Джиния попыталась улыбнуться и заморгала глазами. Амелия помолчала — казалось, ее молчание тянулось целую вечность, — потом бросила:

— Гвидо ко мне никогда не прикасался, будь спокойна.

Джиния была счастлива. Она была так счастлива, что положила руку на плечо Амелии. Амелия покривилась.

— Ты не боишься прикасаться ко мне? — сказала она.

— Я же не сплю с тобой, — пролепетала Джиния.

Амелия заговорила о Гвидо, и у Джинии мало-помалу перестало колотиться сердце. Амелия сказала ей, что с Гвидо она даже никогда не целовалась, потому что нельзя же крутить любовь со всеми, и что Гвидо ей нравится, но она не понимает, как это он нравится и Джинии, поскольку она блондинка и он тоже блондин. Джиния, минуту назад похолодевшая от страха, чувствовала, что по жилам ее снова разливается тепло, и наслаждалась этим ощущением.

— Но если у Родригеса ничего нет, — сказала она, — значит, и у тебя ничего нет. Врачи ошиблись.

Амелия посмотрела на нее из-под опущенных век.

— Ты что думала? Что это он меня заразил?

— Не знаю, — сказала Джиния.

— Я же говорю тебе, что он испугался, как ребенок, — проронила Амелия. — Нет, это не он. Но от божьего наказания не уйдешь. У той стервы, которая наградила меня этим, болезнь зашла дальше, чем у меня. Она этого еще не знает, и я дам ей ослепнуть.

— Это женщина? — тихо спросила Джиния.

— Я больна уже больше двух месяцев. Это ее подарочек, — сказала Амелия, притронувшись к груди.

Весь вечер Джиния старалась успокоить ее, но следила, чтобы она к ней не прикасалась, и ободряла себя, думая о том, что они с Амелией только ходили под руку и к тому же сама Амелия сказала ей, что заболевают, когда есть какая-нибудь ранка, потому что зараза в крови. И потом, Джиния, хоть и не осмеливалась об этом говорить, была уверена, что такие вещи случаются с теми, кто грешит, как грешила Амелия, хотя, если вдуматься, тогда все мы должны быть больны.

Когда они спускались по лестнице, Джиния сказала, что Амелия не должна мстить этой женщине, потому что, если та не знала, что больна, она ни в чем не виновата. Но Амелия, остановившись на ступеньке, перебила ее:

— Может, мне тогда послать ей букет цветов?

Они условились встретиться завтра в кафе, и Джиния с бьющимся сердцем посмотрела ей вслед.

Но назавтра Джиния встала ни жива ни мертва. Она вышла из дому на час раньше, чем обычно, когда еще горели фонари, и побежала в студию. Она не решилась сразу подняться, опасаясь, что Родригес еще спит, и стала, поеживаясь от холода, прохаживаться взад и вперед под окном с тем же чувством, с каким она ворочалась с боку на бок в постели. Но потом она, вся дрожа, поднялась и постучала в дверь.

Она застала Родригеса в пижаме. Он посмотрел на нее мутными глазами и, вприпрыжку пробежав через комнату, в которой, как всегда, было грязно и светло, сел на край кровати. Джиния начала что-то лепетать, а Родригес чесал себе лодыжки, пока она не спросила, был ли он у врача. Тут они оба стали на все корки ругать Амелию, и у Джинии, смотревшей в сторону, чтобы не видеть безобразных ног Родригеса, от волнения даже голос задрожал.

Потом Родригес сказал:

— Я лягу в постель, а то холодно, — и улегся, натянув на себя одеяло.

Когда Джиния, дрожа, сказала ему, что Амелия однажды поцеловала ее, он засмеялся, приподнявшись на локте.

— Выходит, мы товарищи по несчастью, — сказал он. — Только поцеловала?

— Да, — сказала Джиния. — Это опасно?

— Как поцеловала?

Джиния не понимала. Тогда Родригес объяснил ей, что он имеет в виду, и Джиния поклялась, что Амелия поцеловала ее безо всякого такого, как девушка девушку.

— Ерунда, — сказал Родригес, — будь спокойна.

Джиния стояла у портьеры; на столе тускло поблескивал грязный стакан и валялись апельсинные корки.

— Когда приезжает Гвидо? — спросила она.

— В понедельник, — сказал Родригес и, указывая на стакан, добавил: — Видишь? Его уже ждет натюрморт.

Джиния улыбнулась и двинулась было к двери.

