В страшной толчее и гомоне Еменецкого торга легко было затеряться любому человеку, но только не одинокому казаку из веров по имени Чабор. Ему и надо-то было всего разузнать, что тут к чему, да раздобыть чего-нибудь поесть. Уж, казалось бы, безобиднее затею и придумать трудно, но даже из неё обратно в лес к Тарине и Водару Лесной чудом вернулся живым и здоровым.
Благодаря одежде, подаренной Маклаем, Чабор ничем не отличался от окружающих. Речь его была учтивой, а цена, которую он согласен был заплатить за нужный товар, высокой. Тем сильнее было недоумение молодого витязя по поводу такого сильного раздражения торговцев. Вер едва унёс ноги от неприятностей.
Словно охотящийся волк, осторожно пробирался он лесной чащей подальше от торжища и горестно рассуждал над тем, что же всё-таки там произошло? Можно было списать взрыв эмоций на то, что язык веров и кривичей заметно отличается. «Может быть, я сказал ненароком что-нибудь обидное? — думал Чабор. — Наверное, нет... — отвечал он сам себе. — Ведь не успел я и рот открыть, а этот лысый мужик, что продавал хлеб, взбеленился. И почему это вдруг весь народ, глядя на это, грозно двинулся на меня? М-да. Хоть и не к лицу это вою, а пришлось дать дёру, чтоб дров не наломать»…
Правы были Сверамор и Маклай. Веров тут отчего-то не жалуют, и, судя по всему, судьба Чабора, за которой послал его сюда Вершина — умереть в полоцких лесах либо от голода, либо от каких-нибудь незнакомых ягод…
— Ну что? — лениво спросил сайвок, щурясь от солнечного света и глядя на приближающегося друга. — По всему видать, глухо, как в протравном колодце? …Купить не сподобился, так хотя бы украл краюху хлеба, что ли? Это ж надо, с полной мошной денег, а пришёл пустым. Знал бы Маклай, ни за что бы не давал тебе такую щедрую плату за ратный труд.
Чабор, густо покраснев, молча присел рядом со своими спутниками, мирно отдыхающими посреди широкой лесной поляны. Он бережно вынул из-за пазухи ароматную свежую ватрушку и положил её на живот спящей Тарине.
— Ой, умру, — откинувшись на спину, рассмеялся сайвок, — что делается, люди! Чабор ватрушку спёр!
Царевна открыла глаза. Это дразнящий запах свежей сдобы вырвал её из цепких лап тяжёлого сна. Она присела, поднесла ватрушку ко рту, вдохнула полной грудью сладкий её аромат, после чего разломила аппетитное угощение на три части.
— Куда? — возмутился сайвок, — он пока нёс, с десяток таких ватрушек умял, а то и больше. Гляди, гляди, как краснеет! Видно, правду говорю…
— Ну, коротконогий, — вскочил в злобе Чабор, попутно силясь схватить улепётывающего от греха подальше сайвока. — Погоди же, доберусь я до твоего языка, не пощажу!
— О! — отозвался из кустов отбежавший на порядочное расстояние малыш, которому, откровенно говоря, всё же слегка попало по загривку. — О животе моём ты уже позаботился, благодарствую, теперь вот за язык хочешь взяться? Знай же, о, страшный похититель сладких ватрушек, чтобы всерьёз заняться моим языком, нужна еда, много нормальной еды. Тогда я буду молчать, как рыба, как камень, как… сам не знаю что.
— Зря ты на него, — вступилась царевна, — больно же ему, бедному.
— Было бы больно, не ехидничал бы, — усаживаясь рядом с Тарой, пробурчал Лесной. — Другой раз сам за едой пойдёшь, … слышишь?!
— Слышу, — как ни в чём не бывало отозвался сайвок уже в трех шагах за спиной, на ходу отряхивая от земли какие-то бледно-розовые корни. — На-ка вот, почисти, кормилец, — улыбнулся он, бросая земные дары к ногам Чабора. — Правда, от них спать потом будет охота, но всё же еда, и не дичь. Мне от мяса уже кусаться охота…
Добытые сайвоком корешки оказались приятными на вкус, и вся честная компания, улыбаясь, с шумным аппетитным хрустом съела их без остатка. Водар оказался прав, говоря о сонливости лесных даров. День долог, идти пока некуда, вот и решили немного вздремнуть.
