Вудрум понял, что без вмешательства всесильного на Паутоо Гуна Ченснеппа осуществить свои намерения он просто не смог бы…

Не прошло и двух недель, как на острове, лежащем в нескольких милях от Макими, вырос городок экспедиции. Началась повседневная трудная работа, сопряженная с опасностями подводных археологических раскопок.

Работы решено было начать в юго-восточной части острова, где, судя по древним документам, и должен находиться ушедший под воду храм Небесного Гостя. Светлая морская лагуна, окруженная покачивающимися кокосовыми пальмами и сверкающими, словно усыпанными снегом, пляжами, считалась особенно удобной для проведения подводных археологических раскопок. Довольно быстро, хотя и не без трудностей, были сооружены большие плавучие площадки, с которых предполагалось производить погружения. Экспедиция наняла рабочих-паутоанцев, обзавелась моторными катерами, обеспечившими хорошее сообщение с Макими. На острове Себату началось невиданное до того оживление. Днем лагуна заполнялась лодками, на плотах и на базе экспедиции кипела работа, а долгими, темными вечерами слышалось протяжное, очень мелодичное пение паутоанцев, расположившихся на отдых у костров, да мерный стук керосинового мотора, приводившего в движение походную электростанцию экспедиции.

Как только были закончены необходимые приготовления и места поисков мысленно разграфлены на квадраты, начались первые погружения водолазов. Кроме привезенных из Европы специалистов, снабженных костюмами самого последнего образца, экспедиция использовала ныряльщиков — искателей жемчуга. На их долю были отведены участки не столь глубокие, как для водолазов с тяжелым оборудованием.

Довольно скоро экспедиция зажила размеренной, трудовой и довольно спокойной в этот период жизнью. Вот как это время описывает Иван Александрович:

"Работа спорится. Все налажено. День начинаем с восходом солнышка, всегда появляющегося здесь в шесть часов, и трудимся с перерывом в самое жаркое время до полной темноты, которая наступает здесь внезапно и порой застает нас, увлекающихся, врасплох. Приходится заниматься многими делами, в том числе и хозяйственными, но, нужно сказать, Плотников и Василий Афанасьевич проявляют себя с наилучшей стороны, всячески стараясь освободить меня от множества повседневных забот. Худо только, что у Николая Николаевича склонность к делам экономическим положительно берет верх над желанием вести научные занятия, занимаясь которыми он становится вял, медлителен и зачастую рассеян. Думал, в климате здесь дело, однако вскоре заметил, что, как только он окунается в полюбившиеся ему хозяйственные дела, так становится оживлен, быстр и не забывает ни о какой мелочи, умея из всего изобрести пользу.

Неужели в нем так и погибнут хорошие задатки способного этнографа? Поживем — увидим! Но пока что мы все ощущаем благотворные заботы помощника начальника экспедиции о нашем благополучии и удобствах. Как только прибыли завербованные Ширастом паутоанцы, Плотников немедленно выбрал для себя несколько человек, наименее пригодных для работ на раскопках, зато вполне подходящих для его целей. В результате на следующий же день у нас к столу была отменная свежая рыба. Теперь ее вполне хватает на всех членов экспедиции, включая и нанятых паутоанцев. Они, однако, предпочитают питаться на свой лад и, кончив работу, приготовляют себе пищу сами, привычно устроившись у костров.

Вообще же стараниями Николая Николаевича, который со знанием дела и особой охотой ведет торг с поставщиками, наши запасы пополняются, и, как он утверждает, пополняется его запас паутоанских слов. Дай-то бог, но вот если его хозяйственные увлечения приведут к тому, что он, вернувшись в Россию, из этнографа превратится в управляющего каким-либо имением в Симбирской губернии, то, думается, язык Паутоо там ему не понадобится.

А в общем жизнь экспедиции наладилась. Работы достает всем, и все идет своим довольно быстро установившимся порядком".

