— Знаю только, что ему сняли гипс, — сказала она. — Ну и дела.

В магазине были Ларио и Келино, которые внимательно слушали и глядели на нее во все глаза. Немного погодя она спросила, когда я собираюсь его навестить.

Тут вмешался Келино и начал нести несусветную чушь.

— Амелио предпочитает, чтобы его навещали девушки…

Я этого Келино и раньше терпеть не мог, он один из тех, что ходят за тобой и бубнят: «Давай повеселимся сегодня вечером». Я приношу гитару, все пьют, распевают песни, а на следующий день он тебе говорит, что гитару ты купил на последние материнские гроши и сигаретами угощал всех, чтобы не платить за вино, а с Амелио дружишь потому, что тот смутьян, а сам ты подонок. Но Линда только посмотрела на него с улыбкой, и ясно было, что улыбалась она, чтобы ничего не отвечать.

Потом спросила, не хочу ли я навестить Амелио вместе с нею. Когда мы вышли на улицу, она оглянулась и замедлила шаг.

— Плохи дела у Амелио, — сказала она. — Он никогда больше не сможет ходить. А что он говорит вам, своим приятелям, когда вы его навещаете?

— Только я один к нему и захожу…

— Нет, к нему много друзей заходит, — ответила Линда.

— Я их никого не знаю.

— Ну, не будь таким сердитым, Пабло, — улыбаясь, проговорила Линда и взяла меня под руку. — Пройдемся немножко. Я не хочу идти к Амелио. Знаешь, с друзьями я на «ты».

В тот вечер мы долго гуляли, болтали обо всем. Вечером я чувствую себя в форме, если успеваю принарядиться, мне нравятся яркие галстуки, но Линда сказала, что я выбрал неудачную расцветку.

— Я вышел в чем был, чтобы пойти к Амелио, так ведь?

— Ну ничего. Давай лучше сегодня походим, поболтаем.

Когда я сказал, что этим утром видел, как она выходила от Амелио, Линда ничего не ответила. Она не хотела об этом говорить. Помолчала и, улыбнувшись, перевела разговор на другое. Стала рассказывать, как они с Амелио носились по дорогам, как свалились в кювет и она порвала платье.

— Но почему мы гуляем вдвоем сегодня вечером? — внезапно спросила она.

Мы пересекали маленькую площадь, где прежде я никогда не бывал.

— Куда мы идем?

— Ах, да, я хотела тебя спросить, нельзя ли помочь Амелио?

Она говорила возбужденно, перескакивая с одной темы на другую, словно выпила лишнего. Но она была совсем не глупа, нет. Мне трудно было уследить за ее мыслями. Я вел ее под руку и старался поддерживать разговор. Все время путал «ты» и «вы». От напряжения я даже взмок.

— Хочу, чтобы Амелио поправился и смог ходить, — обиженным тоном проговорила она.

— И ездить на мотоцикле?

— А почему у тебя нет мотоцикла?

Тогда я сказал, что каждому свое. Амелио куда толковее меня, я умею только торговать сигаретами в магазине на Корсо да разъезжать на велосипеде.

— Разве у тебя нет никакого другого занятия?

Я об этом не подумал, но она мне напомнила, что я играю на гитаре.

— Ты хорошо играешь?

— Кто его знает.

— Мне хотелось бы тебя послушать как-нибудь вечерком.

— Тогда нам нужно снова встретиться, — смеясь, сказал я.

— Конечно, — ответила она.

Мы зашли в кафе, и теперь я смог хорошенько рассмотреть ее лицо. Когда я говорил, она глядела мне прямо в глаза. А я думал об искалеченных ногах Амелио. Мне хотелось понять, видела ли она эти тоненькие ноги, и я рассказал ей об утренней сцене. Она сделала гримаску и зажмурила глаза, но не прерывала меня. Не успел я договорить, как она положила мне руку на плечо и торопливо сказала:

— Мы должны помочь ему. Он ведь больше не сможет работать.

— Я и сам по-настоящему не работаю. Живу у матери.

— Почему ты не играешь в оркестре?

Вот что ей взбрело в голову в этот вечер. Сам я над этим никогда не задумывался. Моя гитара была к месту в остерии, на тихой улочке. Но ведь это же не работа. И потом, я любил играть в одиночестве.

— А на танцы ты ходишь?

Мы договорились, что пойдем вместе на танцы. Я проводил ее до самых ворот. Жила она на пьяцца Кастелло.

