Иные, более веские доводы все-таки позволяют утверждать, что зарыт клад не на острове, а на правобережье Дона. Между хуторами Ведерниковым и Кастыркой есть курган, который никогда не затопляется в половодье. Старожилы именуют его «городком». Рассказывают, что когда-то на нем жили люди, а потом переселились на взгорье, где теперь хутор Куликовка. Егде совсем недавно Куликовка называлась иначе: Упраздно-Кагальницким хутором. Стало быть, Кагальницкий городок был «упразднен», и перебрались его жители на новое место. Не ключ ли это к разгадке?

Жил в тех же местах, в станице Богоявленской, страстный краевед Виссарион Ильич Аникеев. Усердно, терпеливо собирал он исторические сведения о родном крае и разузнал, что станица Богоявленская возникла в результате объединения двух казачьих городков — Троилинского и Кагальницкого. Прежде оба эти городка располагались возле самого Дона и часто подвергались наводнениям. Жители Троилинского городка на новое место переселились сразу, а жители Кагальницкого разделились — часть ушла в Богоявленскую, а часть поселилась на том самом кургане, что высится между Ведерниковым и Кастыркой. Позднее они перебрались в Куликовку (то бишь в Упраздно-Кагальницкий).

А мог ли, собственно говоря, разинский городок располагаться здесь? По-видимому, да. Там, где Кагальник впадает в Дон, много пересохших ериков. В то время они были полны водой и могли вместе с Доном и Кагальником составлять круговую водную преграду, столь необходимую для защиты повстанческого городка от возможного нападения.

На левом же берегу Дона здесь есть хутор Задоно-Кагальницкий. Его название тоже наверняка связано с Кагальницким городком. Часть казаков могли уйти на левобережье. Для оставшихся на правом берегу новый хутор стал задонским. Отсюда и название.

Виссарион Ильич Аникеев умер накануне Великой Отечественной войны, записи его бесследно исчезли. Сын его — теперь уже пожилой человек — рассказал мне, что в бумагах отца были довольно точные приметы разинского клада. Вели эти приметы опять-таки к курганам между хуторами Ведерниковым и Кастыркой. Кстати, еще в 80-х годах прошлого столетия здесь начались раскопки, но вскоре были приостановлены. В 1913 году вблизи кургана был выпахан железный панцирь. Он долго висел потом на почетном месте в здании станичного правления. Хуторские ребятишки (в том числе и сын Аникеева) даже примеряли его. В 20-х годах панцирь этот передали в музей.

Никто из ученых, историков, археологов, краеведов, с которыми приходилось мне беседовать, не сомневается в реальном существовании разинского клада. Где он будет найден — то ли в Браткином кургане, то ли в устье Кагальника, то ли, наконец, на донском острове, — это вопрос времени. Во всяком случае, на Дону есть очень много ревнителей родного края, готовых принять участие в поисках. Не стоит доказывать, сколь велик оказался бы вклад в науку, если бы заветный кувшин оказался, наконец, в музее.

Когда несколько лет назад я выступил в печати с рассказом о разинском кладе, сразу же объявилось много энтузиастов, желающих помочь археологам. Одним из них был житель Раздорской станицы Иван Васильевич Прокопов. Собирая у старожилов сведения о заветном кувшине с бумагами Разина, он совершенно случайно нашел следы еще одного клада — запорожского. Поведал ему об этом человек, в семье которого тайна клада передавалась из поколения в поколение «от самого Калныша». Может статься, речь шла об имуществе последнего кошевого атамана Запорожской сечи Петра Калнишевского. Когда Сечь по царскому указу была «взята приступом» и прекратила свое существование, атаман бежал, по преданию, на Дон. Вполне вероятно, что скрывался он в Раздорах — одном из богатых казачьих городков, поддерживавшем самую тесную связь с верхушкой Запорожской сечи. Подтверждает это и одна из песен, записанных в Запорожье:

Кстати, вполне достоверно известно, что с бегством Калнишевского исчезли и следы запорожской казны. По этому поводу существовали самые различные легенды. Одна из них вела к Переяславу, другая — к Корсуню, третья — к реке Подпольной. Так или иначе, но найти сокровища до сих пор не удалось.

