Было темно. Они не очень-то разбирали, кого и куда бьют, и один довольно крепкий удар, предназначенный кулаку Бетхеру, достался Вальтеру. Тот вскрикнул:

— Ой, черт! Да кто же это? Ты, Альберт?

— Заткнись! — рявкнул на него шеф и тут же приказал: — Всем назад!

Ребята бросились в разные стороны прямо через поля. Друга и Альберт, перед тем как отступить, удостоверились, что Бетхер лежит на том же месте, где он упал. Только после этого и они побежали, но нагнать других мстителей им так и не удалось. Не добежав до Бецовских выселок, Друга и Альберт решили передохнуть.

— Вот кретин этот Вальтер! — выпалил Альберт. — Теперь они меня упекут.

— Ничего не упекут! — возразил Друга. — Надо только сказать, что это мы все вместе. Тогда они никого не тронут! — Голос его дрожал.

— Брось! — возмутился Альберт. — Хватит с нас, что один попался. Я-то не проболтаюсь.

— Нет, я так не согласен! — заупрямился Друга. — Пойду и скажу: я тоже участвовал. А потом они и без того знают, кто с тобой всегда вместе.

Долго Друге пришлось ждать ответа. Наконец Альберт щелкнул зажигалкой и осветил его лицо.

— Покажись, покажись! — сказал он и, ткнув Другу в бок, воскликнул: — Черт, Друга! Лучше тебя у меня никого нет! — и сразу замолчал, должно быть, у него щекотало в носу.

В ответ послышалось сопение Други.

— А как же твоя мать? Она же все выведает! — неожиданно спросил Альберт.

Друга ничего не ответил. Альберту даже показалось, что он всхлипнул. Неужели заревел? Альберт напряженно прислушивался, но ничего не разобрал: слышен был только топот их ног и порывистое дыхание.

— Раз уж так все вышло, надо хоть вместе держаться! — сказал на прощание Друга и зашагал прочь.

Альберт еще долго смотрел в темноту. Ему было стыдно.

В самом большом классе Бецовской школы не осталось уже ни одного свободного места. Яблоку некуда было упасть. Сюда снесли стулья и скамейки со всех комнат. Взрослые сидели за ученическими партами и вспоминали свое детство. Над головами висел табачный дым, в классе стоял гул, как над пчелиными ульями. Каждый подсаживался к друзьям и приятелям, желая заручиться поддержкой, как когда-то, когда еще ходил в школу и надеялся: товарищи выручат, подскажут, если что забудешь, отвечая у доски.

В этот вечер все присутствовавшие разделялись на две основные группы: на потребителей и так называемых самоснабженцев. Самоснабженцами назывались крестьяне, которые могли прокормить себя и свою семью продуктами собственного производства — мясом и овощами. Карточки они получали только на сахар. Самоснабженцы не скрывали, что считают себя хозяевами Бецова, и даже дети их хвастались перед теми, кто победнее: «А у нас сегодня пироги пекли, а у вас нет, э-э-э-э!», «А мы колбасу ели, а вы нет, э-э-э-э!»

Разумеется, не все вели себя так. В Бецове было и много малоземельных крестьян, и совсем бедняков, которые жили не лучше переселенцев.

Это и были так называемые потребители. Все, что необходимо для жизни, они покупали в кооперативе. А там полки, как правило, пустовали, и имел ты карточки или нет — уже не играло никакой роли.

Самоснабженцы разместились в классе в зависимости от своего достатка. Само приличие требовало, чтобы малоземельный крестьянин, бравший машины взаймы у своего соседа, соответственно и почитал последнего. Правда, не все крупные хозяева осмеливались вести себя так нагло, как Лолиес. Многие сидели скромно в сторонке и помалкивали: мы, мол, крестьяне, а не крикуны какие-нибудь. И все же и к ним относились слова, как-то сказанные Родикой Друге: «Между ними и нами стена, и ее не срыть. И как бы кулак ни был ласков и вежлив, он богач, а мы бедняки».

Особняком сидели переселенцы. Они составляли низший класс в Бецове, и даже крестьянин, имевший меньше всех земли, поглядывал на них свысока. Особенно болезненно переживали это переселенцы, которым приходилось батрачить у кулаков. Те же, которые устроились на работу в городе, лесничестве, чувствовали себя более уверенно — они были независимы и посмеивались над высокомерием крестьян-хозяев.