Это были последние безмятежные записи в дневнике Ивана Александровича. Вскоре он стал отмечать, что бесплодность сотен погружений начала неблагоприятно сказываться на настроении членов экспедиции, трудности работы в томящем влажном зное отразились на самочувствии многих, и в первую очередь Очаковского. Но хуже было другое. Несмотря на покровительство губернатора, экспедиция все время чувствовала неприязненное отношение паутоанцев. Их явно кто-то будоражил. Стали ходить слухи о том, что местное население напугано деятельностью ученых. Среди рабочих кто-то начал распространять слух, что, как только найдена будет учеными святыня, на Паутоо обрушатся беды, что потревоженное божество, как и тысячу лет назад, обратит свой гнев на нечестивых и горе тому, кто содействовал осквернителям храма!

Участились непослушание, дерзость. Ныряльщики все с большей и большей неохотой опускаются под воду. Как-то ночью начался пожар на складе припасов, на другой день над самым ухом немца-водолаза пролетела отравленная стрела, выпущенная из длинной тонкой трубки — сумпитана. Обстановка накалялась.

Вудруму в высшей степени неприятно было просить защиты у губернатора, но пришлось в конце концов прибегнуть к этому, и вскоре лагерь экспедиции стал охраняться солдатами.

Но беда следует за бедой. Однажды, явно по чьему-то сигналу, все паутоанцы, в том числе и ныряльщики — искатели жемчуга, покидают экспедицию.

В это трудное время Вудрум особенно доволен тем, что не только довез Шорпачева до Макими, но и приютил соотечественника в экспедиции. Он оказался смелым и смышленым, ловким и преданным. О нем Иван Александрович много раз упоминает не только в дневниках, но и в письмах в Петербург, жене: "В энтузиазме этого юноши какая-то стихийная, покоряющая сила. Александр, видимо, привязался к этому молодому человеку, и теперь я с каждым днем замечаю, как исчезает у него столь претившая мне суховатость и несколько надменное отношение к людям, особенно стоящим ниже его по положению (откуда это?!).

Неплохо, если бы с Борисом он был более близок, чем со своими петербургскими "сверхчеловеками". Не хочу предугадывать события и обольщать себя пустыми надеждами, но поверь, Натали, все меняется к лучшему. Ты бы не узнала теперь Александра. Не только предпринятое нами путешествие, но и общение с этим молодым, но уже много повидавшим человеком ему явно на пользу".

Молодых людей, таких разных по интересам, воспитанию и образованию, объединяло дело, которому они стали посвящать все больше и больше времени. Теперь они находили взаимное и всепоглощающее удовольствие проводить дни и долгие вечера вместе, старательно готовясь к осуществлению задуманного. Александр выхлопотал у Николая Николаевича большую лодку, Шорпачев оборудовал ее таким образом, что в ней можно было не только приготовить еду, но и устраиваться на ночь.

Вскоре в самом отдаленном конце залива, скрытая глубоко врезавшейся в море косой, выросла как бы вторая, почти никому не известная база экспедиции. Знал о их затее, пожалуй, только один Иван Александрович; он притворно ворчал, но тайну молодых людей хранил. А тайна возникла из-за того, что еще в самом начале подводных поисков предложение Шорпачева самим освоить скафандры встретило рьяное сопротивление привезенных из Германии водолазов. Шорпачев первым подсказал профессору, что не следует надеяться только на немецких водолазов, надо самим научиться работать в новейших подводных костюмах. Вудрум согласился с этой мыслью, но не мог преодолеть упрямство обоих водолазов, считавших, что право работать в опытных фирменных костюмах — их монополия. Александр и Шорпачев монополию нарушили. Тайком даже от Плотникова запасной комплект оборудования был увезен на "подпольную" базу, и там по очереди, помогая друг другу, разбираясь в инструкциях и постепенно овладевая трудным, опасным и увлекательным делом, молодые люди все глубже и глубже проникали в морское царство. Оно открывалось для них как новый, наполненный жизнью, блестевший необыкновенными красками мир, пронизанный мягким, зеленоватым светом.