— Вернется! — с какой-то внутренней убежденностью возразила Маргарита.

Брат и сестра расстались.

С той поры каждую весну, когда лили дожди, Маргарита тщательно окапывала землю вокруг могил, чтобы потоки воды не потревожили вечного покоя усопших гончаров.

Но вот однажды у ворот старого дома Иеремии, сына Андреаса, остановилась дорожная коляска. Из нее вышел средних лет мужчина, виски которого уже серебрила седина. Уверенно подошел он к воротам и привычным движением трижды постучал в них железной колотушкой.

Ворота отворила незнакомая женщина, и приезжий понял: отчий дом перешел в чужие руки.

— Скажите, где живут прежние владельцы этого дома? — спросил он.

Женщина перекрестилась: нельзя вспоминать о покойных, не осеняя себя крестным знамением.

— А где Давид?

— Он на юге…

— А Маргарита?..

— Она жена Григора, сына Тадеоса…

— Где его дом?

— В нижнем квартале, напротив сводчатого родника…

Приезжий поклонился женщине и удалился.

На улице никто не узнал его, но ватага ребятишек, привлеченная одеждой незнакомца и особенно его широкополой соломенной шляпой, следовала за ним по пятам.

— Маргарита!..

— Овнатан!..

Маргарита крепко обняла брата и как родного сына прижала его к истосковавшейся груди. Из глаз капали слезы, чистые слезы радости.

Пока сестра целовала Овнатана, ее дети обнимали его ноги, а один из них даже взобрался ему на плечи.

Они много раз слышали о своем дяде, и хотя никто не сказал им, что это он, почувствовали что-то родное и потянулись к нему.

На следующее утро Овнатан и Маргарита, взявшись за руки, пошли к верхнему водоему, на могилу родителей и деда.

— Скажи, что сталось с братьями отца? — спросил Овнатан.

— Никого из них в живых нет, а сыновья их по-прежнему делают кирпичи. Посмотри, видишь дымок. Он поднимается над их печью. Мы теперь стали почти чужими.

Лишь изредка встречаемся на улице, перекидываемся двумя-тремя словами и расходимся.

— А обо мне они никогда не вспоминают?

— Помнится, однажды старший из братьев отца остановил меня на улице и спросил: «Не получила ли ты весточку от своего беспутного братца?», но я ему ничего не ответила.

Овнатан печально улыбнулся.

Они подошли к водоему. Положив на могилы розы, Овнатан долго рассматривал изваянный им много лет назад бюст деда, который от времени уже потерял свою первоначальную форму. Посмеявшись в душе над своей ранней юношеской работой, скульптор подошел к краю водоема.

Водоем был сух, и на дне его под лучами утреннего солнца блестела глина. Едва взглянув на нее, Овнатан вспомнил то, с чего начинал. А Маргарита, стоя рядом с ним, вспоминала тот день, когда брат увидел ее здесь обнаженную. Какой холодной была тогда вода! Она словно вновь почувствовала на своей груди и плечах прикосновение капель, стекающих с волос.

Они вернулись к могилам, и Овнатан, присев на плиту, под которой покоился прах Андреаса, заговорил:

— Ты велел нам не бросать глину, дед. Я ушел, но память о ней всегда хранил в сердце. И она грела меня, наполняя душу мою чудесным волнением. Теперь я вернулся, дед, вернулся с тоской по твоей необыкновенной глине и вдыхаю ее благоуханный аромат. Я долго противостоял житейским бурям, дед. Я спускался на самое дно жизни и слышал скорбный стон человеческих страданий. Я познал всю трагедию человечества, одновременно весь комизм его существования. Знай, дед, что большинство честных людей на земле живет в нищете, и нищета эта страшнее самой смерти. Но она порождает благородный гнев и закаляет душу, она делает человека стойким и мужественным. А теперь беда пришла и в нашу страну…

Горло Овнатана сдавили рыдания, он умолк.

Маргарита взяла его за руку и показала на видневшийся вдали город. Погруженные в свои мысли, они молча шли обратно. По обе стороны дороги подымалась высокая трава, кусты шиповника и дикие желтые розы.

