— Тогда ступайте, — велела она. — А я возьму быка за рога.

Комната Эльфгара была чуть больше монашеской кельи, стены прикрывали простые гобелены без рисунка. «Слепцу, — подумала она, — не нужны украшения». У противоположной стены располагалась занавешенная кровать с табуретами по обе стороны, на каждом из которых стояло по маленькому подносу с глиняной бутылью и чашкой. Единственное узкое окно с распахнутым настежь дубовым ставнем выходило во фруктовый сад, и душистый летний ветерок наполнял комнату ароматом зреющих яблок.

Шагнув в комнату, Эмма четко увидела изуродованное лицо на подушках в тени полога кровати. Перечеркнутые шрамами глазницы запали так глубоко, что голова Эльфгара напоминала череп, а белые волосы и борода лишь усиливали впечатление, что перед ней мертвец. Обложенный подушками и укутанный мехами, хотя день был довольно теплым, он не подал виду, что заметил ее появление в комнате. Эмме пришло в голову, что всю оставшуюся жизнь запах яблок будет воскрешать в ее памяти костлявое лицо, которое она видела сейчас перед собой.

— Благослови вас бог, Эльфгар, — поприветствовала она его. — Меня зовут Эмма.

Он ничего ей не ответил, и она глядела в лишенное глаз лицо со страхом. Кто мог бы сказать, спит этот человек или бодрствует? Подойдя к кровати, она пододвинула табурет поближе. Он громко скрипнул по полу, но Эльфгар по-прежнему оставался недвижим. Усевшись, Эмма уставилась на него. Она не знала, что еще сказать. Разговор окажется бессмысленным, если говорить будет только она.

— Я привезла сюда, в монастырь, вашу дочь Хильду, — заговорила она. — Она желает повидаться с вами. Но мне бы хотелось немного с вами побеседовать, прежде чем вы с ней встретитесь.

Она вгляделась в неподвижное лицо, в толстые прямые белые брови над рубцами, где когда-то были глаза, морщинистый лоб и щеки, в бледную сероватую кожу, в перекошенный на одну сторону рот. Это было лицо из ночного кошмара, и ее сердце сжалось от ужаса и жалости.

— Я знаю, что вы не желаете со мной говорить, — начала она и тут же замолчала, заметив, что уголок его губ исказила презрительная ухмылка.

— Вы тщеславно полагаете, что можете читать мои мысли?

Его голос был подобен скрежету камней друг о друга, а дыхание было затрудненным, словно невидимая рука сдавливала его горло. Однако и слова, хоть и были произнесены нечетко, и его язык ей были понятны. Язык этот представлял собой причудливую смесь английского с датским. Не это ли имел в виду настоятель, говоря, что они не всегда понимают Эльфгара? Для человека, которых не знает оба языка, его речь могла бы показаться набором бессмысленных гортанных слов.

— Я не могу читать ваши мысли, — ответила она ему по-датски. — Если бы могла, мне вовсе не было бы необходимости с вами говорить, не так ли?

Что-то отдаленно напоминающее смех слетело с его неулыбающихся губ.

— Королю известно, что его королева владеет языком его врагов?

Эмма ничего не ответила. Этельред не знал, что она говорит на языке своей матери. В эту тайну она не посвящала никого, кроме Этельстана.

— Ну что ж, миледи, — вновь заговорил он, не дождавшись ответа. — Мой отец мне много о вас рассказывал, но я так и не смог понять, чего вы хотите от меня? Несомненно, чего-то большего, чем просто посмотреть на дело рук вашего супруга.

Лучше бы она никогда не видела этого обезображенного лица. То, что Этельред был ответственен за эти увечья, служило ярчайшим напоминанием о том, каким безжалостным может быть правосудие короля.

— Я хочу понять, почему вы изменили своему королю и перешли в услужение к Свену Вилобородому, — сказала она.

— А вы как думаете, миледи? — прохрипел он. — Я выбрал лучшего из двоих.

Она нахмурила лоб.

— И как вы осуществили этот выбор? — спросила она. — Что вам было известно о них обоих?

— О, я достаточно хорошо знаю Этельреда, — презрительно бросил он. — Мы росли вместе, я и он, ведь мы почти ровесники. Я старше его менее чем на год.

