Впрочем тут же и оправдываешь нас неимоверно длительной разлукой. Но оправдываешь неуверенно, сомневаясь и в женской мудрости мамы, и в решимости отца пойти наперекор всему ради позднего счастья. Нет, прямо ты об этом не пишешь, однако это чувствуется между строк твоего письма.
Ты, Вика, думаешь, что я могу дать немедленный ответ, на все твои противоречивые раздумья. Да я и сам ищу его, единственно верный для меня ответ.
С точки зрения житейской, здесь все как будто ясно: наконец-то встретились два человека, полюбившие друг друга еще на фронте, и, кажется, ничто не мешает им прожить оставшиеся годы вместе. Так почему они снова разлучились, имея, кстати, единственную дочь?
Улетая из Баку, я невольно повторял есенинские великолепные слова: «И сердце под рукой теперь больней и ближе…» Именно «больней и ближе!» Наша встреча через тридцать с лишним лет открыла передо мной все огромное пространство времени, которое мы с мамой одолели порознь. Каждый из нас, наверное, подумал: «А жизнь-то, оказывается, прожита». То было как внезапное открытие, во всяком случае для меня. Правда, глядя на такую взрослую, самостоятельную дочь, можно было и успокоиться тем, что время все-таки не пропало даром, пусть мы и постарели.
Однако неужели мы совсем разлюбили друг друга?
Нет, конечно. Я по-прежнему люблю мою Улю-Улюшку, несмотря на то, что обзавелся другой семьей. О маме не могу судить категорически, но ведь она пожертвовала всей молодостью ради тебя, что посильнее каких угодно слов.
Или мы, продолжая любить друг друга, не решились начать жизнь сызнова после такой невосполнимой потери времени?
Или все-таки мой новый брак всему виной, тем более что мама не испугалась никакого одиночества и вправе мерить собственной мерой поступки близкого ей человека?
Или — или… Разве ответишь однозначно, когда здесь и то, и другое, и третье?.. Кстати, я особенно остро почувствовал всю горькую сложность наших отношений, возникших не по нашей вине, когда ты, Вика, ни за что не хотела отпустить меня в гостиницу. Какая это была тяжкая сцена… Может быть, все резко переменилось, если бы мама проявила волю в тот первый вечер. Если бы…
Однако ты не подумай, донюшка, что я виню только одну маму. Я виноват, наверное, в первую голову. Да что теперь об этом говорить.
К сожалению, мы с тобой очень мало знаем друг о друге. В Баку ты не успела рассказать о себе все по порядку. Меня интересует и твоя работа, и как ты стала ученым-экономистом, и какие у тебя планы на будущее. Напиши, не поленись.
Маме земной поклон. Обними ее за меня, расцелуй. И береги, береги маму дочернею верною любовью, раз уж у нас с ней такая нескладная судьба, и нам, как видно, не суждено быть снова вместе…»
«Добрый мой отец!
Я было подумала, что ты рассердился, потому и не отвечаешь на мое письмо. Вчера собралась написать тебе еще, повиниться перед тобой, но тут пришел твой ответ и настроение переменилось сразу.
Между прочим, могу ли я показывать твои письма маме? Вижу, она довольна нашей перепиской, называет меня в шутку в е с т о в ы м, но делает вид, что все это лично ее не касается. Ох, мама, мама!..
Ты просишь, чтобы я подробно написала о себе. Мама всегда считала, что дело, за которое я взялась, — не женское дело. Она хотела бы видеть дочь в роли биолога или, в крайнем случае, — медика. Я не послушалась ее, поступила на экономический факультет столичного университета, на отделение истории экономических теорий. (Даже не побоялась английского языка, который мне давался потруднее и Адама Смита и Давида Рикардо.) Разумеется, на таком специальном отделении я выглядела среди парней белой вороной. Но защитила диплом успешно, стала преподавателем Бакинского политехнического института.
Здесь я и поняла, что запала моего хватит ненадолго. Читать одни и те же лекции студентам, которые увлечены инженерными науками и смотрят на твой предмет как на совершенно необязательный для них, мне было в тягость. Однажды я призналась маме. Она сказала: «Все витаешь в облаках, спустилась бы на землю. Лучше быть просто инженером, чем всю жизнь повторять экономические премудрости». Ах, мама!.. Заодно она упрекнула меня и в том, что я отказала одному серьезному доценту, пытавшемуся ухаживать за мной.