Я не рассказал Амелио о своей встрече с Линдой. Теперь, когда я входил к нему, я сразу ощущал запах ее духов. Окно было распахнуто, но вместе с холодным воздухом я вдыхал ее аромат. На полу валялись окурки со следами губной помады.

— Вот увидишь, ты непременно выздоровеешь, — убеждал я его, — главное — делать упражнения.

— Какие упражнения?

— А разве в детстве ты не учился ходить?

— Не такими ногами.

О цветах он мне больше не говорил. Перестал бриться. Ту бутылку коньяку он уже прикончил.

— Если ты и дальше так будешь продолжать, ты их всех распугаешь.

— Кого?

— Своих девушек.

Как-то утром он попросил меня принести гитару. В эти дни достаточно было Линде тихо сказать мне: «Хорошо, Пабло», и я уже чувствовал себя счастливым. Я пришел к нему с гитарой, сел на постель и начал играть. Амелио слушал, откинув голову на подушку. Слушая, он, как и Линда, закрывал глаза. Он даже не заметил, что играл я неважно. Слушал и молчал. Я сказал:

— Завтра принесу тебе чего-нибудь выпить.

На другой день я зашел в кафе напротив его дома и просидел там все утро, дожидаясь, не выйдет ли Линда. Я видел, как вышла из дому мать Амелио, видел, как сновали взад и вперед незнакомые мне люди, но Линда не появлялась. Прихватив с собой фьяску вина и гитару, я поднялся к Амелио в обычный час. И на этот раз играл с бо́льшим настроением, мы пили вино и болтали. Теперь мне казалось, что запах духов Линды стал куда слабее. В следующие дни я прятался за углом кафе и все ждал. Но Линда не приходила.

Однажды утром я сказал ему:

— Знаешь, хорошо еще, что тогда ты один покалечился. Вы же были оба пьяны. Подумай только.

— Я уже думал.

— А с той девушкой ничего плохого не случилось?

— С женщинами никогда ничего не случается.

— Но вы ведь были оба пьяны?

— Откуда ты взял?

Как-то он спросил, хожу ли я на танцы.

— Что-то неохота, — ответил я. — Предпочитаю гулять один.

— И к женщинам тебя не влечет?

— Время неподходящее, — сказал я. — Ты же без них обходишься, могу и я обойтись.

— Чертово зеркало, — процедил он. — Точно все время в кино сидишь.

— Хотелось бы мне, чтобы женщины сами меня добивались, — сказал я. — Лежать бы, как ты, в постели, и пусть себе ухаживают. Не все ли равно, кто за кем.

Амелио уставился в потолок и промолчал. Потом сказал:

— Ты не работаешь и за девушками не бегаешь. А ведь ты молодой. И лицо у тебя веселое.

С того дня, отправляясь к нему, я старался внушить себе, что никакой Линды никогда и в глаза не видел. Я все думал о ногах Амелио, о его мотоцикле. Но Линда не выходила у меня из головы. Я вспоминал, как шел с ней под руку и как, танцуя, она коснулась моего колена, вспоминал ее смех и походку.

Теперь я стал реже играть для Амелио. Нельзя же было напиваться каждое утро. А в полдень я к нему не ходил. В эти часы его мать стряпала на кухне и запрещала нам пить. Однажды она остановила меня, когда я уходил, и сказала, что хочет со мною поговорить. Она не плакала, не повышала голоса, не хотела, чтобы Амелио нас услышал, а начала тихо рассказывать, что, еще когда Амелио был мальчишкой, отец чуть не до смерти избил его за то, что он невесть куда удрал на мотоцикле, что раньше Амелио месяцами страдал от головной боли, но его вылечил один доктор, сделав ему укол вот в этой самой кухне. А какой же толк от теперешних больниц, если там держат людей подолгу, а вылечить не могут? Сначала все денежки вытянут, а потом домой отправляют. И теперь Амелио конченый человек. Я слушал и понимал, что ей хочется излить свое горе, и мне было стыдно, что вот я здоров и пришел сюда побренчать на гитаре, и я сказал ей, что Амелио парень толковый и работу наверняка найдет.

— Амелио все, что зарабатывал, тратил направо и налево, — проговорила она. — Никому не отказывал. А кто ему хоть одно сольдо вернул? Я уже и радиоприемник продала, и последние сбережения истратила. А чем ему помогли все эти люди?