Однажды, во время прогулки генералиссимуса по Летнему саду, его захватил внезапно проливной дождь, и он, желая поскорее укрыться, направился ближайшей аллеей ко дворцу, рассчитывая пройти через «третий» сад. Ему, однако, не удалось сократить дорогу. Лишь только он подошёл к воротам этого сада, намереваясь пройти через них, как стоявшие здесь на карауле часовые, отдавшие ему при приближении подобающую воинскую почесть, скрестили перед ним штыки. Принц в изумлении остановился.
– Разве ты меня не знаешь? – спросил принц у часового.
– Как не знать, ваше императорское высочество! – бойко проговорил преображенец.
– Так отчего же ты меня не пропускаешь?
– Приказ от начальства вышел – не пропускать сюда вас, а больше ничего знать не могим.
– Что ж, вы меня так и не пропустите? – спросил часовых решительным голосом генералиссимус, полагая, что тут есть какое-нибудь недоразумение.
– Не пропустим, ваше императорское высочество, – проговорили оба они разом. – Приказ такой от начальства вышел…
– Молодцы вы, ребята, – сказал принц, желая дать иной оборот этому прискорбному для него случаю. – Службу вы хорошо знаете, исполняете как следует приказ вашего начальства. Так и надлежит по воинскому артикулу поступать… Скажу об этом вашему командиру.
– Рады стараться, ваше императорское высочество! – гаркнули преображенцы.
– Пропустим только тех, кого особ-статьёй пропускать велено, – добавил один из них, ободрённый похвалой принца и полагая заслужить ещё большую от него похвалу за точное знание обязанностей по караулу.
Такая добавка окончательно смутила принца, и он вне себя круто повернул в сторону.
Через несколько дней после этого принцу удалось не только попасть в комнату своей супруги, но и получить от неё приглашение к обеду. После обеда он завёл речь о случае, бывшем с ним в Летнем саду во время прогулки. Хотя принц заявил об этом под видом желания похвалить дисциплину, господствующую в войске, но тем не менее он имел надежду, что не разъяснится ли как-нибудь такой странный запрет, не обнаруживая, впрочем, что его интересует именно эта сторона дела. При самом начале этого рассказа принца гневный огонёк блеснул в глазах молодой женщины.
– Я сама отдала такой приказ, – сказала она, – при моих постоянных трудах мне необходимы отдых и совершенное уединение. Я желаю пользоваться и тем, и другим и, кажется, имею на то полное право?
При этих словах принц, сдерживая охватившее его волнение, только откашлялся.
– Кажется, вы, ваше высочество, со мной несогласны? – продолжала Анна Леопольдовна и в её вопросе слышалось желание вызвать принца на противоречие.
Он, однако, промолчал и на этот раз.
– Те люди, которые привыкли никогда ничего не делать, – сказала правительница, обращаясь к сидевшей подле неё Юлиане, – не имеют никакого понятия об усталости: для них беспрестанно бывает отдых…
– Я не могу принять это замечание на свой счёт, – задыхаясь, в сильном раздражении заговорил принц. – По повелению вашего высочества я имею немало занятий и в войске, и в сенате, и в военной коллегии, и я полагаю…
– А! Так вы тяготитесь вашей службой! – с живостью перебила правительница таким тоном, который не допускал со стороны принца никаких возражений. – Я очень рада, что, наконец, узнала об этом; завтра же я поступлю так, как поступил с вами герцог Курляндский, я уволю вас вовсе от службы… на ваших местах будут люди, которые станут служить императору с большим усердием, нежели вы…
Принц побледнел и нервно затрясся.
Видя, что Анна Леопольдовна одна на один отлично справится с мужем, Юлиана встала и пошла на террасу, выходившую в сад. Там начала она делать рукой предупредительные знаки, удерживая ими Линара, который из потайной калитки, выходившей во двор занимаемого им дома, пробирался теперь к Анне Леопольдовне.
Принц, озадаченный угрозой жены, молчал, а между тем молчание его выводило Анну Леопольдовну из терпения. Ясно было, что она хотела с ним ссориться.
– Вы, вероятно, не расслышали, что я сказала вам? Или, быть может, вы полагаете, что я говорю в шутку… – сказала она, обращаясь к мужу.
Принц взялся за шляпу.
– Останьтесь, мне нужно поговорить с вами, – повелительным голосом сказала правительница.
– Я сам желал бы доложить вам… – пробормотал принц.
– О чём?..
– О цесаревне Елизавете… она…
– Как вам не стыдно, принц! – с резким укором вскрикнула правительница, – выбрать для себя такого рода унизительное занятие – сплетничать и ссорить между собой двух женщин… Это вовсе не дело генералиссимуса… – добавила она, как будто усовещивая мужа.