— Посиди, Джиния. Сядь сюда, на кровать.

— Мне надо бежать на работу, — сказала Джиния.

Но Родригес стал жаловаться, что она разбудила его и даже не хочет побыть с ним минутку.

— По случаю миновавшей опасности, — сказал он.

Тогда Джиния села на краешек кровати, у раздвинутой портьеры.

— У меня сердце болит за Амелию, — сказала она. — Бедняжка. Она так убивается. От сифилиса в самом деле слепнут?

— Да нет, — сказал Родригес, — вылечиваются. Ее всю исколят, кое-где срежут кожу, и, увидишь, этот самый доктор еще ляжет с ней в постель. Можешь мне поверить.

Джиния пыталась сдержать улыбку, а Родригес продолжал:

— Он возил вас на холм?

Разговаривая, он гладил ее по руке, точно кошку по шерстке.

— Какие холодные руки, — сказал он потом. — Почему бы тебе не забраться ко мне под одеяло, чтобы согреться?

Джиния дала поцеловать себя в шею, лепеча «не надо, не надо», потом вся красная вскочила на ноги и убежала.

Вечером Родригес тоже пришел в кафе и сел за соседний столик с той стороны, где сидела Джиния.

— Ну, как голос? — спросил он не то серьезно, не то шутливо.

Как раз в это время Джиния старалась утешить Амелию, объясняя ей, что от сифилиса вылечиваются, и обрадовалась, когда ей пришлось замолчать. Они с Родригесом едва взглянули друг на друга.

Молчала и Амелия, и Джиния уже собиралась спросить, который час, когда Родригес проговорил ироническим тоном:

— Нечего сказать, хороша, оказывается, ты и малолетних совращаешь.

Амелия не сразу поняла, и в ожидании ее ответа Джиния от страха закрыла глаза. В тот самый момент, когда она открыла их, она услышала угрожающий голос Амелии:

— Что тебе наплела эта дура?

Но Родригес, видно, сжалился, потому что сказал:

— Она пришла ко мне сегодня утром, когда я еще спал, расспросить про тебя.

— Делать ей нечего, — сказала Амелия.

В эти дни Джиния старалась быть очень хорошей, чтобы Гвидо вправду приехал, и опять пошла повидать Родригеса. Уже не утром в студию, потому что боялась, что он начнет к ней лезть, как в прошлый раз, да и не хотела будить этого соню, а в полдень в тратторию, где он обедал и где предстояло обедать и Гвидо, когда он вернется. Траттория находилась на той же улице, где была остановка трамвая, и Джиния зашла туда по дороге поболтать и узнать, что нового. Она вела себя, как Амелия, подшучивала над Родригесом, но он понял ее и больше не давал рукам воли. Они договорились, что в воскресенье она придет в студию немножко прибрать к приезду Гвидо.

— Мы, сифилитики, ничего не боимся, — сказал Родригес.

А Амелия туда больше не ходила. Джиния встретилась с ней в субботу после обеда и проводила ее к доктору, который ей делал уколы. Они в нерешительности остановились у подъезда, и под конец Амелия сказала:

— Не поднимайся, а то он и у тебя найдет какую-нибудь хворь, — и, взбегая по лестнице, бросила: — Пока, Джиния. — И у Джинии, до этого такой веселой, защемило сердце, и домой она вернулась подавленная. Даже мысль о том, что послезавтра приедет Гвидо, не утешала ее.

Вот и воскресенье пролетело как сон. Джиния весь день провела в студии — подметала, стирала пыль, наводила порядок. Родригес даже не пытался приставать к ней. Он помог ей вынести на помойку горы бумажных кульков и очисток. Потом они отряхнули от пыли книги, лежавшие в камине, и поставили их на ящик, как на книжную полку. Когда они мыли кисти, Джиния на минуту остановилась как зачарованная: запах скипидара напомнил ей Гвидо, и он так живо представился ей, как будто был здесь, рядом. Родригес с недоумением посмотрел на нее, и она улыбнулась.

— Повезло этому свинтусу, — сказал Родригес, когда Джиния кончила уборку и вышла из-за портьеры с полотенцем в руках. — Ему и не снится, что он найдет здесь такую чистоту и порядок.

Потом они выпили чаю в уголке возле керосинки и стали просматривать папки Гвидо, которые нашли под книгами, но Джиния была разочарована, потому что там оказались только пейзажи и голова старика.