Иосиф Игин

Улыбка Светлова

Я рисовал его.

— Красивым я бываю только на шаржах, — улыбаясь, сказал Светлов. Я рисовал, а к нему без конца подходили люди.

Много лет я наблюдал этот поток людей, тянувшихся к Светлову. Молодых, старых, известных, неизвестных… Шли домой, останавливали на улице, подходили в клубе, в театре. Он и сам постоянно искал общения. Даже когда работал. Написав стихи, он тут же читал их кому-нибудь. Если поблизости никого не было, звонил друзьям. Звонил иногда среди ночи.

Однажды, разбуженный таким его звонком, я спросил:

— А ты знаешь, который час?

— Дружба, — ответил Светлов, — понятие круглосуточное.

При встрече он извлекал из кармана бумажку и читал строфу, а иной раз строчку.

— Как? — спрашивал он. И добавлял: — По-моему ни-че-го-о, может получиться стихотворение…

Человек, легендарный уже при жизни, он был удивительно прост. Любил молодежь. Комсомолец 20-х годов, он оставался им и в 40-х и в 60-х.

— Это скверно, — шутил Светлов, — что придумали метрики и разделили людей на молодых и старых. Все люди одного возраста. Только одни напиханы опытом, а другим его не хватает. Делясь опытом, ты делаешь молодых взрослее и сам становишься моложе.

Светлов щедро раздавал свой опыт, но учил, а не поучал.

Сколько поэтов, теперь широко известных, гордятся своей близостью к Светлову.

— Я — ученик Михаила Аркадьевича, — писал Смеляков.

— Я пришел к нему метростроевцем, — рассказывает Сергей Смирнов.

— Прежде чем опубликовать новые стихи, — говорит Марк Соболь, — я думаю, как бы отнесся к ним Михаил Аркадьевич.

Кто-то сказал: «Если бы он даже не был выдающимся поэтом, а просто присутствовал среди людей, они от этого становились бы лучше».

Со Светловым меня знакомили дважды. В начале 30-х годов я был студентом Московского полиграфического института. Мне поручили пригласить на студенческий вечер поэта Эдуарда Багрицкого. Я позвонил ему. Он сказал, что если будет себя чувствовать хорошо, обязательно приедет.

Настал день, вернее вечер, когда он должен был выступать. Студенты собрались в зале, а я поехал за Эдуардом Багрицким.

Я знал, что он сравнительно молод, — ему было едва за тридцать, но человек, которого я увидел, показался мне очень старым. Он сидел на тахте, скрестив по- турецки ноги, и тяжело дышал. Лицо его сливалось по цвету с седыми, падающими на лоб, волосами.

Возле тахты, на стуле сидел молодой человек, лохматый, худенький и улыбающийся.

В комнате было много аквариумов. Они стояли вдоль стен, на подоконниках и даже на стульях. В них плавали неправдоподобные рыбы. Совсем маленькие носились стремительными стайками. Чуть покрупнее — медленно парили между дном аквариума и поверхностью воды. А одна — уперлась носом в невидимую стенку и стояла, оцепенев, перед стеклянной преградой и смотрела круглыми неподвижными глазами.

— Я, сегодня, как эта рыба, уткнувшаяся лбом в стену, — сказал Багрицкий. — Миша! — повернулся он к сидевшему возле тахты, — ты слышал: студенты в зале и ждут поэта. Может, ты поедешь?

— А что я буду им читать? — спросил худенький человек, поглядывая на аквариумы. — Сказку о рыбаке и рыбках в переводе Багрицкого?

— Обойдешься своими стихами, — сказал Багрицкий. — Начни с «Рабфаковки» и закончи «Гренадой»…

Я понял, что передо мной Михаил Светлов.

Он поехал в институт и начал с беседы о поэзии, о живописи, и это был разговор о жизни. Не помню точно, но, кажется, тогда он говорил о том, почему художник должен работать самоотверженно.

— Человек, не наделенный талантом, — сказал Светлов, — если в одном не удалось, займется чем-нибудь другим. У талантливого — нет выбора.

Читая стихи, он иногда сбивался, забывал, и как это часто бывает на поэтических вечерах, из зала ему подсказывали, что еще больше сближало его с аудиторией.

Близко мы познакомились вскоре после Отечественной войны, в гостях у наших общих знакомых. Михаил Аркадьевич, естественно, меня не узнал. Да и я не сразу признал в пожилом, чуть сутулящемся человеке того молодого поэта, что приезжал к нам на студенческий вечер.

Услышав фамилию Светлова, я вспомнил пародию Архангельского и спросил:

— Это о вас было написано: «Не надо, не надо, не надо стихов!»?

— Конечно, старик! — улыбаясь ответил Светлов. — Вот я и следую этому совету и теперь меня упрекают в том, что я пишу мало…

Мы обменялись телефонами, иногда звонили друг другу, встречались. Но дружба и совместная работа начались позже. Начались с конфликта. Впрочем, слово «конфликт», пожалуй, будет перебором. Тем более, что все кончилось шуткой.

Это было в 1950 году.

Я с хорошей своей знакомой обедал в ресторане Центрального дома искусств, и шел у нас с ней оживленный разговор. Но вот к нам подсел Светлов и заговорил с моей знакомой так, словно не я, а он был с ней долго и близко знаком, и не я, а он пришел сюда и продолжает начатую не мною, а им беседу. Не прошло и нескольких минут, как интерес у нее ко мне пропал, и она повела себя так, будто меня за столиком не было. Я пытался вставить слово, но куда там! Женщина даже отмахнулась от меня — не мешай, мол.

В те дни в Доме искусств проходил пленум правления московских писателей. По доброй и веселой традиции мы, художники и поэты-сатирики, выпускали стенную газету «Взирая на лица». В газете публиковались шаржи на писателей, пародии, эпиграммы… Шаржи назывались дружескими.

Ладно, — подумал я, раскрыв альбом и глядя на Светлова, — посмотрим, в какой степени этот шарж будет дружеским!

Я решил отомстить за обиду, но, работая над рисунком, невольно стал молчаливым участником беседы. Сам того не замечая, покорно улыбался светловским шуткам и постепенно отвлекся от сердитого своего замысла. Закончив рисунок, я показал его. Светлов, улыбаясь, тут же написал к рисунку эпиграмму. Злой шарж не получился. Победило обаяние персонажа.

Так возник мой первый шарж на Светлова и его первые стихи к моему рисунку.

С той поры прошли многие годы.

Перебираю пожелтевшие от времени листки бумаги. Почерк Светлова. Его рука. Эпиграммы, шутки, лирические стихи, написанные к моим рисункам, вспоминаются наши встречи, беседы. Иное никогда бы и не припомнилось, если бы не эта папка с рукописями. Может быть, ни разу после ухода Светлова не ощущал я так явственно его живое присутствие. Возобновился наш, прерываемый расставаниями, но никогда не прекращающийся разговор, который мы вели с ним столько лет.

Когда часто встречаешься с человеком, никогда не задумываешься над тем, что придет время, когда его не станет и тебе надо будет рассказывать о нем другим людям.