Наконец, актеры угомонились, и поезд тронулся.

На рассвете, в бледном свете зари замелькали виноградники и оливковые рощи. Уже недалеко было до станции, до которой ехал Андрес. Он собрал свой багаж и, когда поезд остановился, спрыгнул на пустынную платформу. Пройдя ее, он вышел со станции. Напротив, в сторону города, виднелась широкая улица с несколькими большими белыми домами и двумя рядами тусклых электрических фонарей. Ущербная луна чуть озаряла небо. В воздухе носился сладковатый запах сухой соломы.

Андрес спросил человека, подходившего к станции:

— В котором часу выезжает дилижанс в Альколею?

— В пять. Остановка в конце улицы.

Андрес пошел по улице до освещенной будочки с напитками, положил чемодан на землю и стал на него, в ожидании дилижанса.

Уже наступило утро, когда дилижанс выехал, наконец, из города. День обещал быть очень жарким. Небо было голубое, без единого облачка, солнце сверкало. Дорога шла прямо, через виноградники и рощи старых искривленных олив. Колеса поднимали целые тучи пыли. В дилижансе ехала только одна старушка в черном платье, с корзиной на руке. Андрес попробовал было заговорить с ней, но старуха была несловоохотлива или не расположена говорить в эту минуту.

Местность не менялась во весь переезд, дорога полого поднималась и спускалась между виноградниками, похожими один на другой. Через три часа пути в долине, окруженной холмами, завиднелся город. Андресу он показался очень большим.

Дилижанс завернул в широкую улицу с низенькими домами, потом миновал несколько переулков и остановился на площади перед большим белым домом, на балконе которого была прибита вывеска «Гостиница Пальма».

— Вы остановитесь здесь? — спросил возница.

— Да, здесь.

Андрес вошел в ворота. Сквозь решетку виднелся дворик в андалузском стиле, с арками и каменными колонками. Решетка отворилась, и хозяин вышел встретить пассажира. Андрес сказал ему, что вероятно пробудет здесь долго, и просил дать ему большую комнату.

— Мы поместим вас внизу, — и хозяин провел его в довольно просторную комнату с окном на улицу.

Андрес умылся и вышел снова во двор. Обед был в час. Он сел в одну из беседок. Канарейка в клетке, подвешенной к потолку, громко и пронзительно пела. Одиночество, прохлада и пение канарейки подействовали на Андреса усыпительно, он закрыл глаза и задремал. Его разбудил голос слуги:

— Приглашаем на обед.

Андрес вошел в столовую. За столом сидело три коммивояжера. Один из них был каталонец, представитель сабадельских фабрик[323], другой продавал разные специи для сдабривания вин, а третий, андалузец, живший в Мадриде, распространял электрические приборы. Каталонец был не так шумен и суетлив, как большинство его земляков, занимающихся тою же профессией, андалузец не претендовал на любезность, а товарищ их не был ни болтлив, ни развязен. Эти три редких птицы коммивояжерской профессии оказались ярыми антиклерикалами.

Пища изумила Андреса, потому что не было ничего, кроме дичи и мяса. В соединении с крепким вином, это должно было произвести революцию в желудке.

После обеда Андрес и трое коммивояжеров отправились пить кофе в казино. На улицах стояла ужасающая жара, слабый ветерок изредка колебал сухой горячий воздух, словно выходящий из раскаленного горна. Нельзя было взглянуть ни направо, ни налево; белые, как снег, оштукатуренные известкой дома, отражая яркий и резкий свет, слепили глаза. В казино коммивояжеры потребовали кофе и засели играть в домино. Стая мух кружилась в воздухе. Кончив партию, все отправились в гостиницу, вздремнуть до вечера.

По выходе на улицу та же горячая волна воздуха обожгла Андреса. В гостинице коммивояжеры разошлись по своим комнатам, Андрес тоже отправился к себе и лег на постель. Сквозь щели в бревнах золотой полоской проникал яркий и блестящий свет. С черных бревен, промежутки между которыми были выкрашены голубой краской, свисали плотные тенета паутины. Во дворе по-прежнему пронзительно пела канарейка, и слышался медленный и унылый звон колоколов.

Слуга в гостинице предупредил Андреса, что если ему нужно побывать у кого-нибудь в городе, то сделать это можно не раньше шести часов вечера. Когда настал этот час, Андрес пошел к секретарю Городского Совета и к местному врачу.

