На обратном пути окончательно понял: дед навовсе к ним переселился. Раньше только догадывался, а теперь из письма тоже так получалось. Ночевать Петька дома не захотел и остался у дружка своего Мухтарки. Не мог он с дедом под одной крышей, никак не мог.

Явился на следующий день к обеду, но есть не стал.

— Стало быть, не будешь? — переспросил Андрей Никифорович и отнес обед поросенку.

Спокойно отнес, без сожаления. Решил, наверно, что все теперь ему принадлежит. И поросенок для него важнее. А что там с Петькой, где он пропадает, жив ли, здоров — наплевать. Нет, брат, со мной не пошутишь, не выйдет. Я тебе устрою веселенькую жизнь. Факт.

Дождавшись, пока дед ушел по своим делам, Петька вытащил из чулана самодельный дедов чемодан, поддел бляшку с замком, перерыл пожелтевшие справки, облигации, развязал грязный платок. И вдруг оттуда — звяк! — выпали медали, разные, всякие медали, даже «За отвагу». Только Петьку они не интересовали, не затем вскрывал чемодан. Среди бумаг он нашел сберкнижку. Раскрыл ее и прясел от неожиданности: семьсот тридцать семь рубликов! Это значит, если на старые, семь тысяч триста семьдесят рублей. У Петьки круги в глазах пошли — он и не видывал таких денег! А на кино двадцать копеек давал — пальцы дрожали. Петька обшарил чемодан. Нет, живых денег, самых захудалых, какой-нибудь затрепанной пятерки, не было там и в помине.

Петька посидел некоторое время в растерянности, сунул книжку под валик дивана, подумал — сунул туда и медали, потом, закрыв чемодан, затолкав гвозди в отверстия бляшки, отнес его в чулан и убежал в поселок, чувствуя некоторое облегчение от того, что спрятал книжку и медали, — пусть теперь поищет.

Петька хотел остаться ночевать у Мухтарки, однако истерзался любопытством. Вернулся вечером домой и застал старика за столом — сидел, напялив очки на нос, читал газету. Нет, видно, еще не спохватился. Пока Петька ел, дед вроде бы тайно поглядывал поверх газеты. Может быть, знает? Понять его трудно. Петька долго ворочался в постели и не мог заснуть, мучаясь от неведения: знает ли старик, что сберкнижки и медалей нет в чемодане?

Утром, с головой, тяжелой от беспокойного сна, прошел Петька в дедову половину и пошарил под валиком — сберкнижки и медалей не было. Ясно: убрал еще вчера. И слова не сказал!

Петька осунулся от обиды и бессилия. Он понял, ясно теперь понял, что старик одолел его. Такому наказанию никто еще Петьку не подвергал. Он с нежностью вспоминал теперь мать, ее брань, затрещины, ее слезы и крик. Они давали ему ощущение своей силы в доме. А дед его за человека не считал, вроде бы козявка какая-то, которую и замечать необязательно. Веселенькая получается у него жизнь в собственном доме, ничего не скажешь. Факт.

Как начинать новый день, Петька не знал. Он вернулся на свою половину и долго не мог найти ботинки. Они валялись под кроватью, куда он их бросил вчера, укладываясь спать. И рубаха лежала под стулом. Еще больше удивился он, не найдя, как обычно, приготовленного завтрака на столе. Что случилось? Неужели дед забастовал?

Петька бухнулся в кровать. Сон — лучшее средство от нервов, так врачи говорят. Петька знал это без всяких врачей, на собственном опыте. Но заснуть не мог оттого, что не ел. Да и какой там сон, когда только и вслушивайся, не идет ли дед. Нет, однако, калитка не скрипнет, дверь не хлопнет, шагов не слыхать.

Глянул Петька на ходики — одиннадцатый час, а деда все нет. Странно! Может, решил характер показать? Не то чтобы это ущемило как-то или расстроило Петьку, а просто сказать — не увязывалось действие с характером старика. Человек он был без нервов, а тут на́ тебе!

Вставать, не дождавшись деда, не имело смысла: как же он уйдет, не позавтракав? Непривычно как-то. И лежал он, мусоля окурок, пока не услышал утиный гвалт во дворе. Даже от сердца отлегло. Не любил он деда, а все-таки не привык к тому, чтобы тот ни с того ни с сего исчезал.

Петька вышел на крыльцо, потянулся и зевнул. Из сарая доносился приятный сердцу шум — наверно, утки затеяли драку из-за корма.

