— Что скажете, товарищ майор? — по-свойски обратился к нему автоматчик с лисятами.

— Да бывало и похуже.

— Главное — зацепка осталась, товарищ майор.

— Верно, — согласился он, тепло оглядывая неунывающего солдата.

Подошел паром. И сильно потрепанное, но не разбитое богачевское войско начало грузить раненых.

6

Летние ночи на Днестре.

Даже сейчас, когда шла война, они были великолепны. И кажется, впервые за три года Полина открыла для себя, что в природе, собственно, ничего не изменилось. Все так же отливают синим блеском знакомые со школьных лет созвездия, тот же росный Млечный Путь в нехоженой небесной вышине, та же поздняя луна на горизонте подсвечивает окрестные холмы.

В сорок первом было не до луны, то знойное лето прошло в тяжком отступлении. Сорок второй выдался, может быть, еще горше — дивизия никак не могла оторваться от клейстовских танков вплоть до самого Кавказа. В сорок третьем полегче стало на душе, однако все ночи напролет горели украинские села, подожженные немецкими факельщиками. И вот оно — лето сорок четвертого. На юге солдаты вышли на государственную границу и залегли, как видно, на все лето, чтобы уж идти дальше без привалов до конца.

Майские бои на Днестре закончились. Июнь стоял непривычно покойным: жаркие, сонные дни; свежие, с черноморским ветерком, бессарабские ночи. Лишь изредка по ночам возникала ружейная перестрелка на передовой, — это разведчики брали очередного «языка». Еще реже прилетали «кукурузники», домовито развешивали над рекой свои «люстры» и не спеша забрасывали немцев всякой взрывчатой смесью. Да иной раз на восходе солнца возвращались с бомбежки «летающие крепости» союзников. Они пристрастились к челночным операциям, эти воздушные «челноки», убедившись наконец, что знамя победы скоро будет выткано одной Россией.

Полина второй месяц находилась в первом эшелоне штаба дивизии, в той самой балке, близ которой она угодила под огневой налет, когда шла за партбилетом. (Начсандив и в обороне держал передовую группу санбата поближе к полкам, считая это своим новшеством, которое может пригодиться для диссертации.) Тут были все, кому положено быть на КП, за исключением комдива, — он предпочитал западный берег, хотя именно с восточного берега лучше всего, без стереотрубы, виден чуть ли не весь плацдарм. Одно плохо: днем сюда не подойдешь и не подъедешь, немецкие артиллеристы надежно «охраняли» подступы к командному пункту противостоящей им дивизии. Но едва сгущались южные сумерки, как в эту балку приезжали офицеры связи, разные поверяющие из корпуса и армии, корреспонденты газет — армейской, фронтовой, центральных. И начиналась деловая жизнь в землянках под двумя-тремя канатами, а само дно глубокой балки превращалось в своеобразную улочку. По ней допоздна сновали шоферы, вестовые, писари, телефонисты, радисты, без которых штаб не штаб. Во время затянувшейся обороны все, кто не на переднем крае, словно бы ищут себе работу: штабная переписка еще недавно, в наступлении, сведенная почти к нулю, возрастет многократно.

Сегодня Полина и занималась своим отчетом. Ох, эти медицинские отчеты, сколько отнимают времени даже на войне!

В землянку постучали.

— Разрешите? — спросил Богачев, открыв дверь.

— Да вы уже вошли, — ответила она, недовольная, что он совсем некстати.

— Грех сидеть под землей в такой чудный вечер!

— Мы с вами не в Ташкенте.

— Там работают без выходных, а нам положен отгул до виноградного сезона!.. Так что не хмурьтесь, пойдем наверх, посмотрим  и л л ю м и н а ц и ю.

Нет, она положительно не могла долго сердиться на Богачева, пусть и обещала себе не идти у него на поводу. Вот он заявился, как обычно нежданно-негаданно, и она встает, бросает работу, повинуясь его желанию посидеть часок на высоком днестровском берегу.

