Помимо их воли, схватка принимала все более ожесточенный характер. Друга даже вспомнил прием, которому его Альберт научил за несколько дней до этого. Теперь уже слышались и неподдельные стоны, и оба катались по сеновалу, забыв обо всем. Неожиданно Друга ощутил под собой пустоту, и оба они, крепко сцепившись, рухнули вниз. Несколько секунд они так и лежали на сене, не понимая, где это они вдруг очутились. Наконец Друга поднялся.

— Тоже мне придумал: «лучше, чем с парашютом»! Все кости болят! — ворчал он.

— У меня тоже, — признался Альберт, удивленный исходом сегодняшней тренировки. Он сидел на сене и ощупывал левый глаз. — Ты мне поставил фонарь! — деловито констатировал он.

— Не повредит! — съязвил Друга.

— Ишь ты! На себя лучше посмотри — вон какая ссадина! — несколько приглушил его пыл Альберт.

— Где это?

— На лице, где!

Друга достал носовой платок и вытер лицо. Платок оказался в крови.

— Не повезло, значит.

— Бывает, — сказал Альберт. — Давай посидим вот тут.

Они взобрались на поперечную балку и уселись, свесив ноги над воротами.

Только теперь Друга осознал, что сегодня он впервые дрался по-настоящему, и при этом не так уж плохо. Ему страшно захотелось выбежать на улицу и подраться с первым встречным — просто так, чтобы попробовать свои силы. Он почувствовал себя как бы богаче, хотя и не мог бы сказать, в чем. И правда, пусть теперь кто-нибудь только попробует сунуться! Он не испугается.

Альберту тоже не верилось — неужели с ним только что дрался тот самый трусливый и такой слабый Друга? Да, фонарь под глазом довольно красноречиво свидетельствовал об этом. Альберт взглянул сбоку на Другу.

— А ты здорово меня стукнул!

Друга неуверенно пожал плечами.

— Без лишней скромности, пожалуйста! — сказал Альберт.

Друга опять над чем-то задумался.

— Слушай, вот научусь я драться, а зачем, собственно? Гораздо лучше ведь научиться чему-нибудь другому, чему-нибудь интересному, хорошему…

Альберт спрыгнул вниз, облокотился на балку, положил голову на руки и посмотрел на Другу. Долго он смотрел так, словно пытался прочитать, что творится в голове у Други. Потом сказал:

— Послушаешь тебя — в попы бы тебе податься. У них как раз место освободилось. — Альберт намекал на умершего две недели назад в Ридале приходского священника, который и в Бецове читал проповеди, и готовил ребят к конфирмации.

— С тобой о таких вещах не поговоришь, — отмахнулся Друга. — Тебе бы только посмеяться.

— Ничего я не смеюсь, — возразил Альберт — Не понимаю я этого — и все. Так вроде ты умней меня, а насчет драки никак понять не можешь.

— Ничего подобного. Очень даже хорошо понимаю.

— Тогда о чем же мы с тобой спорим?

— Все это не так…

— Что?

— Да насчет драки.

— Не дошло. Объясни-ка!

Друга взглянул на него.

— Что надо защищаться — в этом ты прав. А в остальном… Мы же не только защищаемся, чаще мы нападаем…

Альберт сплюнул. Почесав в затылке, он сказал, с любопытством поглядывая на Другу:

— Ясно, что нападаем. Не нападай мы — другие бы напали на нас. Или ты знаешь лучший выход?

— В том-то и дело, что я тоже не знаю, — очень серьезно ответил Друга. Он сидел на балке и совсем не был похож на драчуна.

— Видишь, ты этого не знаешь, я этого не знаю — никто этого не знает! Нет такого пути, который был бы лучше!

— Должен быть такой путь! — размышляя вслух, возразил Друга, мечтательно посмотрев куда-то вдаль. — А ты этого разве не чувствуешь?

Альберт не знал, как ему ответить. Над этим он никогда не задумывался. Но он почувствовал какую-то тревогу, пришедшую вместе с этими мыслями.

