— Спасибо, Платон Ефремович, — спохватился Юрий, чувствуя себя неловко оттого, что не поблагодарил сразу.

— Давай-ка теперь подумаем, с чего ты будешь начинать, тем более что профиль треста значительно меняется…

На следующий день Юрий уехал на площадки, чтобы на месте определить, какие еще объекты можно подогнать, подвести под крышу к концу года, отделкой же пусть занимаются новые хозяева.

К сожалению, как раз сейчас, когда трест вошел в плановый ритм, надо перестраиваться на ходу и заранее готовиться к выполнению совершенно иной программы: одно дело — собирать типовые, серийные дома из готовых панелей, другое — вести кирпичную кладку самых разных объектов, строящихся по индивидуальным проектам. Этот своеобразный возврат в прошлое озадачивал Юрия: за последние годы сильно поубавилось число каменщиков, наиболее опытные давно переквалифицировались в монтажников, а приток новичков из городских училищ заметно сократился.

В ближнем из северных микрорайонов начиналась сборка очередного девятиэтажного дома на двести с лишним квартир. Оставив машину на обочине шоссе, Юрий наблюдал со стороны, как шел монтаж «с колес».

— Что, засмотрелись, Юрий Максимович? — бойко спросил его бригадир Никитин, разбитной человек лет пятидесяти.

— Во всяком случае, есть на что посмотреть, — сдержанно ответил Юрий.

— Это наш третий дом. На первые два мы затрачивали по три месяца, а этот соберем за два с половиной.

— Много ли у вас каменщиков, Петр Зиновьевич? — поинтересовался Юрий.

— Каменщиков? — переспросил Никитин. — Что это вы, Юрий Максимович, вдруг вспомнили о них?

— Из уважения к древней профессии.

— Я сам начинал каменщиком. Отец-то печник, так он сызмала обучал меня фигурной кладке. Но нынче не только печники, каменщики и те переводятся.

— Вот вам, Петр Зиновьевич, и мастерок в руки. Поговорите со своими ребятами, как они отнесутся.

— Что-то не пойму я вас, Юрий Максимович.

— Все очень престо. Городу нужны не одни дома, нужны Дворцы культуры, публичная библиотека, кинотеатры, художественный музей.

— А кто станет доводить до ума «небоскребы»?

— Найдутся желающие. Мы тоже будем строить такие в центре города, но там их будет немного.

— Теперь ясна ситуация. — Никитин понимающе улыбнулся, довольный тем, что главный инженер откровенно поделился планами на будущее.

А Юрию вся эта ситуация, вернее, пертурбация не сулила ничего хорошего. Вместо нескольких жилых массивов, где неплохо отлажен строительный конвейер, появятся десятки площадок, стесненных со всех сторон вековыми, старинными зданиями, которые надо сохранять. И на каждой площадке — свой объект, со своими архитектурными особенностями. Ну-ка, усмотри за всеми. А ведь любое оригинальное сооружение — кинотеатр или музей, библиотека или Дворец культуры — всегда под особым прицелом городского начальства: оно охотно инспектирует подобные стройки, не очень-то вникая в их специфику, по сравнению с поточным монтажом обыкновенных жилых домов. Затаскают по совещаниям. Тут уж не до повышенных обязательств, впору вытягивать план: то мастеров не хватит, то материалов для отделочных работ. Знай крутись, изворачивайся. Вся надежда на Платона Ефремовича с его пробивной силой. Он сам напросился в генподрядчики по реконструкции города, чтобы и старину сберечь, и окраины обновить. Неугомонный человек: не жалеет ни себя, ни других. Уж он-то спросит полной мерой и с вновь испеченного главного инженера треста. Отец, бывало, говорил: «Чтобы научить собаку плавать, надо ее бросить в воду. Выплывет — молодец, не выплывет — пусть на себя пеняет». Надо выплыть, непременно выплыть.

Как раз сегодня в восточном микрорайоне видавший виды мастер Остапенко подошел к Воеводину, церемонно поздравил его с повышением и добавил:

— Везет вам, Юрий Максимович.

— Вы о чем? — насторожился тот.