Эмма опешила. Она никогда не считала своего супруга молодым, но по сравнению с Эльфгаром, с его сединами и старческим лицом, Этельред казался полным сил.

— Я воспитывался при дворе короля Эдгара, — продолжал он, — где я был в услужении у Этельреда, играл в игры, которые выбирал он, даже учился по тем же книгам. Когда этелинга ловили за какой-нибудь проказой, наказание доставалось мне. Королю Эдгару ничего об этом известно не было, этим занималась королева. Она бы не позволила, чтобы ее любимчика били.

Он снова усмехнулся, и выражение его исковерканного лица стало еще более жутким.

— Я жаловался своему отцу, но Этельред был всегда ему ближе. Когда старый король умер, Этельред обратился за наставлениями именно к моему отцу. А когда король Эдвард скоропостижно скончался, мой легковерный отец первым поклялся в том, что Этельред к этому не причастен, хотя я и твердил ему обратное.

У Эммы екнуло сердце. Что-то подобное она и боялась услышать.

— Этельред тогда был всего лишь ребенком, — прошептала она. — Разумеется, он не мог участвовать в заговоре против короля Эдварда.

— О да, но он знал об этом. Если бы он желал того, то смог бы найти возможность предостеречь Эдварда. Но он этого не сделал, потому что боялся своей матери. Он признался во всем мне, когда уже было слишком поздно. А потом Этельред был коронован, и таким образом он узнал цену короны. Этот человек всему знает цену, так как он хитер во всем, когда дело доходит до серебра. Разве он не купил преданность моего собственного отца, даровав ему земли и полномочия? Разве он не покупает мир с викингами раз за разом? Но над ним висит проклятие, как и над всеми, кто следует за ним. Да, Этельред купил себе корону, но это не сделало его по-настоящему королем.

Эмма закрыла глаза. Этельред, возможно, и вправду заслужил проклятия, но, в отличие от Эльфгара, она не могла заставить себя возложить вину за убийство короля на ребенка. Равно как не могла она согласиться с тем, как Эльфгар оценивал собственного отца. Эльфрика она знала как великодушного и честного человека. Да, он верен Этельреду, но причиной тому его почтение, а не алчность. И она своими глазами видела его любовь к Эльфгару и скорбь о нем.

Она снова взглянула в ужасное лицо перед собой и не нашла в себе сил вменить этому человеку в вину его ненависть. Виновным в ней был Этельред, и, вымолив жизнь своему сыну, Эльфрик обрек его на жалкое существование.

— Если Этельред — не настоящий король, почему же вы тогда сражались за него при Молдоне? — спросила она его.

— Я сражался не за Этельреда. Мы шли в бой под знаменами эрла Биртнота. Это был великий воин и полководец. Правда, на его месте должен был быть король. Это тело Этельреда должны были изрубить на куски, окрасив воду под гатью его кровью. Король тогда был молод и полон сил, только недавно встретил свое двадцать четвертое лето. Но он послал старика рубиться насмерть с викингами. — Правый угол его рта снова искривился. — Этельред всегда слишком высоко ценил свою жизнь, чтобы подвергать ее опасности в бою.

Эмма ничего не сказала, лишь покачав головой. Ненависть Эльфгара к Этельреду не позволяла ему понять ответственность, возложенную на короля. Если бы король был убит при Молдоне, что стало бы с королевством? В тот год старший сын короля был еще младенцем. Если бы на престол был возведен ребенок, то непрекращавшиеся десять лет междоусобные распри, предшествовавшие убийству Эдварда, повторились бы снова. В каких бы грехах ни был повинен Этельред, а их, видимо, было немало, относить к ним поражение под Молдоном не следует.

— Расскажите мне, что вы знаете о Свене, — спросила она, поскольку на этот вопрос она действительно желала услышать ответ.

— Хотите знать своего врага, да? — спросил он голосом, слабеющим от напряжения, которого ему стоила речь. — В таком случае, вы, королева Эмма, мудры, несмотря на свои молодые годы.

Он замолчал, тяжело дыша, и она положила свою ладонь на лежащую на мехах безжизненную руку.