Тридцать первого декабря Сидоров, таинственно улыбаясь, принес ей номер газеты. В спешке и суете последних перед открытием дней она совсем забыла о парне в кожаном пальто и недоуменно развернула газету. На третьей полосе была статья под названием «Новогодний подарок матери».

Начиналась статья так:

«Год тому назад эта женщина еще нигде не работала…»

Антонина покраснела и взглянула на Сидорова.

— Кто это ему рассказал? — спросила она.

— Я.

— Зачем?

— А разве это неправда? Может быть, ты работала год тому назад?

Она молчала. Сидоров прочитал всю статью с выражением, и было видно, что он радуется. Впрочем, про самое Антонину в газете было всего несколько строк: говорилось, что А.Н.Скворцова — человек энергичный, энтузиаст своего дела, знающий товарищ…

— Это ты-то знающий товарищ! — сказал Сидоров. — Кто же тогда незнающий?

А Женя, вернувшись из клиники, крикнула, еще не войдя в комнату:

— Где здесь энтузиаст своего дела?

7. Торжество приемки

В семь часов вечера был назначен прием комбината специальной комиссией, состоявшей из представителей районного отделения наробраза, отдела горздрава, шефов (Балтийский флот), учрежденного Сидоровым совета мамаш, пожарного управления и еще какой-то санитарной детской группы.

Собрались в кабинетике у Антонины. Было несколько торжественно и более чинно, чем следует, как всегда, когда незнакомые люди собираются на короткий срок и не слишком знают, для чего, собственно, они приглашены.

Особенно неловко чувствовал себя военный моряк с золотыми нашивками на рукавах. Приехал он сюда из Кронштадта с двумя молодыми краснофлотцами, и было видно, что все трое никак не могут понять, что им надлежит тут делать «по детской части», как выразился один из них.

Нянюшка на большом подносе принесла чай в маленьких расписных кружечках — с зайчиками, петушками, коровками, козочками и прочими животными.

— У меня — утята! — строго сказал моряк с золотыми нашивками и сразу выпил весь чай.

— А у меня — козел! — сообщил Сидоров.

После чая члены комиссии и шефы надели свежие, еще пахнущие горячим утюгом халаты и пошли по комбинату из комнаты в комнату. Антонина шла сзади всех, спокойная с виду, и думала главным образом о том, как бы кто-нибудь не заметил, как ее всю колотит дрожь.

Седой врач из горздрава покашлял и записал что-то в блокнот. Антонина тотчас же возненавидела его. Представитель пожарной охраны вдруг потребовал стремянку и полез наверх — смотреть электрическую проводку. «Подвел, подвел Закс, — думала Антонина, — ну ладно же». Стремянка скрипела и качалась. «Упади, — мысленно попросила Антонина, — расшибись», но тотчас же испугалась своей мысли, пожалела пожарника. «Ах, это тень падает, — бормотал пожарник, слезая, — а я-то думал…» Он слез, и все опять пошли дальше гуськом.

Нянюшки стояли в свежих халатах, в низко повязанных косынках, каждая у двери своей комнаты. Было сухо, тепло, тихо. Уже все было готово — комбинат выглядел так, будто он уже работает, только сейчас все дети вышли на прогулку. Даже кроватки в спальнях были застелены для мертвого часа, даже миски с пробным супом стояли на столах в столовой.

Неприятный врач взял ложку, которую ему подала судомойка, и попробовал суп. Другой ложкой попробовал моряк и отошел в сторону.

— Ну как? — спросил Сидоров.

— Хорош, — подумав, сказал моряк и, еще подумав, добавил: — Определенно хорош.

Обе матери тоже попробовали суп и переглянулись. Глаза их выразили одобрение.

— Может быть, второе попробуете? — осмелев, но не совсем своим голосом спросила Антонина. — На второе, кажется, морковные биточки (она отлично знала, что морковные, но сказала «кажется» из чувства независимости), а на третье… что у нас там на третье, Фрося?

— Компотик, — сказала миловидная, похожая на монашку няня.

— Компотику — можно! — решил за всех моряк-командир и деловито, но осторожно (чтобы не раздавить) сел на маленький детский стульчик. Краснофлотцы сели тоже очень осторожно и, в сущности, более сидели на корточках, нежели на стульях.

