Передохнув, он заговорил снова:

— Не бросайте глину. Из нее построен этот новый город, из нее созданы и мы все. Глина неиссякаема, она вечна. Все поначалу было глиной, все когда-нибудь превратится в глину. Ключи от моего дома я передам вам, с собой я не беру ничего. Не знаю, светел или темен будет мой путь, но я ухожу без огня. Иеремия, сын мой, укрепи насыпь верхнего водоема, чтобы потоки воды не унесли мое тело. Это не так важно, но все же пусть оно покоится спокойно там. А где моя старшая невестка? Вчера я бранил ее. Нехорошо она поступила, что отрезала свои косы.

Угасающий взор Андреаса искал среди невесток мать Овнатана. Она подошла, взяла дрожащую руку свекра и прижалась к ней губами. Две горячие слезы упали на его огрубелую от работы, пропахшую землей ладонь.

Старик поднял руку.

— Как бы сохранить их, чтобы они не высохли, — произнес он. — Я возьму их с собой. Нет у меня лампады, так пусть они светят мне в пути. А он, видать, будет очень темен…

Громкие рыдания заглушили последние его слова.

Андреас остановил их. Рыдания стихли.

— Иеремия, — распорядился он, — пусть младшие невестки принесут вино. Выпейте его… Я хочу видеть, как вы пьете, прежде чем уйду от вас…

Младшие невестки побежали за вином, и скоро чаши были наполнены. Все выпили. Смочив пальцы в вине, матери увлажнили ими губы младенцев.

Вдруг лицо старика озарилось улыбкой, она была обращена в какой-то иной мир.

— …Я ухожу… ухожу без печали… без…

И Андреас умолк навсегда.

Все встали и опустили головы. Потом Иеремия перекрестился, и все последовали его примеру.

В комнате воцарилась тишина.

Иеремия долго убеждал братьев, что надо выполнить последнюю волю покойного, но наконец уступил: было решено похоронить Андреаса не на дне верхнего водоема, а на его берегу.

После полудня тело старика уложили в деревянный гроб, отнесли в гончарную мастерскую и поставили на станок, за которым он проработал более полувека. Когда по обе стороны станка зажгли длинные восковые свечи, Иеремия заметил Овнатана. Юноша сидел в дальнем углу мастерской и что-то лепил из глины. Отец подошел к нему.

— Ты что здесь делаешь, сынок?

— Это я для дедушки, — отвечал Овнатан.

Ничего не поняв, Иеремия молча обнял голову сына и поцеловал его.

На следующий день родные помогли Овнатану донести до печи огромный глиняный сундук. Никто из жителей долины и представления не имел о саркофагах, но все согласились, что будет лучше, если положить гроб в этот сундук. Стены сундука Овнатан украсил изображениями цветов и фруктов, растущих в долине.

Утром саркофаг достали из печи и положили в него гроб.

Старшая невестка, мать Овнатана, принесла кувшин с вином, корзину абрикосов и букет роз. Все это она опустила в саркофаг. Вино поставила у изголовья, абрикосы положила в ногах, а розы — на грудь старика.

Потом саркофаг с гробом опустили в глубокую могилу, вырытую над верхним водоемом.

Священник и дьячки запели «Со святыми упокой». Им подпевали родные и друзья покойного.

Через несколько дней Иеремия и его братья запрягли арбу, взяли кирки и поднялись на гору. Там они откололи от скалы огромную каменную глыбу с белыми и зелеными прожилками, привезли ее в город и отдали каменотесу, чтобы тот сделал из нее могильную плиту.

Все то время, пока мастер трудился над камнем, Овнатан сидел в дальнем углу гончарной и что-то лепил из глины.

Никто не замечал его. Все внимание многочисленной родни Андреаса было приковано к, каменотесу, с него не сводили глаз, следили за каждым ударом его молотка, А Овнатан все копался в углу.

Однажды к нему подошел Иеремия.

— Что ты тут делаешь? — спросил он.

— Посмотри сам. Как ты думаешь, на что это похоже?

Иеремия долго и внимательно разглядывал большой ком глины, который лежал перед Овнатаном, но так и не понял, что он собой изображал.

— Ни на что не похоже, сынок, — заключил он наконец.