Они поднялись по ходу сообщения к земляной лавочке у самого истока балки, откуда хорошо видно все заречье с темным пятном села Шерпень на северо-западе. Вечер действительно был тихий, задумчивый. Воздух, настоянный на поспевших абрикосах и черешне, слегка кружил голову. За рекой беззвучно лопались немецкие ракеты. Иные вымахивали в зенит, и тогда их слепящий свет достигал какого-нибудь сухого облачка, странствующего в звездном небе, а иные рассыпались тут же, над лесом, и чудилось, что лес вот-вот займется пламенем. Ничем не замутненное зеркало реки в точности повторяло отсветы огней: можно, не глядя в небо, следить за немецким  ф е й е р в е р к о м, отраженным в речном плесе. Ночью плацдарм казался вовсе узкой береговой кромкой, на которой неизвестно как и удержалось несколько полков.

— Давно не виделись мы с вами, Полюшка, — сказал Богачев, закуривая.

Она пропустила мимо ушей его фамильярность.

— Все недосуг да некогда. В обороне разведчики корпят на плацдармах, как негры на плантациях. Круглые сутки: день — на изучение местности, ночь — на поиск. Командарм требует, чтобы непременно был «язык». Комкоры требуют. Комдивы требуют. Каждому хочется иметь контрольного пленного. Ну и приходится налегать на хлопцев, которые измотались от этих «свободных» поисков.

— К чему лишняя трата сил, когда обстановка без того ясна?

— Обожглись на молоке, дуем на воду.

— Что вы имеете в виду?

— Наши майские неудачи. Но теперь положение стабилизировалось. Против нас по-прежнему стоит семнадцатая пехотная дивизия. Вчера взяли некоего Иосифа Байера. Портной из Хемница. Битый час выуживал я что-нибудь новенькое. Ни черта не знает. Тогда я заинтересовался его «интеллектуальным» уровнем — знаком ли с «Майн кампф»? Молчит. Потом сконфуженно признался, что толстых книг вообще не читал в жизни. Нет, не те пошли немцы в сорок четвертом.

— Вы словно бы жалеете об этом, Валентин Антонович.

Он рассмеялся.

— Между прочим, как-то даже неловко представлять хлопцев к наградам за такого вот портняжку. Бывало, возьмешь берлинского фельдфебеля, увешанного железными крестами, и тот перед тобой выступает как «закройщик жизненного пространства». А эти закройщики из Хемница лепечут себе, под нос: «Гитлер капут, Гитлер капут». Жаль, что придется еще потратить на них с годик.

— Вы думаете, не меньше?

— Чтобы пройти Европу налегке, прогулочным шагом, и то нужны месяцы. Верно, началась подвижка льда на западе. Но вяло, вяло действуют союзнички. Застряли под Шербуром, хотя гренадеры, что воюют против нас под Шерпенью, еще весной перекочевали сюда из-под Шербура. Видите, какая сравнительная география получается: Шерпень и Шербур! Так что не зря ходим мы в разведку. Я нарочно поплакался вам, чтобы вы пожалели меня немного.

Теперь и Полина рассмеялась, тихо, сдержанно, сквозь ослепительную плиточку зубов.

— Но в общем-то дела идут неплохо, — сказал он, весело оглядывая ее. — Линия Маннергейма прорвана, взят Выборг. В Белоруссии намечается хороший «котелок» — на днях возьмут Минск. Скоро и мы с вами, Поля-Полюшка, отправимся на Балканы, к лазурной Адриатике.

— Я все забываю спросить, Валентин Антонович, вы кадровый военный или запасник?

— А как вы считаете?

— В прошлый раз, когда мы отбивались на плацдарме, я решила, что у вас за плечами школа.

— Вы льстите мне, Поля. Вся моя академия — передний край. Начинал, как говорится, рядовым-необученным. Оно, конечно, военкомат вызывал на сборы, для пущей важности. А надо было, в самом деле, окончить академию, теперь бы командовал дивизией.

— Вы тщеславны.

— Помилуйте, если уж солдат носит в ранце жезл маршала, то почему бы не носить майору? Да поздно — война на исходе, Полина Семеновна.

Она изучающе поглядывала на него. Тот бой одиннадцатого мая убедил ее, что Валентин Антонович никакой не щеголь. Ведь щеголи умеют рисоваться только перед женщинами, а перед серьезной опасностью неминуемо тушуются. Она до сих пор видела его властный взмах пистолетом над головой, когда он повел батальон в атаку. Именно такими изображают безымянных комбатов все художники. Но то был не картинный жест, то была суровая реальность.