– Я не вижу в этом никаких сплетен и, докладывая вам о замыслах цесаревны, полагаю, что исполняю этим мои обязанности, – робко пробормотал принц.
– Раз навсегда прошу ваше высочество не вмешиваться в мои дела. В этом отношении, как вы должны были бы помнить, вам однажды был дан хороший урок герцогом Курляндским… Я, впрочем, сумею устроить дело так, что все интриги и происки, с чьей бы стороны они ни велись, будут совершенно напрасны…
Принц, не говоря ничего, пожал от удивления плечами и, поклонившись жене, вышел из комнаты. Юлиана заметила его уход.
– Теперь можете, граф, идти к нам, – весело кричала с террасы молодая девушка, махая платком. – Мориц сюда идёт! – предварила она через двери свою подругу.
Гнев Анны Леопольдовны мгновенно прошёл.
– Что за охота ему, – думала она о своём муже, – мешаться в мои дела, ведь я предоставила ему полную свободу; пусть же он оставит меня в покое, а то всякий раз рассердит и раздражит меня, а потом мне становится досадно, что я погорячилась с ним… Жаль мне его, но что делать, если мы не можем сжиться друг с другом?.. Не моя в том вина, я никогда не хотела идти за него замуж…
Вошёл Линар. На этот раз с ним шла у правительницы долгая и серьёзная беседа, а после этого она потребовала к себе вице-канцлера графа Головкина, начавшего с некоторого времени пользоваться особенной её благосклонностью. Совещание с Головкиным было очень продолжительно, и он на другой день, по приказанию Анны Леопольдовны, привёз ей описание обрядов коронования императриц Екатерины I и Анны Иоанновны…
XXXI
Всё лето 1741 года правительница провела в столице в новом Летнем дворце, не уезжая на некоторое время в Петергоф, чего не бывало прежде при императрице Анне Ивановне. Ежедневным и постоянным её собеседником был граф Линар. До какой степени ни считали бы Анну Леопольдовну виновной в неверности мужу, нельзя, однако, не сказать, что выбор ею Линара показывал не столько её ветреность, сколько готовность любить постоянно и быть страстно привязанной к тому, кого однажды избрало бы её сердце, но не того, кто был дан ей в спутники жизни против её воли. Выходя замуж за принца Антона, молодая девушка не скрывала отвращения, какое она чувствовала к своему жениху, и в этом отношении она оставалась верна самой себе и после брака. С своей стороны, принц не умел приобрести над ней никакого влияния, и она, достигнув независимости, променяла его на Линара – на человека совершенно иного склада, нежели принц. Линар хотя и был замечательный красавец, но сравнительно с Анной оказывался довольно пожилым мужчиной, будучи шестнадцатью годами старше её. Несомненно, что независимо от сердечной страсти правительницу привлекали к нему те блестящие качества, каких она не находила в своём супруге. Её пленял живой и смелый ум Линара; ей нравились его твёрдый характер, его обширное и разностороннее образование; её поражали новизна и смелость его суждений, основанных на проницательности и наблюдательности, так что и помимо грешной любви она, сойдясь с ним однажды, должна была бы попасть под неотразимое влияние его умственной силы. Но эти-то качества Линара и возбуждали всего более опасений и неприязни к нему в лицах, окружавших великую княгиню. Если бы вместо Линара был близок к ней какой-нибудь молодой вертопрах, красавчик собою, увлёкший правительницу только пылкой мимолётной страстью, то любовь к нему Анны, вызывая в обществе легко прощаемое осуждение, не возбуждала бы такого всеобщего неудовольствия, какое вызвала близость её к Линару. Все заговорили теперь, что здесь уже не та любовь, которая, остывая постепенно, переходит в холодность и затем вскоре кончается совершенным равнодушием к тому, кто был прежде предметом самой восторженной страсти. Ясно было, что давнишняя любовь Анны к Линару обратится в постоянную привязанность, что при такой привязанности правительница будет находиться в полной власти своего любимца, который, оттеснив мало-помалу от неё всех, станет под её именем править государством по своему произволу. Все догадывались насчёт такого исхода взаимных отношений между Анной и Линаром, и потому слышавшийся прежде только глухой ропот по поводу сближения с ним правительницы раздавался всё громче и громче по мере того, как привязанность к Линару правительницы усиливалась заметнее. Теперь имя Линара делалось ненавистно, не как мужчины, господствующего над сердцем молодой женщины, но как временщика, готовящегося захватить всю власть в свои смелые руки.