В столовую они приходили парами, без шума и толкотни, садились за столы и ждали, когда няня уравняет им порции.

Ирина сама не могла понять, как она успевала все делать: соблюдать чистоту, чинить и латать одежду, разнимать драчунов, разбирать детские ссоры, утирать носы и слезы, лечить ссадины и цыпки, укладывать в постели малышей, да не просто, а с поцелуем и добрым словом. Никого нельзя было обойти лаской, иначе услышишь всхлипывания. Няня должна была хоть рукой коснуться остриженного лба.

У нянь нижнего этажа дело не клеилось. Они никак не могли приспособиться к малышам и порядкам «Убежища девы Марии». Утро у них начиналось с истерических выкриков, затрещин и плача. Плохо умытые, зареванные ребятишки опаздывали в столовую, не вовремя выходили на работы и выглядели неопрятными. За это няни получали пощечины от воспитательниц — старух и «хехтовок».

Издерганные женщины плакали, проклиная свою судьбу, и не успевали ничего делать. Они путали часы расписания, приводили детей не туда, куда следует, и свою злость вымещали на подвернувшихся ребятах.

Хилла Зикк, решив навести порядок в блоке, назначила Ирину старшей над всеми нянями и спросила, кого ей дать в помощницы. Ирина попросила прислать старших девочек.

Хилла Зикк не возражала. Она пошла к начальнице, и на другой день к малышам прислали девочек из прачечной, а взрослых нянь отправили на их место.

Юные няни, конечно, больше пришлись по душе ребятишкам, чем прежние. Девочки сами не прочь были побегать, сыграть в прятки и жмурки, попрыгать со скакалкой. Они понимали, что без игр и шалостей малышам невозможно жить. А главное — они умели разговаривать без истерических выкриков и, кроме того, по вечерам соглашались рассказывать сказки. Ради этого малыши без капризов и плача мыли ноги, пораньше укладывались в постель и затихали.

Сказки стали как бы неофициальной, но обязательной частью вечернего расписания. Ребята ждали сказочниц с замирающими сердцами и готовы были слушать без конца. В сказках, придуманных Ириной, волки, драконы, злые колдуны и ведьмы были фашистами, а те, кто с ними боролся, — комсомольцами и пионерами. При этом каждый вечер хотя бы несколько добрых слов девочки говорили о Родине и наизусть читали русские стихи.

Ирина, как старшая няня, могла теперь собирать девочек без опасений и беседовать с ними. Это называлось инструктажем подчиненных. Хилла в, ее дела не вмешивалась. Она видела, что ребята стали послушней, требовала лишь обязательного заучивания молитв и строгого выполнения религиозных обрядов. Чтобы не вызывать у нее недовольства, девочки разучивали с ребятами непонятные молитвы на чужом языке, как тарабарские заклятья и считалки. При этом старшие по секрету объясняли, что эти бессмысленные сочетания слов надо знать лишь для обмана фашистов и «ведьм». Когда Хилла запевала своим высоким грудным голосом, дети с таким жаром вторили ей, что вызывали у старух богомолок слезы умиления.

Церковные службы, на которые ребят водили строем в субботу и в воскресенье, пионеры называли «мессами-притворесами» и относились к ним, как к озорной игре. Вместо молитв мальчишки бубнили несусветную тарабарщину, а девочки тонкими голосами лишь выводили заунывные молитвы. Но богомольным старухам казалось, что дети всерьез обращаются к богу, и они одобрительно кивали головами.

В «Убежище девы Марии» ребята подчинялись только решениям пионерской дружины, но «хехтовки» считали, что дети расторопно и охотно выполняют их распоряжения. Это заблуждение было на руку юным заговорщикам.

Два слова: «Не пищать!» — стали их главным лозунгом жизни на чужбине. Какой бы тяжелой ни была работа, старшие пионеры выискивали в ней то, что могло укрепить здоровье ребят. На полевые работы они советовали не идти, а бежать, как бегают спортсмены для выработки выносливости. На мельнице подростки ловко ворочали тяжелые мешки и учили младших ребят в два приема поднимать тяжести.

