Однако вот и он, петляющий в резвом беге Днестр. А там, на левом берегу, селение Тея, приютившее дивизионные тылы. «Спея — Тея — Токмадзея», — вспомнила Полина Богачева, как тот рифмует названия окрестных молдавских деревенек.

Саперы спали в своей землянке, похожей на гнездо ласточки-береговушки в глинистом яру. Полина разбудила одного из них, объяснила, что идет в политотдел, и хотела предъявить офицерское удостоверение.

— Да верю, товарищ капитан, — сонно проворчал солдат лет сорока пяти, которому она, как видно, помешала хотя бы во сне побыть немного дома.

Всем-то она мешает сегодня, поднявшись на заре, — и ранним птицам, и намаявшимся саперам.

Днестр начинал светлеть после первого разлива, вслед за которым жди второго, июньского, когда с Карпат хлынут горные поздние потоки. Лодку отнесло на стрежне по течению, как ни налегал на весла могутный перевозчик.

— Не торопитесь, я успею в свою Тею, — сказала она и опять весело подумала о Богачеве.

— Торопись не торопись, а назад оглянись, — ответил пожилой сапер с этаким значением.

Лодка пристала к каменному мыску, напротив глубокой балки, заросшей терном. Полина сошла на берег.

— Постойте-ка, товарищ капитан, что я вам скажу. Взберетесь по этой балочке, неподалеку увидите посадку. Так опрометью до той посадки, не раздумывая. Понимаете, что есть мочи, пока фрицы не очухались. Они, дьяволы, пристрелялись, бьют целой батареей, чуть кто покажется из балочки.

— Спасибо за совет.

— А в посадке той не страшно, там есть щели. Ничего, не бойтесь. Фрицы еще, может, дрыхают без задних ног. Или кофий пьют. У них же все по расписанию, как в казарме...

Пока она поднималась по галечному дну затененной балки, солнце уже высветило правобережные высоты, занятые противником. Она оглянулась: бессарабское холмистое заречье лежало, как на учебном рельефном макете. Полина помедлила, перевела дыхание и, вскинув руки на сыпучий срез оврага, сильно подтянулась на локтях и одним махом выбросилась наружу. Вскочила, побежала в сторону лесопосадки, которая темнела за проселком. Едва успела пробежать несколько метров, сухо треснул на дороге, взметая белую мучнистую пыль, разрыв первого снаряда. Похоже, немцы действительно только и ждали, когда она появится над истоком балки. Со всего разгона упала наземь. Неподалеку распустились пышные султаны других разрывов. Настильный, буревой свист осколков оглушил ее, вдавил в землю. Еще батарейная очередь, — осколки на этот раз точно оборванные струны. Видно, подальше. Тесно прижимаясь к земле всем телом, она повернула голову в ту сторону и заметила промчавшийся легковик. Хотела встать для нового броска, но тут ее ослепили две магниевые вспышки и вслед за ними потряс воздух двойной удар. Она поняла, что угодила в нулевую вилку, когда вся надежда лишь на чудо. Наконец огонь стих. Минута, вторая... Ну, была не была, не валяться же около дороги до вечера. Она кинулась через дорогу, решив во что бы то ни стало добежать до спасительной лесной посадки. Вот осталось не больше половины ее забега под прямой наводкой, вот-вот она укроется и отдышится, И снова налет. Падая, она почувствовала, как подвернула ногу. Поежилась от боли. Нет, видно, немцы не отходят от своих орудий. Только бы не заторопиться, не вскочить в момент близкого разрыва. Стоически пережидая, когда опять все стихнет, она подумала о том, что нужно бы давно написать Марату письмо на крайний случай, — пусть бы оно хранилось в сумке неотправленным, как это делают мудрые солдаты. Воспоминание о сыне всегда помогало ей одолевать минутный страх: жизнь прожита недаром. Сейчас она уже. не испытывала того горячечного страха, который испытала у самого оврага. Немцам, наверное, надоела артиллерийская охота за одним-единственным человеком или они решили, что дело сделано, — вокруг установилась первозданная тишина. Полина не сразу это ощутила, в ушах все стоял гул разрывов. Освоившись немного с тишиной, она попыталась было ползти. Неожиданно физически почувствовала рядом с собой мать, окруженную на уральском обрыве дутовскими пластунами. До жути ясно увидела ее перед самой гибелью. Видения прошлого обступили ее со всех сторон. Не хватало еще, чтобы она начала галлюцинировать... Высвободила руку, посмотрела на часы: время пока терпит. Лишь бы какая-нибудь случайная машина не привлекла внимание немцев. Припадая на больную ногу, неходко побежала дальше. Десять метров — тихо, двадцать — тихо, сорок... Она, быть может, добралась бы теперь благополучно до посадки, если бы немецкие наводчики не сменили прицел. Третий огневой налет застиг почти у цели. Жаркая волна опрокинула навзничь, и ей подумалось на миг, что она отвоевалась. К счастью, верховой, свист осколков пощадил, а другие снаряды беззвучно лопались уже поодаль. Она неотрывно глядела в небо (как тот умирающий на поляне лейтенант), провожая долгим взглядом плывущее в синей вышине кипенное кучевое облако. Равнодушно ждала своего снаряда. Но последний снаряд бухнул у проселка, заключая длинный счет всем смертям. Полина вбежала в лесок, наугад свалилась в первую попавшуюся щель. И тут нервы сдали окончательно.