— Это трудно объяснить, — снова заговорил Друга. — Но, может быть, вот как: ты, например, хочешь, чтобы у тебя были хорошие отметки, и ты их заслужил, старался. Но учитель тебя терпеть не может и все время занижает тебе балл. Сколько бы ты ни старался, ничего не помогает. Учитель даже использует других ребят против тебя, как бы тыл себе обеспечивает. Но тебе во что бы то ни стало надо добиться справедливости. И что же ты делаешь? Ты ночью пробираешься в школу и сам выставляешь себе отметки в классном журнале. Заслужить-то ты их заслужил, но то, что ты сделал, все равно обман. Учитель вскрывает это дело, и теперь у него есть повод — ему ничего не стоит выгнать тебя из школы. А ты… ты выбрал неверный путь — стал обманщиком!

Подумав, Альберт сказал:

— Может быть. Но как ни верти, другого-то пути не было.

— Был! Надо учителя выгнать из школы.

— Вот было бы здорово! — сплюнув, согласился Альберт. — Да его не выгонишь! Ему ж скорей поверят, чем тебе. В конце концов тебя же выставят склочником. Хорошего, мол, учителя хотел сжить со свету. Вот оно как!

— Да, — признался Друга, — у него власть, и потому мы всегда будем в проигрыше.

— Точно, — подтвердил Альберт, обрадовавшись, что разговор принял такой оборот. — С учителем ты уживешься, если будешь подлизываться. Вот и получается — лучше уж неверный путь.

— Да, тогда уж лучше неверный, — сказал Друга, подумав при этом, что на таком неверном пути он впервые встретил настоящих друзей.

— Скоро четыре, — ответил Альберт.

Друга спрыгнул вниз. В четыре у них был назначен сбор в сарае у Альберта. Опустив в задумчивости голову, они вышли во двор.

Мартовское солнышко припекало, снега становилось все меньше. С крыш капало, и капли, на мгновение сверкнув, словно жемчуг в лучах солнца, падали в лужи. Воздух, хотя и терпкий, манил вдаль, воробьи скандалили особенно громко, ветер доносил с полей запахи земли, освободившейся от своего белого бремени. Весь мир был полон веселого смеха, и в душе рождалось необыкновенное чувство легкости.

Сморщив нос и прищурив глаза, Альберт посмотрел на огненный шар, висевший над горизонтом, и, вдруг чихнув, стукнул своего приятеля под ребро и крикнул:

— Эх, Друга, старая ты клякса! Как-нибудь мы с тобой уж сварганим дельце, а?

Друге все казалось теперь гораздо проще, чем несколько минут до этого. Во всяком случае, он поспешил согласиться с Альбертом:

— Еще как!

На дворе показался Манфред Шаде. Не обращая никакого внимания на Альберта и Другу, он, как всегда, сразу же стал совать свой нос во все углы, до которых ему, по правде говоря, не было никакого дела. Бывают же дурные привычки у людей! Манфред даже у собачьей конуры остановился и просунул в нее свою голову с оттопыренными ушами. Вот-вот сам туда залезет, но нет, вон снова показалась его совиная физиономия. Подойдя к Альберту, Манфред сказал пискливым голосом:

— На бойню пора скотину. Долго не протянет. У меня глаз верный.

— Сам ты скотина! — огрызнулся Альберт и подошел к конуре.

Он уже несколько дней не видел Белло и сейчас ужаснулся. Собака лежала, вытянув ноги в сторону, глаза затянуты серой пленкой, под шкурой можно было сосчитать все ребра. Из пасти текла слюна.

Альберт вытащил Белло на свежий воздух. Но животное уже не в силах было держаться на ногах и тут же рухнуло наземь.

— Бедный Белло! — ласково сказал Альберт, поглаживая собаку.

— Может, он есть хочет? — спросил Друга, пытаясь как-то выразить свое сочувствие.

Альберт с грустью посмотрел на него.

— Нет, он не жрет ничего. Придется убить… — Он говорил это, все еще гладя пса.

— А вдруг он выздоровеет? — сказал Друга, которому больше всего хотелось схватить Белло и убежать с ним — только бы Альберт не убивал собаку.

— Нет, он уже не выздоровеет. Да и кто его знает, чем он болен. Надо убить, а то зря мучается, — повторил Альберт, очевидно уже приняв твердое решение.

Друга удивился. Альберт ведь так любил своего Белло. Но это-то и было характерно для него — Альберт не считался со своими чувствами, всегда делая то, что ему казалось правильным. Как-то Друга решил расспросить его об этом. Альберт сказал тогда: «Если дать волю чувствам, дело плохо может кончиться. Иногда ведь готов всех передушить. Вот оно как!»