«Хехтовки» с одобрением относились к затеям ребят, — им нужны были ловкие и выносливые работники. Зато мамаши, работавшие на фермах, злились на пионерских вожаков и пытались настроить ребят против Большинцовой:

— Не верьте ей, она не русская, перед немцами выслуживается. Как только научитесь работать, вас ушлют на фабрики.

Некоторые мамаши, чтобы подкормить своих детей, вылавливали из пойла для свиней репу, порченую морковь, капустные кочерыжки и тайно приносили под перёдниками малышам. Порой они так обкармливали своих ребят, что те заболевали расстройством желудка и попадали в изолятор.

Ирина вынуждена была ограждать малышей от «забот» неразумных мамаш. В дни встреч она выделяла дежурных, которые не позволяли кормить тайком, а предлагали складывать овощи в общую корзину. Это еще больше озлобило матерей. Они не раз грозились:

— Если будешь запрещать подкармливать наших ребятишек, мы тебя в навозе утопим.

— Вы же их не подкармливаете, а губите, — пыталась Ирина образумить матерей.

Но те не желали слушать увещеваний.

— Уйди, подлюга! — говорили они. — Не прикидывайся нашей, знаем, кто ты.

Раскрываться перед издерганными, обезумевшими в лагерях женщинами было опасно. В гневе они могли проговориться «хехтовкам». Ирина решила не обращать внимания на угрозы отчаявшихся мамаш.

В дни, когда советские войска перешли старые границы Германии, фрау Хехт притихла и как-то обмякла. Она уже не напоминала гусыню, а скорее походила на одряхлевшую курицу. Ее помощницы тоже вдруг изменились: стали заискивать перед прачками, скотницами, делали подарки и просили запомнить их доброту.

Вскоре «хехтовки» стали исчезать одна за другой. Апрельской ночью, погрузив вещи в прибывшую санитарную машину, вместе со старшей медицинской сестрой убежала и сама фрау Хехт.

В «Убежище девы Марии» из немок остались лишь старухи богомолки да Хилла Зикк. Одни они не могли управиться с большим и сложным хозяйством. Пришлось Ирине и старшим ребятам взять на себя управление имением.

Хилла Зикк предложила в честь приближающейся свободы устроить торжественную мессу.

— К чему теперь? Наши ребята не верят в бога, — сказала Большинцова.

— Не богохульствуй! Ты не видела, как они молятся?

— Видела. Это было притворство, для обмана богомолок.

— Ты это знала и ничего не сказала мне.

— Я сама не верю в бога. Я атеистка.

Хилла Зикк замахала руками, отступая от Ирины.

— Такого кощунства господь вам не простит. Не подходи ко мне, — потребовала она. — Больше я ни в чем тебе не помогу. Ты богоотступница!

Войска англичан и американцев, двигавшиеся по дорогам Германии почти без боев, прошли где-то стороной. О Дне Победы Большинцова узнала с запозданием, когда Виктор с Севой исправили радиоприемник, забытый фрау Хехт. На радостях был устроен для всех праздничный ужин.

Вскоре в «Убежище девы Марии» прикатили два мотоциклиста. Это были англичане. Они расспросили, что это за имение, кто в нем находится, что-то пометили на своей карте и поехали дальше.

В конце мая Ирину разыскал розовощекий, приторно вежливый немец. Он отрекомендовался представителем англичан и предупредил, что в четверг ровно в одиннадцать часов в «Убежище девы Марии» прибудут уполномоченные Союзной Комиссии по репатриации.

Готовясь к встрече, Ирина вытащила из вещевого склада всю новую, а также хорошо починенную одежду и велела ребятам переодеться. У нее не было только подходящей материи на пионерские галстуки. Пришлось взять из церкви вишнево-красные одежки служек, распороть их и выкроить сотню косынок.

В четверг, когда в «Убежище девы Марии» прибыли представители Союзной Комиссии, ребята встретили их, выстроившись на торжественную линейку.

Англичанам и американцам красный флаг и пионерские галстуки не пришлись по душе. Словно не видя застывших шеренг ребят, союзники прошли в главное здание. К знаменосцам подошел лишь советский капитан и негромко сказал:

— Спрячьте на время красные галстуки. Недипломатично так встречать союзников.