Известен и такой достоверный факт. Калныш не покинул Дон добровольно. По требованию Екатерины II кошевой «вредного скопища» — Запорожской сечи — Петр Калнишевский, войсковой писарь Иван Глоба и войсковой судья Павел Головатый были разысканы и препровождены под конвоем в Москву. Уже совсем недавно были найдены свидетельства о том, что кончил свою жизнь Калнишевский узником Соловецкого монастыря в 1803 году, ста двенадцати лет от роду.

Не осталась ли часть сокровищ Калныша на Дону, там, где последний кошевой некогда грозной Сечи намеревался укрыться от царских воевод? И не тайну ли Калныша хранит до наших дней казачья семья в Раздорах?

Но клад последнего запорожского атамана мог быть зарыт и не в Раздорах, а где-то на дороге, что вела с Хортицы к Дону. Житель Таганрога Николай Самойлович Овчаров — тоже неутомимый кладоискатель — рассказывал мне о другом предании, которое уже больше столетия переходит в их семье от дедов к внукам.

А было так.

Прапрадед Николая Самойловича был привезен с семьей в Приазовье помещиком-крепостником из Рязанской губернии. Помещик намеревался, так сказать, «осваивать целину», миллионы гектаров которой веками лежали нетронутыми на необозримых просторах «Дикого поля».

Деревушка и помещичья усадьба были заложены у слияния двух ручьев родникового происхождения. По свидетельству старожилов на том месте была небольшая роща, росли могучие деревья.

Шли годы, деревушка росла. И однажды Овчаровы вздумали вырыть во дворе колодец, чтоб не таскать воду из «копанки» у ручья. Когда яма достигла двух аршин глубины, заступ наткнулся на что-то твердое. Вытащили... обгорелый обрубок толстого дерева, другой, третий, а им, казалось, и конца не будет. Вся земля на двухметровой глубине оказалась заваленной обгоревшими пеньками и сучьями.

— Вот тебе и раз! Копали, копали и докопались. Место это, выходит, нечистое, поганое... — растерялся Овчаров-старший. — Вылезай, сынок, наверх, забрасывай яму. Выкопаем колодец в другом месте...

Так и сделали. А много лет спустя зашел во двор к Овчаровым усталый и запыленный путник. Был он стар и болен. Когда накормили и напоили его, разговорился. Вспомнил, как пятьдесят или шестьдесят лет назад в этих местах отряд запорожских казаков, торопившийся уйти от погони, зарыл будто бы в этих местах — триста шагов от криницы — богатые сокровища. Несподручно, видно, было везти их дальше.

Странник ушел, а предание в семье осталось. Пытался ли кто-нибудь из Овчаровых еще раз добраться до тех обгорелых бревен, что лежали на двухметровой глубине, и узнать, что лежит под ними? Нет, не пытался. Сомневаться в этом нельзя. Люди набожные, богобоязненные, они не хотели даже осквернять свои руки прикосновением к тем, пусть даже несметным, сокровищам (если они там действительно были), что были добыты «разбойным путем». Иногда поговаривали на досуге о странном пришельце, вспоминали его рассказ, но лопат в руки не брали, всякий раз осеняя себя крестным знамением и отгоняя «лукавого», который нет-нет да и пытался «ввести их во искушение»...

Но это — всего лишь предание. А если поразмыслить над ним?

Запорожская сечь действительно по приказу Екатерины II была взята приступом царскими войсками. Доподлинно также известно, что атаман Калнишевский успел с небольшим отрядом бежать на Дон, и с бегством его исчезли все следы сечевой казны. Какими же были пути-дороги беглецов?

Пока отряд двигался по «Дикому полю», ему ничто не угрожало. Но вот он стал приближаться к устью Дона. Здесь уже было небезопасно. Снова к тому времени (1775 год) была возведена из руин дважды разрушавшаяся Троицкая крепость на Таганьем рогу. В крепости — довольно большой гарнизон, причем сторожевые посты выставлены за многие километры, а то и десятки километров вперед. И стоило лишь появиться в степи какому-либо неизвестному отряду, как тут же на сторожевых курганах заполыхали бы сигнальные костры. Пройдут считанные минуты, и в крепости уже станет известно, что приближается неизвестный отряд вооруженных всадников. Немедленно поднимется тревога... И тогда атаману приходит в голову мысль — не рисковать, попытаться пока пробраться на Дон налегке, а сокровища до поры до времени припрятать. Тем более, что и место рядом — приметное, укромное.