Секретарь оказался довольно франтоватым господином, с черными кудрявыми волосами и блестящими глазами. Он считал себя человеком высшего полета, осужденного влачить жизнь в низменной среде. Он тотчас же предложил Андресу свое покровительство.

— Если вы хотите, — сказал он, — мы можем прямо сейчас пойти к вашему коллеге, доктору Санчесу.

— Отлично, пойдемте.

Доктор Санчес жил близко, в бедном на вид домике. Это был толстый, рыжий человек, совсем неинтеллигентный на вид, с голубыми невыразительными глазами и лицом мясника.

Доктор Санчес немедленно завел разговор о заработке и предупредил Андреса, что в Альколее нечего и думать о том, чтобы много заработать. Дон Томас Солана, аристократический врач города, забрал себе всю богатую практику; он здешний уроженец, имеет красивый дом, большой кабинет со всеми новейшими аппаратами, и у него большие связи…

— Сверхштатному врачу здесь можно только еле-еле существовать, — сказал Санчес.

— Ну, что же делать, — ответил Андрес, — попробую как-нибудь.

Секретарь, доктор и Андрес вышли из дому и отправились погулять по городу.

Все та же страшная жара, тот же раскаленный и сухой воздух. Они прошли площадь с церковью, украшенной бронзовыми фигурами и резьбой. Потом вышли на широкую улицу с белыми домами; на балконах цвела герань, сквозившая из-за ажурных решеток, увенчанных высокими крестами Калатравы. В калитки виднелись входные двери с голубыми цоколями и дворы, вымощенные камешками, образующими пестрые узоры. Несколько кривых улиц с высокими земляного цвета стенами, огромными воротами и крошечными оконцами напоминали мавританский город. В одном из таких двориков Андрес увидел в нескольких молящихся мужчин и женщин в трауре.

— Что здесь такое? — спросил он.

— Это общая молитва, — сказал секретарь и объяснил, что по местному обычаю в дом покойника знакомые его приходят помолиться.

Выйдя из города, они пошли по пыльной дороге; четырехколесные повозки возвращались с поля, нагруженные горами снопов.

— Мне хотелось бы видеть весь город, я не представляю себе его размеров, — сказал Андрес.

— Мы поднимемся вон на тот маленький холмик, — указал секретарь.

— А я покину вас, потому что должен навестить больного, — сказал доктор.

Они простились, и Андрес с секретарем стали подниматься на бурый холм, на вершине которого стояла старая, наполовину разрушенная башня.

Было невыносимо жарко; все поле казалось сожженным, обуглившимся, свинцовое небо с медными бликами освещало пыльные виноградники, и солнце, садившееся в густой пелене испарений, мерцало сквозь нее беловатым, тусклым диском.

С вершины холма видна была равнина, замыкавшаяся серыми возвышенностями, сожженными солнцем; в глубине раскинулся огромный город с белыми стенами, пепельного цвета крышами и золоченой башней, возвышавшейся в его центре. Ни рощицы, ни деревца; только виноградники и виноградники, занимавшие все пространство, насколько хватал глаз. И лишь в оградах нескольких ферм одинокое фиговое дерево простирало свои широкие темные листья.

В этом сумеречном свете город казался нереальным, призрачным; казалось, что порыв ветра сдунет и развеет его, как облако пыли, по раскаленной и сухой земле. В воздухе стоял сладковатый, довольно приятный запах какой-то гари.

— Это жгут выжатый виноград, — сказал секретарь.

Они спустились с холма. Ветер вздымал с дороги тучи пыли; снова зазвонили колокола.

Андрес поужинал в гостинице и вечером снова вышел погулять. Стало прохладнее; впечатление призрачности города еще усилилось. По обеим сторонам улиц слабо мерцали тусклые электрические фонари. Взошла луна; огромный город с белыми фасадами тихо спал. На балконах, над выкрашенными голубой краской фронтонами, поблескивали цветы герани; решетки со своими крестами производили впечатлите чего-то романтического и таинственного, напоминая средневековые замки или монастыри; с верха какого-нибудь забора, сверкавшего белизной, как снежная пелена, ниспадала гирлянда черного плюща, и весь этот большой, пустынный и безмолвный город, залитый мягким светом луны, казался огромным кладбищем.