Что за зелье приволок сайвок, Чабор не знал, однако, когда уснул, где-то далеко в его голове цепко застряла упрямая мысль о том, чтобы после пробуждения малорослому непременно отвесить оплеуху, ведь какой только дури ему не снилось! То какие-то черти скакали по лесам и полям верхом друг на друге. Затем злосчастный торг, и опять всё те же черти, только уже на шеях у торгующих и покупающих. Невидимые для людей, они сидят себе на них верхом и хохочут так, что аж животы трещат. То закроют людям глаза, то стащат чего с телеги, спрячут, а люди давай ругаться меж собой, драться. Чертям только того и надо — снова, ну смеяться…
А вот появилась и лесная поляна, что дала им приют на время дневного отдыха. Далеко-далеко слышался чей-то голос, заунывно и протяжно повествующий что-то о вечных лесных болотах и о могучих воинах, что спят-де под ликом деревьев, и хранит их крепкий сон до срока, высокий старик с дубовой клюкой.
— …он строго и властно ведёт свой дозор, — монотонно выводил неведомый голос,
— Живущий и ныне — Хозяин Бор.
Людей сторонится, задумчив, богат,
Как скажет, так будет, не вернётся назад…
И вдруг из лесной чащи появился седобородый Старец. Опираясь на причудливый длинный посох, он неторопливо отмерял шаги по невесомому облаку, укрывавшему землю. На плече его сидел белый филин.
— Куда твой путь о, мудрый старец Бор? — замечая, что старик обходит поляну стороной, в такт мелодии неожиданно для себя самого спросил Чабор.
Старец вдруг остановился. Встретившись с ним взглядом, Лесной стал корить себя за глупую словоохотливость. Плывшее у ног старика облако медленно расползлось по всей поляне. Чабор стал дивиться тому, что уснул-то он днём, а в его видении стояла глубокая ночь. В тёмном звёздном небе, заливая поляну мягким серебряным светом, висело большое яблоко полной луны.
Старец приблизился. Лесной поднялся ему навстречу во весь свой рост, однако чудо-дед был ничуть не ниже молодого вера. Два бледно-зелёных огонька колдовских старческих глаз тускло светились на тёмном лике ночного гостя:
— Своего пути не ведаешь, а спрашиваешь про мой?..
Чабор замолчал. Любые его слова сейчас просто не имели бы смысла.
— Кто знает, — продолжал Хозяин Бор, — не пересекись наши пути сегодня, не позови ты меня, не заметь, что бы ждало тебя завтра? Однако же, сотоврилось сие, знать, время само свело нас рукой твоего спутника, лесного Духа и это есть Благо. Пришла, наконец, пора очистить наш Берецкий лес от Дикого.
Это его дело — твоя недоля в земле Полоцкой. Он живёт как Тёмный Кощей, чадящий мерзким смрадом и отравляющий обманом землю. Как злой мор, он ставит отметины на телах и душах живущих, не даёт покоя даже усопшим. Он страшный враг, смертельный твой соперник, потому как в тебе его смерть. Он будет искать избавления от тебя и твоего Небесного оружия до того времени, пока в силах сам и его войско, великое войско, страшное войско. Дикий человек, он не ведает, что творит. Даже время не имеет достаточно силы против него. Он обуздает время, возьмёт его в свои руки, а потому и после него, этого колдуна, нашу землю долго ещё будет бить лихоманкой безверия.
Тебе, вой, один путь, прежде других. Ты и лесной Дух, что давно живёт рядом с тобой, малорослым, прежде наказа царя о его дочери должен выполнить свой Урок, ибо этот колдун тебе и мёртвому не даст покоя. Каждый сук, каждая ветка, каждый пень станет тебе врагом на этой земле. Рубить и драться ты обучен, а вот хитрить и думать?.. Это время покажет.
Не верь никому, кто тут живёт и отмечен кощеевым пятном. Не зрит его, пятно это, око людское, но то не беда. У тебя есть Перст Перунов, меч волшбы великой, он способен распознавать всё недоброе. Но и я, как смогу, дам тебе помощь…
У тебя с собой костяшка чародея, она приведёт тебя к злодею. Это часть его самого сильного оберега, она вязана-низана тремя узлами. Великий ведун заговорил те узлы, чтоб до поры лишить знак кощея Тёмной силы и тебя от его чар защитить. Пришло время те узлы не рубить, но развязать.
Костяшку эту носи вместе со своими оберегами. Здесь власть колдуна, и она без змеиных узлов тебе верней кольчуги служить будет. Любой, кто состоит во власти Берецкого кощея, в тебе узрит его часть и признает тебя за своего, но запомни — только тебя, так что береги своих подорожников пуще себя самого. И им недоля твоя достанется, слышишь? Большая недоля, коль не уследишь за ними.