Не подчинялся этому распорядку один Шульце. И сейчас он сидел с переселенцами и прекрасно себя при этом чувствовал. Тут же сидел и еще один человек, место которого было, пожалуй, в другом ряду, — крестьянин Рункель. Он забился в самый дальний угол, не разговаривал, а только мрачно глядел вперед.

За учительской кафедрой устроился кто-то из городских. Говорили, что это представитель окружного отдела народного образования. Учитель Грабо тоже был здесь. Не хватало только Линднера. По классу пробежал слушок, будто он струсил и вообще не придет. Беспокойство постепенно нарастало — собрание все не начиналось.

Немного в стороне от других тихо переговаривался с лесничим и Лолиесом учитель Грабо. Речь шла о револьвере, который, как они утверждали, исчез недавно из тайного склада оружия.

— А ты уверен, Норберт, — спрашивал Грабо у лесничего, — что его украл Берг?

— Вроде бы он. Его и Торстена я уже сколько раз замечал — все около лесничества вертятся.

Разговаривали они очень тихо, время от времени поглядывая по сторонам — не подслушивает ли кто.

— А больше ничего не пропало? — спросил Лолиес.

— Нет, ничего. В том-то и дело! — проворчал лесничий, человек крупного телосложения, с орлиным носом и густыми черными бровями.

Лолиес тут же притих, словно готовый в струнку вытянуться перед начальством.

— Непонятно, почему они только один револьвер взяли? — удивлялся учитель Грабо, наморщив лоб.

Лесничий пожал плечами.

— Кто их знает, о чем они при этом думали. Может быть, боялись — как-никак воровство. — На лице его появилось злобное выражение.

— Но что бы там ни было, — подытожил учитель Грабо, — а обоих надо выдворить из Бецова.

— И поскорей! — согласился Лолиес. — Пока они не стали нам опасны.

Грабо не без иронии посмотрел на него.

— Интересно, а ты хоть палец о палец ударишь для этого?

Лесничий засмеялся так громко, что многие посмотрели на него.

Вдруг в классе стало тихо. Вошел учитель Линднер. Он улыбнулся никому и всем сразу и сел за стол, стоявший перед доской. Тока и на этот раз не было. На партах, чадя, горели свечи. При их зыбком свете лицо учителя Линднера казалось мертвенным.

Грабо поднялся, чтобы открыть собрание и приветствовать всех присутствовавших.

— Трагические события, — начал он, — заставили нас собраться здесь. Все вы, должно быть, уже знаете, о чем пойдет речь. Дети, ученики нашей школы, ваши дети, встали на путь преступления. Нам больно в этом признаться, чувства родителей нам близки и понятны. Однако, — и он поднял указательный палец, — это не может заставить нас отказаться от самых решительных действий против столь пагубного влияния бандитов-подростков. Это могло бы привести нас к катастрофе. — Как бы случайно, он повернулся к учителю Линднеру и продолжал: — Поэтому сегодня наша первая обязанность — решить вопрос: имеют ли право эти малолетние гангстеры оставаться и далее в нашей среде. Место их в трудовом приюте, а не здесь, где они угрожают порядочным ученикам.

— Правильно! — крикнул кто-то из группы Лолиеса.

Сразу же там раздались хлопки. Из переселенцев тоже кто-то зааплодировал, однако довольно робко. Пламя свечей заколебалось.

Оратор, снова бросив взгляд на Линднера, сказал:

— Принимаю ваши аплодисменты за одобрение моего предложения.

Снова захлопали. Грабо терпеливо выжидал, покуда не наступит тишина.

— Мой коллега Линднер придерживается иного мнения, — продолжал он. — И я не ошибусь, заявив, что на то у него имеются свои причины.

Он сделал паузу, с явным удовольствием прислушиваясь к возгласам протеста. Он недаром придал своим последним словам двойной смысл — ему необходимо было уверить простаков в том, что слухи, будто бы молодой учитель сам натравил ребят на кулака Бетхера, не лишены оснований. Раздались презрительные выкрики. В конце концов Грабо призвал к тишине и вновь обратился к собранию: