От неожиданности ребята оторопели. А кое-кто подумал: очумел Гейнц, что ли?

— Чего уставились? — небрежно бросил Гейнц. — Я ведь что хочу сказать: давайте нарвем мху, отнесем на шоссе и выложим свастику. Вот Иван и обрадуется.

Гейнцу Грабо довольно долго пришлось убеждать ребят в «полезности» своего предложения. Они боялись, как бы их не застали на месте преступления: здесь часто проезжали советские солдаты, расквартированные в Бирнбауме. Однако в конце концов Гейнцу удалось убедить всех.

— Ничего вы не понимаете! — сказал он. — Иван должен почувствовать сопротивление. — Эти слова он часто слышал от отца. — В России одни колхозы, крестьяне спят на печке вместе с кроликами и курами. А теперь русские хотят, чтобы и у нас так было, а потому нам надо сопротивляться. У всех у вас землю отнимут и раздадут таким, как Вейдель, чтобы они над вами командовали.

Гейнц еще довольно долго продолжал пороть подобную чушь. И в конце концов у его приятелей сложилась такая страшная картина, что они уже не противились. Чувствуя себя отчаянными героями, они вырывали мох и таскали на шоссе.

Только раз Клаус Бетхер подошел к своему дружку Гейнцу Грабо и, чтоб не слышали остальные, шепотом спросил:

— А что, если узнают?

Гейнц скривил рот:

— Вот и не должны узнать.

— Они ж будут разыскивать: кто-то ведь это сделал.

Ухмыльнувшись с видом превосходства, Гейнц ответил:

— А как же! Берг и его шайка это сделали, понял? Они и так уже с головой увязли. Пусть сколько угодно отпираются — все равно все подумают на них.

Подмигнув, он хлопнул Клауса по плечу:

— Сперва мне это и в голову не приходило. Но тем лучше: будем квиты с Бергом!

Это несколько успокоило Клауса, и он снова стал таскать мох. Они собрали его довольно много и принялись выкладывать самый большой фашистский знак, как вдруг выставленный неподалеку дозор крикнул:

— Машина!..

Но грузовик быстро приближался. Ребята слишком поздно заметили его и теперь, оцепенев от ужаса, застыли на местах.

Гейнц первый, преодолев свой страх, заорал:

— Дралка, ребята! Русские…

Как стая крыс, они запрыгали по откосу, толкая друг друга, кричали, а один даже начал причитать:

— Это не я придумал… Я не виноват… я…

Когда они уже бежали по лесу, позади раздался скрежет тормозов, захлопали дверцы…

Гейнц Грабо очень удивился, заметив, что до Бецова он добежал совсем один: друзья-товарищи давно уже покинули его. Даже Клаус Бетхер. Должно быть, они сторонились его, как чумового. В ужасе Гейнц мчался по деревенской улице, пот градом катил по лицу, и больше всего ему хотелось крикнуть: «Папа-а-а-а!»

Друга и Альберт готовили домашние уроки. Во всяком случае, решили готовить. В учебник заглядывал только Друга. Альберт явно не утруждал себя домашними заданиями. Он сидел против Други и время от времени почесывал свою растрепанную голову. Неожиданно лицо его помрачнело. Он вскочил, подбежал к шкафу, открыл дверцу, пригладил волосы и уставился на свое отражение в зеркале. Затем вновь подошел к Друге и показал ему свою голову. Среди густых черных зарослей белела довольно большая прогалина.

— Нет, ты только погляди! — сказал он. — Такое свинство!

Если б я только знал, кто мне их выдрал! — Огорчение его было вполне искренним.

— Понятия не имею! — ответил Друга. — Такая свалка была, разве тут разберешь? — При этом ему не удалось скрыть улыбки. Дело в том, что в последнее время он стал замечать у Альберта склонность к щегольству.

— Еще смеется! — проворчал Альберт. — Ничего тут смешного нет. На этот раз они нарушили правила. Мы все один на один вышли, а они гуртом навалились на нас. Будь покоен, в следующий раз мы тоже так сделаем.

Они говорили о новом нападении на пионеров. Два галстука — вот и все трофеи, добытые ими накануне вечером, к тому же мстителям порядком досталось. Пионерская дружина в Бецове выросла. Кроме двух сыновей новосела Рункеля, в пионеры были приняты две девочки и один мальчик.

— Знаешь, — неожиданно признался Друга, — я вчера и не дрался как следует.

Альберт посмотрел на него.

— А ты думал, я этого не заметил? Или ты мне это говоришь потому, что знаешь — я все равно заметил?

Друга, сморщив нос, куда-то мечтательно глядел, но в конце концов почувствовал, что Альберт все еще смотрит на него.

— Не понимаю я… — сказал он. — Знаешь… вот если бы это был Грабо или Бетхер. Этих бы я с большой охотой отлупил. А пионеров?.. Я все время о Линднере думал, как он мне про стихотворение объяснял…

Альберт так и не успел ответить. В дверь постучали, и вошел старый Деналуш — общинный курьер, частенько исполнявший роль глашатая. Тогда он торжественно шагал по деревенским улицам с колокольчиком в руке, останавливался где-нибудь на перекрестке, поджидал, пока соберутся жители, и с важностью министра провозглашал постановления общинного совета и указы. Сейчас он никак не мог отдышаться и смотрел на Альберта и Другу такими глазами, взгляд которых сам по себе уже был укором.

— В контору! Живо! Оба! — произнес он наконец.

— Поздороваться тоже не мешает. Или этому тебя в твоей конторе так и не научили? — ответил Альберт.

— Живо, я сказал! Поторапливайтесь!

Деналуш собрался уже уходить, но Друга задержал его, схватив за руку.

— Чего мы в конторе не видели?

Высвободив рукав, старик дунул на то место, к которому прикоснулась рука Други, словно желая сдуть гадкую муху.

— Еще спрашиваешь! Постыдился бы! — и тут же захлопнул дверь.

Друга и Альберт переглянулись.

— Должно быть, из-за синих, — высказал предположение Альберт — Ну и пускай!

— Теперь они нас в колонию отправят, — заметил Друга, когда они выходили.

— А тебе жалко?

— Чуточку, — ответил Друга. — Нет, правда.

Перед конторой бургомистра стояли два советских военных грузовика.

— За нами пожаловали! — с мрачным видом отметил Альберт. — Шик! Машины поданы. Для каждого — персональная.

В бургомистерской, кроме фрау Граф, находились два советских офицера и господин Грабо. Он стоял, скрестив руки за спиной. Все остальные сидели.

— Вот и вы наконец! — воскликнул он, увидев Другу и Альберта. Затем, повернув свою лошадиную физиономию к офицерам, он кивнул в сторону обоих юношей и сказал: — Это они, господа офицеры. Бандиты!

— От бандита слышу! — тут же отпарировал Альберт, казалось в один миг избавившийся от всякого страха.

Дикая злоба исказила лицо Грабо, однако старший из офицеров удержал его. Он подошел к Друге, двумя пальцами приподнял его подбородок и молча посмотрел ему в глаза. Затем то же самое проделал и с Альбертом. Ребята стояли тихо, не зная, что делать.

— Эти? Почему эти? — сказал он с сильным акцентом, повернувшись к учителю Грабо. — Почему вы думаете, что эти?

— Почему? Ох-ох-ох… — Грабо не сразу нашелся, что ответить. Он состроил всезнающую мину, поклонился обоим офицерам, приложил руку к груди и с подобострастной улыбкой сказал: — Эти парни, господа офицеры, нам хорошо известны как зачинщики подобного рода дел.

Фрау Граф хотела было вмешаться, но офицер жестом велел ей не прерывать Грабо.

— Я понимаю, — продолжал тот. — Вам должно показаться странным, что мы, зная о подобных вещах, самым решительным образом не пресекаем их. Лично мне такого рода упрек нельзя предъявить. Я требовал решительного пресечения. Но меня не послушали… Я бы давно уже очистил Бецов от подобных элементов.

Он кивнул в сторону Альберта и Други, которые недоуменно переглядывались, переступая с ноги на ногу, и никак не могли взять в толк, зачем их сюда вызвали.

— Всю ответственность за подобные эксцессы, — заявил Грабо, — я возлагаю на моего молодого коллегу. Фамилия его Линднер. — Снова подобострастная улыбка появилась на лице Грабо. — При этом я обязан заверить вас, что я почти убежден в честности его намерений.

По лицам офицеров нельзя было определить, какое впечатление произвела на них несколько выспренняя речь Грабо. Ничего нового они от него так и не узнали.