Горько всхлипнув от пережитого, она выбралась из щели, стала приводить себя в порядок. Хорошо, что взяла санитарную сумку, где было все необходимое. Заштопала порванный чулок, покрепче пришила болтающуюся на гимнастерке пуговицу. Отряхнулась тщательно от пыли. Достала зеркальце, причесалась. Левая, припухшая нога жгуче ныла. Ну да ничего. Теперь, когда самые страшные сотни метров ее кандидатского стажа остались позади, грешно возвращаться на плацдарм без партийного билета.

Остаток пути осилила к десяти часам утра. Небольшое сельцо Тея, хотя и находилось близ Днестра, но, удаленное на юг от Шерпенского плацдарма, жило совсем иной жизнью. Идиллические куры стайками бродили по зеленым улочкам, мохнатые дворняжки лениво перелаивались у тесовых ворот, где дымили на лавках трубокуры-молдаване. Тея могла сойти за глубокий тыл, если бы и сюда не долетала ружейная перестрелка за рекой.

Полине указали кирпичный дом, стоящий на северной окраине, на отшибе. Стараясь не хромать, она вошла во двор и лицом к лицу столкнулась с начальником политотдела, высоким, сухощавым человеком с розовым косым шрамом на щеке.

— Где вы пропадали, товарищ Карташева? — недовольно спросил Гладышев. — Мы все телефоны оборвали.

— Одно происшествие задержало меня, товарищ подполковник. Угодила под обстрел.

— Вы что, с плацдарма?

— Оттуда.

— Как же добирались среди бела дня?

— Признаться, думала, что не дойду.

— Ай-яй-яй!.. — Гладышев укоризненно качнул седеющей головой, смягчился: — И где вы шли?

— Переправилась на лодке южнее Шерпени, потом поднялась по балке, что напротив лесной посадки...

— Это же гиблое место! Вчера там в щепки разнесло машину из автороты. Ах, товарищ Карташева, товарищ Карташева... Майор Гусаров! — крикнул он в настежь распахнутое окно.

На крыльце появился молодой подвижный офицер, инструктор политотдела.

— Кому вы передали вчера телефонограмму о вызове капитана Карташевой?

— В санбат.

— И не потрудились узнать, что она на плацдарме?

Гусаров виновато повел плечами.

— Вам бы следовало объявить выговор.

— Пожалуйста, не делайте этого, товарищ подполковник, — сказала Полина. — Нехорошо, если мое вступление в партию для кого-то обернется выговором.

Гладышев невольно улыбнулся, но опять сердито глянул на смущенного инструктора.

— Вы понимаете, майор, что ваш необдуманный вызов мог стоить человеку жизни? На ней лица нет, — он кивнул в сторону Полины. — Вы сами-то, майор, бывали под прямой наводкой немецких артиллеристов?.. Ага, были! То в бою. А тут человек идет получать партбилет... Ладно, потом поговорим. Идемте, товарищ Карташева.

В светлой горнице, уставленной домашними цветами, Полина, к своему удивлению, встретила полковника Родионова.

— Пропащая душа! — Он встал, пошел навстречу ей. — Что же у вас такое приключилось, Полина Семеновна?