— У нас мебель крепкая! — сказала Антонина. — Это ничего, что она маленькая. Можно сидеть спокойно.

— А мы — спокойно! — заверил моряк-командир.

В общем это было довольно смешное зрелище: взрослые люди с серьезным видом сидят за сдвинутыми вместе низенькими детскими столами на крошечных стульчиках и, деловито переговариваясь, истово прожевывают морковные котлетки.

— А детям что? Вегетарианское полезно? — спросил моряк-командир.

Седой врач вежливо ответил. Моряк кивнул головой, но не согласился.

— У меня дочка насчет мяса дока! — сказал он. — Ей обед не в обед, если без мяса.

Одна мамаша — та, что была потолще, — не согласилась, и между нею и моряком возникло некоторое подобие разговора.

— Оживление за столом! — сказал Сидоров на ухо Антонине. — Смех в зале. Между прочим, я сегодня ничего не ел, нельзя ли мне еще твоего котлетного сена штук десяток…

Нашлись всего три запасные котлеты.

— Опытный обед, — сказала Антонина, — изготовлен нами намеренно (она поморщилась — «нами намеренно» было не то слово), мы изготовили его нарочно, — поправилась она, — очень просто, мобилизовав только внутренние ресурсы…

Моряк доел компот и теперь глядел на Антонину очень серьезно.

— Этот обед намеренно пониженного качества, — говорила она, коротко дыша от волнения, — мы, товарищи, нарочно демонстрируем вам худший из возможных случаев питания.

— А лучший? — спросил моряк.

— А лучший… — Антонина на секунду растерялась, но тут же нашлась: — А лучший мы покажем вам не раньше, чем он станет для нас обычным явлением.

— Правильно, — горячо сказал женский голос, но тотчас же смолк.

Потом врач долго осматривал на кухне кипятильник, котлы в плите, моечные лохани, полотенца. Нянюшкам он велел показать руки. Нянюшки смутились, но все оказалось благополучно.

Из кухни все пошли в комнату живой природы. Здесь стояли ящики с черноземом, с разными сортами почвы, ящики с рассадой цветов, овощей, кормовых трав, были маленькие лейки, грабли, лопаты. Здесь же стояли маленькие верстаки, изготовленные Сивчуком в столярной мастерской массива, и по стенкам висели простые наборы столярных инструментов — прививать трудовые навыки детям. Инструменты сделал тоже Сивчук по идее Антонины — из хлама, уже списанного из мастерских. Рядом, в соседней комнате, жили звери, эта комната была особой гордостью Антонины, она четыре раза ездила в Зоологический сад к директору из-за одного только ежика, который сейчас мирно спал в углу своей клетки. Животных было немного: заяц-русак, которого Антонине дали только потому, что он был до того стар и немощен, что вот-вот мог подохнуть; было шесть кроликов разных пород, начиная от красноглазого ангорского и кончая серебристым бельгийцем; были две белки; была совсем еще маленькая дикая козочка и одна крыса, пойманная Сивчуком. Было несколько птиц — сорока, синичка, воробьи, канарейка и голубь со сломанным крылом. В большой банке для варенья жила лягушка, предсказывающая каким-то сложным способом погоду. И, наконец, был старый, большой уж, который пил столько казенного молока, что приводил Антонину в смятение.

Животные всех обрадовали.

Моряк, едва вошел, нагнулся над лягушкой и сказал Сидорову, что есть у него один знакомый молодой паренек, только и делает — крошит лягушек.

— Врач будущий, как ваша Евгения.

«Он и Женю откуда-то знает?» — удивилась Антонина.

Пожарника заинтересовал заяц. Краснофлотец, с невероятно широкой грудью и огромными тугими бицепсами под рукавами форменки, рассказал нечто об удивительном уме крыс. Мамаши ходили от клетки к клетке и перешептывались — в общем, насколько Антонина могла понять, в положительном смысле. Один лишь врач стоял посередине комнаты с брюзгливо оттопыренной губой.

— Вот погодите, — сказал моряк-командир (его звали Родион Мефодьевич Степанов), — я, возможно, ваш зверинец пополню. Съезжу к деду в деревню, там и лисенка раздобуду, и хорька, и еще какую-либо животину…