— Ближе к делу, — бесцеремонно оборвал его Мюллер. — Что вы можете сообщить?

— Знаю немного. У них поставлено дело так, что каждый слышит и видит лишь то, что касается его участка работы. Расспрашивать нельзя — перестанут доверять. — Прибывший на миг умолк, вероятно, закурил папиросу. — Они ожидают большевистский десант, — продолжал он тихо. — В каком именно месте и какой десант — мне неизвестно. От чехословацкого коммунистического центра к русским пойдет связной. Он знает пароль. Мне пароль не сказали, но я знаю имя связного — вот оно, на бумажке. За день до того, как он пойдет на связь, я буду с ним в пивной Святого Микулаша. Мы встретимся, но пароля он мне не скажет. Пусть следят за мной, а все остальное — не мое дело. До тех пор пока подпольный центр мне верит, я могу быть вам полезным. А теперь выведите меня отсюда, чтобы никто не видел.

Дверь заскрипела. Мюллер с гостем вышли. Крижек устало сел на диван и закрыл глаза. «Нужно немедленно отсюда выбираться — Мюллер не терпит тех, кто знает его секреты. Неужели придется звать на помощь?» От этой мысли Вацлаву стало холодно. Он быстро подошел к двери той комнаты, в которой только что происходил секретный разговор. Двери легко открылись, и Крижек торопливо направился к гостиной. «Нужно опередить Мюллера. Пусть думает, что я давно там».

КУРС НА ЗАПАД

Маленькое польское местечко Кросно только что начало жить мирной жизнью. Узкими улочками идут нескончаемые колонны грузовиков. Они спешат на запад.

Из домика, примостившегося на краю местечка, вблизи леса, тянется в небо хвост дыма. Худощавый хлопец с большой охапкой дров с трудом входит в неширокую дверь жарко натопленной кухни. Он складывает дрова и, медленно вытирая пилоткой обильный пот, молча садится на скамейку. Его дело — выполнять поручения девчат, хозяйничающих здесь. Маша и Татьяна молча бросают в ненасытную печь дрова.

От плиты аппетитно пахнет борщом и жареным мясом. Хлопец облизнул сухие губы и вопросительно посмотрел на хозяек.

«Спросить про обед или нет?» — проносилось у него в голове…

Но девчатам не до него — это видно, и, махнув рукой, он начал переобуваться.

— Где уж нам в лесу такую грамоту постичь, — бубнила в это время подруге Маша. — «Немца уважать нужно…» Понюхали бы вы, тыловые грамотеи, дым от людей, сожженных живьем, тогда другое запели бы.

Таня какой-то миг молчала, словно прислушиваясь к полыханию в печи.

— Мы говорим о разных немцах: я — о коммунистах, а ты — о фашистах, — наконец сухо ответила она.

— Не видела я на фронте ихних коммунистов, — буркнула Маша и, вздохнув, добавила: — А тут сам комиссар!

Таня с укором взглянула сначала на Машу, а потом на Виктора. Тот уже доматывал вторую портянку и, казалось, никого и ничего не замечал.

— Виктор, чего расселся, будто у тещи в гостях? Зови к столу! — приказывает Маша и, поправив на ходу темную прядь волос, быстро-быстро начинает вытирать рушником цветастые тарелки. Ее мягкие и ловкие руки почти незаметно подхватывают их и мигом ставят на стол.

Татьяна в это время осторожно подняла котелок и, медленно переступая, поднесла его к столу. Напряженная поза, сосредоточенные и немного испуганные глаза говорили о ее неопытности в кухонном деле.

Студенткой третьего курса Ленинградского медицинского института Таня Катюженок попросилась на фронт. Но пришлось работать в госпитале на Урале. То было давно, еще в начале войны, а теперь она врач с практикой. Только, несмотря на свой опыт, она все-таки осталась девчушкой. В партизанском отряде Таня чувствовала это на каждом шагу. За нее всюду стояла горой Маша Игнатова. Она защищала врачебный авторитет Тани перед кем бы то ни было.

Моложе годами, порывистая, Маша в первый же год войны попала в партизанское соединение. Ее часто называли в отряде «сердце с перцем», но она была бессменной связной и храбрым бойцом.

Виктор решительно подошел к столу и спросил:

— Наш комиссар в самом деле немец?

