Мишень по размеру
Бомбардир Ферреби наводил перекрестие прицела на самый центр хиросимской дельты, на мост Айои. Мост этот имеет форму буквы «Т». от середины главного пролета под прямым углом отведен другой мост, так как река Ота разделяется ниже на два рукава.
Эти-то два потока и омывают вытянутый клин, на котором теперь разбит Парк Мира. А напротив, у моста Айои, оставлен в неприкосновенности остов здания с оголенным куполом и пустыми глазницами окон — Атомный дом.
Памятник в центре парка задуман так, что человек, стоящий перед ним, как бы заглядывает в прошлое. Гигантское бетонное седло отделяет от взора нынешнюю Хиросиму. Под сводом виден лишь Вечный огонь, полыхающий позади памятника, а еще дальше в струях горячего воздуха зыбко колышется, словно изгибается от жара, оголенный купол Атомного дома.
Каждый год 6 августа в Парке Мира еще с рассвета заполняется людьми. Они молча стоят перед памятником, склонив обнаженные головы. Над безмолвной площадью неистовствует лишь хор цикад. Но вот глухо ударяет бронзовый колокол, ему вторят заводские сирены. И разом взлетают в небо сотни выпущенных на волю голубей, словно разнося на своих крыльях звуки хиросимского набата.
Произносятся речи, возлагаются венки: от мэра, от губернатора, от председателей обеих палат парламента, от премьер-министра. Но вся эта официальная церемония кажется лишь тонкой пленкой на поверхности бездонной чаши человеческого горя. Вслед за титулованными лицами в черных фраках с белыми траурными бантами к памятнику устремляется поток людей, потерявших в этот день родных и близких, ставших с этого дня сиротами или калеками. Хромой старьевщик с пустой корзиной добавляет к растущей груде венков и букетов свою одинокую хризантему. Две школьницы подводят старушку с траурным портретом на груди — портретом ее дочери и их матери.
Густеет дым поминальных свечей. А на противоположном конце парка все ярче алеют флаги. Там строятся в колонны сторонники мира.
6 августа, 8 часов 15 минут утра.
Как жгуче солнце в день и час, когда над этим самым местом вспыхнул огненный смерч!
Никогда человеческое тело не бывает столь раскрыто и беззащитно, как в эту самую знойную пору года. И нет часа более многолюдного, чем этот, когда весь город высыпает на улицы, начиная трудовой день.
«Выбор цели и момента взрыва сделал его эффект максимальным». Эта прочитанная в музее фраза по-особому доходит до сознания, когда августовским утром смотришь на Хиросиму с того места, над которым разорвалась атомная бомба.
Понимаешь тут и другое. Пентагон не случайно избрал жертвой город, который, как в тарелке, лежит в речной дельте, с трех сторон окруженный горам. Это была мишень, как раз равная размером и по форме силе первой 20-килотонной бомбы. Это была цель, где бомба могла обратить в руины и трупы весь свой дьявольский заряд.
Хиросима, Нагасаки, Кокура, Ниигата были избраны для атомной бомбардировки не как важные военные объекты. Для нового оружия требовалась лишь подходящей величины мишень, стопроцентное поражение которой могло бы привести человечество в трепет.
В брошюре, изданной для туристов, члены экипажа «Энолы Гей» рассказывают о том, как была погублена Хиросима. Но ни одно интервью не отвечает на вопрос: почему, зачем это было сделано?
Ответ на него дает другой документ, тоже изданный в Хиросиме: «Белая книга о последствиях атомной бомбардировки». Под этим свидетельством очевидцев поставили свои имена виднейшие ученые Японии во главе с лауреатом Нобелевской премии физиком Хидэки Юкава.
Участь Хиросимы — мгновенное и полное уничтожение целого города — должна была подкрепить заявку империализма США на превращение XX века в «век Америки».
В разделе «Жертва — Япония, враг — СССР» авторы «Белой книги» приводят слова английского исследователя Блэкетта, считающего, что применение атомных бомб было не столько последним актом второй мировой войны, сколько первой операцией в холодной войне против Советского Союза.