— Какая погода установилась, чудо! Работа жаркая, а работать не жарко. Чего не успеешь сделать за все длинное лето, обязательно наверстаешь за это, бабье! Слыхал, что скоро уйдем отсюда в центр. Есть бог на свете! Надоело карабкаться на верхотуре. — Остапенко мотнул головой в сторону каркаса шестнадцатиэтажного дома. — Поближе к земле — оно спокойнее, — добавил мастер. — Как вы считаете, Юрий Максимович?

— Из меня верхолаз не вышел бы.

— Ой ли! — хитро усмехнулся тот. — А забрались на этакую верхотуру.

— Как бы не сорваться без привычки, — сказал Юрий, направляясь к машине.

«Лукавый мужик, — подумал он. — Не случайно по старинке называет себя десятником. Любит испытывать словом. Но впереди испытание делом».

Юрий для себя решил: снять экскаваторы и самосвалы с Восточного жилого массива и, пока не поздно, пока действительно балует строителей это ненадежное бабье лето, начать вовсю готовить котлованы под новые объекты. Преемники треста не могут пожаловаться на малый задел: тут им всего остается вдоволь — и свежих котлованов, и выведенных под крышу «коробочек».

Он приехал сегодня домой пораньше. Дома у Воеводиных было пусто без Максима. К тому еще и Злата переселилась недавно в больницу. Юрий остался вдвоем с матерью. Она неузнаваемо осунулась, постарела. Всегда подвижная, легкая на ногу, она и ходить стала с какой-то опаской, точно боялась оступиться. Куда девалась ее  в т о р а я  молодость, по поводу которой любил шутить глава семьи… Теперь главой оказался Юрий.

Пытаясь отвлечь маму от горьких размышлений, Юрий завел сейчас разговор о своих делах. (Нельзя думать только о беде, так можно сойти с ума.) Елизавета Михайловна слушала и радовалась: как он со временем становится похожим на отца. Эта похожесть теперь словно бы усилилась. Или ее внимание к сыну обострилось до крайности? Она хотела о чем-то спросить его, но забыла и никак не могла вспомнить. Юрий понял, что ей трудно сосредоточиться и она лишь делает вид, что слушает его.

— Ты прости, мама, я заговорил тебя.

Елизавета Михайловна виновато улыбнулась, начала убирать со стола посуду.

В рабочей комнате Максима глухо зазвонил телефон, отрегулированный еще самим хозяином до минимальной громкости. Юрий вошел в отцовский кабинет, взял трубку.

Дежурная докторша без всяких предисловий сообщила ему, что у него родился мальчик, на полмесяца раньше срока, но очень голосистый крепыш, и что мать чувствует себя нормально.

— Сын!.. — крикнул он в полуоткрытую дверь на кухню.

Елизавета Михайловна вбежала в комнату, обняла Юрия. Целуя ее, он думал, что она плачет сейчас от радости.

Но Елизавета Михайловна плакала и от горя, что Максим никогда уже не увидит своего внука, который станет его соименником…

Платон весь день провел в городском проектном институте: надо было условиться о порядке выдачи тресту новой технической документации на объекты будущего года. Его приняли радушно, узнав, что к нему переходят наиболее интересные сооружения в городе, которые ждут своих индивидуальных проектов. Особо, конечно, были довольны архитекторы, они тут изрядно истосковались по живому творческому делу. Однако Платон побаивался, как бы не затянулась работа над проектами: кто-кто, а зодчие любят поспорить, критикуя инженерные замыслы друг друга. Он деликатно предупредил их, чтобы дискуссии вокруг отдельных проблем не велись в ущерб строительной прозе, то бишь срокам готовности рабочих чертежей.

Вернувшись под вечер в управление треста, он неожиданно встретил в приемной Дворикова.

— Я к вам, Платон Ефремович, с трудовой книжкой.

— Проходите, — сказал он, подумав: «Мог бы подписать в отделе кадров. Значит, зашел проститься».

В трудовой книжке Дворикова было всего несколько записей о перемещениях по службе, зато весь раздел о поощрениях и награждениях плотно заполнен до отказа. Судя по этой книжице, Двориков отличался завидным постоянством, редким трудолюбием: может быть, они смягчили бы его вину в других обстоятельствах. Однако в данном случае, как ни оправдывайся, речь шла о дезертирстве, которое сам Двориков упорно называл «мальчишеским проступком».