Маша как-то беспомощно взглянула на подругу, но та спокойно помешивала борщ. Маша в сердцах стукнула тарелками и зашипела:

— Увидим. Зови к столу.

Хлопец мигом бросился к двери, и, когда его фигура мелькнула за окном, Таня обратилась к подруге:

— А что, если он расскажет капитану?

Маша молчала. Она чувствовала себя виноватой не в том, что не доверяет комиссару, а в том, что этот разговор слышал воспитанник капитана.

Первыми пришли Олешинский и Баумгартл. Они только что прибыли с аэродрома, и по их настроению было видно, что подготовка к вылету идет хорошо. Баумгартл в военной форме выглядел подтянутым и моложе своих 45 лет. Быстрые его глаза, голубые и умные, светились изнутри загадочным огоньком.

Будто по команде, шумной ватагой ввалились и остальные десантники.

— Чем будете угощать? — спросил Баранов так громко, что Таня вздрогнула.

Маша по-мальчишечьи встряхнула головой и сурово ответила:

— Если вы разведка — угадайте.

Манченко смешно пригладил свою курчавую шевелюру, лукаво улыбнулся и, вытянув шею, старательно засопел.

— Кроме борща, ничего не чувствую.

— Садитесь уж, горе-разведчики, — приказала Маша.

Пока Таня распоряжалась за столом, Баумгартл незаметно скользнул за дверь и возвратился с бутылкой. Олешинский расставил небольшие стаканы.

— За успех, — сказал комиссар, и друзья молча выпили.

Обед, как и положено у военных, продолжался недолго. Олешинский поднялся первым, за ним — Баумгартл и Володарев. Все чувствовали, что настал решающий момент, и без команды выстроились. Стало совсем тихо.

— Внимание! — голос Евгения был торжественным и суровым. — Сегодня в двадцать один час вылетаем на боевое задание. В девятнадцать ноль-ноль придут машины и отвезут нас на аэродром. Форма одежды, как договорились, немецкая. Проверьте оружие. Лишнее оставьте.

Собственно говоря, все давно были готовы к вылету на задание. Оставалось разве надеть немецкие мундиры и написать коротенькие письма родным.

Чисто выбритый Баумгартл в форме немецкого майора, на удивление стройный и энергичный, еще раз оглядел себя.

— Видишь, как прихорашивается наш комиссар перед поездкой за границу, — подмигнул Манченко девчатам и Сергею Мордвинову. — Наверное, дочери самого гауляйтера хочет голову вскружить.

Баумгартл еще не усвоил тонкостей украинского языка и понял все по-своему:

— Без дочки как-нибудь проживу, а гауляйтера скрутил бы…

Вскоре подъехал грузовик. Все быстро уселись в просторном кузове, и через несколько минут обжитой домик на околице и само местечко Кросно растаяли за лесом.

На аэродроме их встретили несколько военных. Знакомый Олешинскому майор подвел группу к немецкому транспортному самолету. Впотьмах чуть-чуть виднелись его темные контуры.

Крепкие пожатия рук, напутственные пожелания. Взревел двигатель, машина разбежалась и стала набирать высоту.

Олешинский смотрит на своих друзей. Баумгартл задумался. Он прищурил глаза, наморщил лоб и шевелил губами, будто говорил сам с собой. Если бы не форма немецкого майора, Баумгартл был бы похож на юркого коммерсанта, подсчитывающего выторгованные деньги.

Баранову спокойствие дается нелегко. Он бросает нетерпеливые взгляды на товарищей, пересаживается с места на место. Такое с ним бывает только перед началом операции. Когда же надо действовать, в его глазах исчезает нервный огонек, и Михаил вмиг становится собранным, спокойным.

Хитро подмигивает командиру Манченко. Но, поймав себя на какой-то мальчишеской затее, гасит улыбку. Густые кудри торчат во все стороны — неизвестно, как они спрячутся под тесной немецкой фуражкой. Михаил обхватил Мордвинова и Олега, прижал к себе, что-то рассказывает. Все трое хохочут. Видимо, Михаил рассказал новый, хорошо приправленный перцем фронтовой анекдот, да, наверное, перестарался, так как Таня и Маша сердито замахали на хлопцев руками.

Лишь Виктор сидит в напряженном ожидании. Лицо у него бледное, в больших карих глазах беспокойство. Видно, страшно хлопцу. Не удивительно — он впервые отправляется на такое задание.