Вскоре надгробная плита была готова. В одном ее углу, в том месте, где не было зеленых прожилок, каменотес решил начертать слова эпитафии. Другой угол он украсил орнаментом с изображениями кувшинчика с чаркой и виноградной грозди с листьями. Плите он придал вид выложенной из кирпича стены.

Иеремия и его братья долго думали о том, какую надпись надлежит сделать на плите. Проспорив всю ночь, они разошлись только с рассветом, так и не придя к согласию. Наконец братья решили позвать старейшего из учителей города и спросить у него совета.

Учитель пришел, выпил вина, съел вяленого мяса с приправой из острого красного перца, рассказал, где и когда встретил он впервые блаженной памяти достойного Андреаса, о чем с ним говорили, и даже с точностью указал место, в котором находится сейчас душа старого гончара.

Когда учитель заговорил о душе Андреаса, все встали и перекрестились.

— Какую надпись сделать нам на могильной плите? — наконец решился спросить учителя Иеремия.

Учитель поднес палец к виску, помолчал с минуту — так он делал каждый раз, когда о чем-нибудь думал, — и сказал:

Присутствующие снова встали и перекрестились.

В этот миг со скрипом распахнулась тяжелая входная дверь. Это свежий ветер пронесся по долине между деревьями и виноградными лозами и зашелестел в высокой, почти в рост человека, траве.

Каменотес целый день высекал надпись.

В следующее воскресенье, отслужив в церкви обедню за упокой души Андреаса, родные отнесли плиту на могилу старика.

— А где Овнатан? — спросил Иеремия у жены, не найдя его среди присутствующих.

— В гончарной…

— Что он там делает?

Она пожала плечами.

Вернувшись домой, Иеремия заглянул в мастерскую. Овнатан сидел там, облокотившись на станок, устало склонив голову: последние дни он почти не спал. Иеремия подошел к сыну, чтобы упрекнуть юношу за то, что он, любимый внук Андреаса, не присутствовал при установлении надгробья на его могиле. Но тут он увидел на станке глиняное изваяние и застыл от удивления.

Глина, обретшая форму, поражала явным сходством со старым гончаром.

— Овнатан! — воскликнул Иеремия.

Овнатан поднял голову и устало улыбнулся.

— Я хочу, отец, чтобы дед продолжал жить в изваянии, — слегка охрипшим от волнения голосом сказал он.

— Пусть солнце, что долгие годы светило твоему деду, озарит своим сиянием и твою жизнь, сынок! — с трудом сдерживая волненье, прошептал старший сын Андреаса.

Иеремия долго разглядывал закрытые, как в день смерти, глаза своего отца, его густые брони, длинные волосы, открытый широкий лоб, огромную, во всю грудь, бороду и руки со вздувшимися венами.

— И это сделал ты, Овнатан?

— Да.

Так впервые узнал Иеремия, что можно создать из глины. Раньше ему и в голову не приходило, что она годится на что-нибудь иное, кроме поделки кувшинов, тазов, чаш и кирпичей. Единственное изваяние, которое он видел в жизни, было «Распятие Христа».

— А что теперь делать с этим?..

Иеремия запнулся, он не знал, как назвать то, что стояло перед ним. Ведь это была не миска, не чашка и не кувшин.

— С изваянием? — спросил Овнатан.

— Да, — прошептал Иеремия.

— Будем обжигать.

Отец и сын взяли бюст Овнатана, поставили его в печь. И когда из трубы гончарной повалил дым, жители города с удивлением переглянулись: до сих пор не было еще случая, чтобы кто-либо работал в воскресенье.

Домой Иеремия и Овнатан вернулись только к рассвету. Проснувшись в полдень, они поспешили к печи. Она все еще была горячая, фигура же затвердела, стала красной, как вареная свекла.

— Пусть она останется тут до вечера, — посоветовал Иеремия. — Ветер охладит печь, вместе с ней остынет и глина.

— Пусть останется, — согласился Овнатан.

Но когда вечером изваяние было наконец извлечено, юноша огорчился. Оттого, что его обжигали в сыром виде, оно местами потрескалось. Но Иеремия ничего не заметил. Он пришел в восторг, разглядывая широкий лоб, густые брови и огромную бороду отца.