— Тихо, тихо!

Петька неспешно подошел к сараю, распахнул двери и вовремя успел отскочить — мимо пронесся поросенок, а вслед за ним, хлопая крыльями, вылетели утки. Деда не было, а что там случилось — может, лиса забралась? — он так и не понял.

Петька с полчаса, наверно, гонялся за поросенком, лупил его черенком от лопаты, пока тот не заткнулся мордой в садовую ограду и давай рыть землю. Петька в конце концов прогнал его, но прицепились утки — они ковыляли за ним, щипали за ноги и требовали корма. Он укрылся от них в доме, но они и там настигли его, забрались в кухню и, члёкая, пили грязную воду из лоханки. Одна ухитрилась даже залезть в нее и полоскалась, заляпав весь пол грязью. Пришлось Петьке взять ведро и сбегать к колодцу за водой.

Когда он вернулся, из соседнего двора послышался голос тетушки Ишимбики:

— Ты что, ослеп, что ли? Зачем скотину в мой огород пустил?

— Какую скотину?

— Глаза у тебя есть?

Оказывается, дедушкин ишак преспокойно пасся на чужом огороде.

— Что я Магометику скажу? — кричала Ишимбика. — Кто ему возместит убытки?

— Какие убытки?

— А такие, что я об ишака Магометову удочку сломала!

Сильно Петька удивился от дедова расчета, который стал ему ясен. Значит, не по делу ушел, раз оставил осла, а решил его, Петьку, испытать: как-то ты без меня проживешь? Не сбежишь ли? Петька и в самом деле подумал: «Гори все огнем, не махнуть ли к друзьям?» — но вдруг задрожал от нестерпимого желания посрамить старика.

Петька перелез через ограду и запустил в осла комом земли. Ишимбика кричала, хлопала в ладони, как на кур — кыш, проклятый! — но осел усердно дергал морковь, не обращая внимания на крики и удары землей. Петька выломал ветку из куста смородины, подобрался спереди, чтобы ударить осла по нахальным глазам, но осел повернулся задом. Тогда Петька отбросил прут, чтобы не пугать, и опять появился спереди, надеясь ухватить поводок. Но осел опять повернулся задом и продолжал спокойно истреблять морковь.

— Что делает, что делает, разбойник! — кричала Ишимбика. — Остановите его, граждане!..

В конце концов Петьке удалось накинуть ослу на голову веревочную петлю, и пока они вместе с соседкой волочили упрямца к калитке, вытоптали не только морковь, но и лук и огурцы.

Очутившись за воротами, осел спокойно пошел за Петькой, дал себя ввести во двор и привязать к ограде. Вот шалавая скотина!..

Скоро уже полдень, а Петька еще ничего не ел. В другое время он пошел бы к соседке, она бы накормила его, но сейчас, после погрома на огороде, об этом и помыслить нельзя. Поискал в буфете — пусто, в чулане нашел связку сушеных грибов, мешочек с мукой, сухую палочку дрожжей и коробку с фасолью. Хотя толком не знал, что делают с дрожжами, все же он растолок их в порошок, засыпал вместе с мукой в кастрюльку, залил водой и, размешав до сметанной густоты, поставил кастрюлю на горящую керосинку.

С полчаса Петька покорно сидел на кухне, заглядывая в кастрюлю. Все бы хорошо, но послышался треск. Выглянул во двор — ослика нет. Глянул за калитку — и там нет «Б саду! Мохнатым своим боком он терся о яблоню, стряхивая вниз последние яблоки. Завидя Петьку, он развернулся тылом, принял боевую позицию и напрягся, готовый нанести удар. И Петька сдался. Руки его сами подняли яблоко с земли и подобострастно потянулись к его губам, но ослик фыркнул, пошевелил ушами и снова, каналья, стал тереться о дерево, А поросенок, зарывшись в пыль, лежал у ограды…

Только почуяв запах горелого, Петька вспомнил, что оставил тесто на огне, бросился на кухню и чуть не задохся от дыма, валившего из кастрюли. Пришлось заливать водой.

И в самый этот разгром пришел Мухтарка:

— Привет!

Петька, сидевший на крыльце и бросавший уткам куски сырого теста, поднял на друга невеселые глаза.

— Что надо?

— Что надо?! — обиделся Мухтарка. — Мы тебя ждем, а он — «что надо»! Уговор забыл?