кухни столпилась куча зевак с котелками. Пробившись через толпу я увидел, что компанию вокруг себя собрал один весельчак. Конопатый, рыжий гренадер не молодой, но с совершенно озорной детской улыбкой. Он травил байки. А солдаты похохатывали закручивая усы.

— Ну дает Тимоша! Артист!

— Артист!

— «Косит значит мужик и с каждым взмахом у него колокольчик звенит. Поп значит и спрашивает, а зачем это колокольчик? А мужик ему в ответ: В траве живности много мышки там, ящерки, кузнечики всякие. Вот я колокольчик и привязал к косе, чтоб они звук слышали и разбегались. Поп растрогался и говорит: Вот как ты о тварях божьих печешься? Давай я за это тебе грехи отпущу.

— Есть грехи?

— как не быть. Когда барин уезжает, я с барыней грешу.

— Отпускаю тебе этот грех. А ещё есть грехи?

— А когда барыня уезжает, я с ейной дочкой грешу.

— Отпускаю тебе и этот грех. А ещё?

— А когда барыня с дочкой уезжают я с барином грешу.

Поп его послушал и говорит: Ой! Мужик, сдается мне не туды ты колокольчик повесил!»

— Га-га-га! — разнеслось по кругу гренадеров.

— Ой! Не могу! — утирали слезы усачи.

— Не туда говорит колокольчик повесил!

— Сейчас пойду своим расскажу!

Утирая слезы я пошел к своему взводу. Ей, богу! Когда такое оживление царит и помирать веселее. Я давно заприметил некую закономерность. Без смеха на войне нельзя. Иначе свихнуться можно. К смерти привыкнуть нельзя. Но когда постоянно думаешь о смерти, к этой мысли привыкаешь.

Знаете почему концерты на фронте пользовались таким бешеным успехом и популярностью? Успех был предрешён. Когда люди смотрели выступление артистов, они переставали на какое-то время думать о смерти. Для них это был такой отдых, такой праздник, который трудно себе представить. Вот, представьте себе проснулись вы утром и не знаете — ляжете ли ещё когда-нибудь спать. Может быть вы умываетесь сегодня последний раз. Может, говорили вчера с фронтовым товарищем последний раз. Может сегодня смерть зацепит своей косой или его, или вас, или Мишку рябого из третьего взвода. А если у вас за плечами ещё погибшие родные и близкие, которых костлявая скосила ещё в первые дни войны, то плечи согбенны от невыносимо груза.

И он давит и давит, как фашистский «Тигр» крутящийся и лязгающий железными гусеницами, трамбующий ваш окоп, втаптывающий вас в землю. И не скинуть его и не освободится. И выход только один. Собрать, спрессовать всю свою ненависть к смерти, воплощенную в эту морду в немецкой рогатой каске и врезать по ней, влепить со всего маха. Может быть вы погибнете. Может быть. Но по крайней мере вы будите знать, что дали смерти сдачи. Не все выдерживали конечно. Далеко не все. И я видел эти безумные лица с выпученными глазами бросающие винтовки, кричащие бог знает что, бегущие назад от врага. Спрятаться, спастись любой ценой, даже ценой предательства, ценой жизни других. Только не меня! — вот, что было написано на этих лицах. Но это глупо. Трусость, это глупо. Смерть приходит за каждым из нас. Всегда приходит. У смерти нет выходных. И её нельзя обмануть. Если она сегодня к вам не пришла, значит вас просто не было в её сегодняшнем списке. Постоянное присутствие смерти помимо тяжести давало такой адреналин в крови, что каждый прожитый день врезался в память как самый значительный день твоей жизни.

Память, осязание и обоняние обострялись. Ты поневоле замечал и запоминал каждую незначительную мелочь. Чувство юмора приобретавшего черный оттенок помогало выжить находя смешное там, где его не могло быть. «Сидит Гитлер на березе, а береза гнется. Посмотри товарищ Сталин как он н… тся!»

Упадет одним словом. И в таком вот ракурсе всё остальное. Если врага высмеяться, то и страх перед ним пропадает.

Большая часть дивизии расположилось прикрывая флеши внутри пространства образованного тремя батареями. Мы же стояли по правую сторону от Багратионовских флешей перекрывая тот промежуток, что проходил от насыпи до Семеновского оврага. Воистину Семеновского! Дважды Семеновского. Во-первых, от названия деревни Семеновки, а во-вторых, поручик Семенов со своими гренадерами стоял именно за ним. Далее от оврага и вплоть до ручья расположился капитан Фигнер Владимир Германович. Подразделения поручика Воронина и Денисова расформировали а их бойцы пополнили наши ряды. Удача наша была в том, что нас не разместили пехотным каре ввиду особенностей местности. Иначе вражеская кавалерия смела нас при первой же атаке.

С пяти утра я был на ногах. В шесть началась канонада. Флеши заволокло пороховым дымом. Пехотные корпусы Нея, Фриана и Компана пошли в наступление. Слева от флешей ударил кавалерийский корпус Мюрата. Их встретили наши егерские полки. С нашей же стороны флеши попытались обойти конные егеря Жюно. Они дали крюк, чтоб не попасть под пушечный обстрел и появились справа от нас постепенно выравнивая ряды. Первый сюрприз для противника я приготовил издалека. Вооружил последние два ряда фаланги штуцерами. Когда расстояние до цели было метров семьсот я поднял меч вверх и передние ряды встали на одно колено открывая обзор стрелкам.