Вскоре я перешла в отраслевой НИИ. В общем, спустилась из заоблачных академических высот, и п р и з е м л е н н а я, прикладная экономика, ее насущные проблемы сделались главными в моей работе. С классической политэкономией я рассталась, как и с моей ранней молодостью, когда мне не терпелось удивить мир новыми открытиями.
Потом защитила кандидатскую диссертацию — о влиянии кооперированных поставок на себестоимость продукции машиностроительных заводов. Меня хвалили, но дальше общих разговоров дело не пошло: все мои выводы остались благими пожеланиями республиканскому Госплану.
Теперь я занимаюсь вопросами управления промышленностью. Наука эта, как ты знаешь, вовсе молодая. Я и потянулась к ней, за что мама прозвала меня «модницей». Дело тут, разумеется, не в м о д е. Культура управления, пусть и вооруженного электроникой, начинается с экономического анализа «вручную». Можно запрограммировать что угодно, но самую программу создают не компьютеры, а люди. Иногда читаю лекции и в министерствах. Опытные, в годах хозяйственники встречают меня снисходительными улыбочками: ну-ну, послушаем, дочка, что ты нам скажешь.
Трудненько бывает с этими великовозрастными учениками: готовлюсь по вечерам, иду на лекцию как на экзамен.
Потихоньку собираю кое-что для докторской диссертации. Если мама узнает — не пустит ночевать! С кандидатской она еще мирилась, точно речь шла о моем п р и д а н о м, но о докторской слышать не хочет. «Так и останешься старой девой, — ворчит она. — Наука — тот же монастырь». Чудачка, право! Выйти замуж очертя голову за встречного-поперечного — нехитрое дело. Может, будущий мой суженый, как и я, тоже корпит над своими обобщениями, которые для него сейчас превыше всего на свете.
Хочу спросить тебя: как ты смотришь на современную молодежь? С безоговорочной надеждой или с некоторой тревогой? Понимаешь ли ты ее или только делаешь вид, что понимаешь? Часто ли приходит тебе на память твоя собственная молодость, и какие сравнения в нашу пользу, а какие — против?
Недавно я заново переписала служебную анкету. Столько лет прожила «безотцовщиной», как жаловалась мама на мою судьбу… Написав о тебе в анкете, я точно бы ощутила себя вовсе молоденькой студенткой.
Мама шлет свои приветы. Чудес на свете не бывает, но как она помолодела! Лет на десять. Незнакомые люди всегда принимали ее за мою сестру, а нынче и подавно. И все потому, что груз неизвестности сброшен с плеч.
Обнимаю тебя. Твоя Вика-невелика, раз ты окрестил меня на свой лад».
«Здравствуй, Виктория!
Что, обиделась за «Вику-невелику»? Это в незапамятные времена мы, сельские ребятишки, так звали скромненькое, живучее растеньице. Бывало, наши вылазки на делянки заманчивого гороха редко обходились без происшествий: обязательно кто-нибудь из старших настанет на месте преступления и задаст нам взбучку. Мы и довольствовались викой, поспевающей на овсяных полях. С виду она действительно невеличка, однако рослые звонкие овсы полегли бы без нее от грозовых дождей и ветров, а с нею держатся стеной до осени. Так и ты теперь для меня.
Конечно, Виктория — куда громче! Недаром мать дала тебе это имя в тот памятный сорок пятый год.
Отвечаю на твои вопросы. Что я думаю о современной молодежи? Видишь ли, я всю жизнь вместе с молодежью, которая на стройках, как и в армии, является ударной силой. М а г н и т н ы е п о л я крупных строек всегда притягивают к себе вступающих в сознательную жизнь. Оно и понятно: романтика дальних странствий, необжитые места, где легче найти точку опоры. Немало и сейчас юных добровольцев осаждают новые гидроузлы, тот же БАМ, трассы нефтегазопроводов, большие оросительные системы, промышленные комплексы.