— Скажи, Овнатан, где ты жил все эти долгие годы и чем занимался? — неожиданно спросила Маргарита.

Овнатан присел на придорожный камень и усадил сестру рядом с собой.

— Я жил далеко, далеко на западе, — сказал он. — В стране, которую с трех сторон омывает море. На карте эта страна напоминает сапожок. Там зреют апельсины и лимоны, растут оливковые деревья, а виноградные, гроздья пышны и упруги, как девичья грудь. Теплый южный ветерок колышет коробочки хлопка, и гранаты краснеют, как губы женщин. На севере страны возвышаются горы, на которых шумят дубовые леса и вечно зеленые кедры, и хотя земля эта расположена в умеренном поясе, вся она покрыта богатой тропической растительностью. У женщин там глаза огромные, миндалевидные, глубокие, как море, и темные, как маслины. Их волосы пахнут померанцем и черны, как уголь, а стан подобен стройному тополю и гибок, как тростник. Повсюду слышны там песни…

Многие города там выстроены из белого камня. Я жил в одном из них. Он древнее самых древних наших пергаментов. Каждый камень в нем — свидетель героических событий давно минувших веков. А когда свежий ветер с моря приносит туда дыхание сегодняшнего дня, современность переплетается с ароматом старины и жизнь становится волшебным, чарующим сном. Кажется, что звезды спускаются в море, каждый куст, каждый камень, каждая травинка трепещут, как живое человеческое сердце.

Но на самом дне этой страны раскинулось глубокое море нужды. В тисках ужасного голода гибнут тысячи и тысячи людей, старые и молодые — те самые, что строили эти великолепные, эти замечательные города. Всюду слышны стоны несчастных бедняков. Я верю, что простые труженики земли, в поте лица создающие блага, которыми не пользуются, поднимутся и сметут этот несправедливый миропорядок.

В одном из городов, богато украшенном мрамором, жил некогда величайший ваятель всех времен. Я собственными глазами видел его творения, и вот этими руками прикасался к ним. Они просуществовали века, но и сейчас, как живые, волнуют сердца. Я любовался статуей, которую изваял этот мастер, статуей старца, беседующего с богом на вершине горы, что возвышается над раскаленными песками пустыни. Величествен этот старец, борода его спадает вниз подобно водопаду. Священное писание повествует, что бог ударами грома передал ему волю свою и помог спасти народ от тирании, избавить его от голода и всех ужасов опустошения.

Я поклонился творениям старого мастера, поклонился другим тамошним мастерам и долгое время изучал их искусство. Потом я решил вернуться на родину, чтобы самому создавать скульптуры из нашей глины и белого камня.

— Скажи, брат, — спросила Маргарита, когда Овнатан кончил свой рассказ, — неужели и вправду так несчастны люди в том краю?

— Да, беспредельно несчастны.

— Но почему же столько горя в такой прекрасной стране?

— Потому, сестра моя, что все люди на земле разделены на властителей и подвластных.

Они замолчали.

По бескрайной долине песней пронесся ветерок. Закачались дикие розы, заколыхалась трава.

Когда Овнатан и Маргарита пришли домой, огромный апельсин солнца уже опускался за гору и от земли поднимался синеватый полумрак. Нежно журчали ручейки, а в листве деревьев эхом отдавался вечерний перезвон колоколов.

— Нижний этаж нашего дома свободен, — сказал Овнатану муж Маргариты. — Устрой там себе мастерскую и работай. Спать ты можешь в маленькой комнате, в той, что выходит окнами в сад, а еды, которую готовит Маргарита, хватит и на тебя.

— Ты мой брат! — сказан Овнатан растроганно.

Маргарита благодарно посмотрела на мужа.

Рано утром Овнатан надел белый халат и колпак, спустился на первый этаж и привел все там в порядок. Потом он пригласил рабочего и поручил ему пробить в стене большое окно.

На другой день Овнатан купил посуды разной, погрузил ее на арбу и привез в ней глину, которую затем свалил в углу мастерской.

На третий день он вместе с аробщиком поднялся на гору и отколол от скалы глыбу белого камня, которую тоже привез в мастерскую.