«Свыше трехсот тысяч невинных людей, убитых в Хиросиме и Нагасаки, — заключает „Белая книга“, — были, таким образом, жертвой, принесенной Соединенными Штатами на алтарь холодной войны».
А ведь, кроме двухсот сорока тысяч, погибших 6 августа, и восьмидесяти тысяч, погибших три дня спустя, жертвами этого величайшего из преступлений стали еще почти триста тысяч человек, доныне вынужденных терпеть физические и духовные муки.
Незаживающий храм
Атомный дом — это развалины довоенного выставочного павильона, которому теперь выпало самому служить экспонатом. Впрочем, сказать, что так выглядел центр Хиросимы после взрыва, было бы неточно. Сохранили не одну из множества руин, а единственный каменный остов, уцелевший среди сплошного пепла.
Обломки стен Торгово-промышленной палаты напротив моста, подальше несколько выгоревших изнутри коробок банковских зданий, универмага Фукуя — вот и все, что возвышалось над землей. «Яблоко» мишени, в которую целил Ферреби, на два с половиной километра вокруг окрасилось в ровный серый цвет.
Такова была «зона сплошного поражения». Воскресить эту пустыню казалось немыслимо. А теперь так же трудно совместить ее макет в музее с цветущим городом, что раскинулся за окном.
Каждый день в Парке Мира выстраиваются ряды экскурсионных автобусов. Возле моста Айои, перед Атомным домом, торгуют сувенирами, открытками, как перед любым другим историческим памятником. Школьные экскурсии и путешествующие молодожены деловито фотографируются на фоне развалин.
Кажется, только спекшиеся стрелки найденных среди пепла часов напоминают о мгновении, когда смертоносная молния отпечатала на мосту Айои тени девяти пешеходов: они сгорели, испарились, растаяли в воздухе.
Возрожденный из пепла 900-тысячный город словно утверждает мысль: пусть лишь руины Атомного дома остаются здесь в напоминание о том, что не должно повториться!
Впрочем, в предрассветный час по камням моста Айои скользят и другие, живые тени. Они появляются из переулка напротив, когда еще закрыт туристский павильон, пустынны стоянки экскурсионных автобусов, когда сквозной силуэт мемориальных развалин едва проступает на фоне неба.
Это спешат на биржу труда обитатели «атомной трущобы». Их путь лежит через Парк Мира. Безмолвной вереницей проходят они мимо памятника, словно тени минувшего, — живые жертвы трагедии, для которых роковой миг растянулся на десятки лет страданий.
Это не литературный образ, не метафора. Вверх от моста Айои на полтора километра тянется незаживающий шрам Хиросимы — «атомная трущоба». Первая мысль — что это отвалы строительного мусора. Вот-вот появится бульдозер и сгребет все это на баржу, чтобы увезти прочь.
Подходишь ближе — видишь груды ржавого железа, пустых бутылок, связки старых газет, рваной обуви и другой рухляди. Блуждая среди них, вдруг убеждаешься, что свалка обитаема. За кучами хлама прячутся лачуги. Стены из старых ящиков, крыши из придавленных камнями обрывков толя и битой черепицы. Запах гниющего мусора и нечистот. Лист фанеры с единственной на этой улице рекламой: «Хиросима ветошь центр».
Сюда свозят старье и отбросы, и здесь вынуждены доживать свои дни люди, изувеченные атомным взрывом.
…Человек, побывавший в Хиросиме, знает, что в городе насчитывается сто тысяч «хибакуся» — людей, переживших взрыв. Каждому из них выдана регистрационная книжка с указанием, на каком расстоянии от эпицентра он находился. Приезжие знают, что не числом прожитых лет, а вот этими метрами меряю теперь свой век коренные хиросимцы.
Обычно для постороннего человека слово «хибакуся» невольно связывается с больничной койкой. Лишь при виде лачуг у моста Айои осознаешь, что болезнь терзает их вкупе с нищетой, что чем сильнее недуг, тем теснее сплетается он с тяготами нужды.
Почему это происходит? Почему последним прибежищем людей, переживших атомный ад, оказалась смрадная трущоба?