Василиса крупно шагала впереди, высокая, выше всех в своем отряде, и по-командирски подтянутая. Кроме новенького карабина, отливающего светлой желтизной, сбоку у нее мирно покоились гранаты на затянутом поясном ремне. (И откуда она их достала?)

Показался берег. Вечернее солнце, большое, багровое, нависало над зубчатым пойменным лесом — там, где, должно быть, горная Сакмара со всего разгона кидается встречь Уралу, и они, крепко обнявшись на виду у города, спешат поскорее уйти в степь.

— Вы куда это, бабоньки? — остановил их часовой в самом начале окраинной улочки.

— К мосту, — хмуро ответила Панина, недовольная бесцеремонным обращением.

— Жить, что ли, надоело? Так молодые, как я погляжу.

— Оставьте шуточки, — сказала Вера. — Где товарищ Башилов?

— С этого бы надо и начинать. Идемте, провожу.

Замыкал набережную улочку каменный двухэтажный дом искусной фигурной кладки, с цветной керамической облицовкой по фасаду. Около железных ворот толпились вооруженные люди, на крыльце стоял комиссар 217-го полка Башилов-младший. Вера узнала его сразу, худенького, тщедушного на вид, никак не похожего на своего старшего брата Ефима.

— Какое такое войско прибыло к нам? — спросил Марк Башилов Панину, но, увидев Карташеву, легко сбежал с крылечка. — А-а, Вера Тимофеевна, рад приветствовать!

Он быстро осмотрел жиденькую колонну, приветливая улыбка на его лице погасла.

— Видите, товарищи, до чего мы с вами довоевались, а?.. — обратился он к своим бойцам.

Вера поняла, что у них был серьезный разговор, — определенно о ночном отходе из-за Урала, — и Башилов под настроение упрекнул бойцов женской помощью.

— Вон они, казачишки, весь день таращат глаза на город. — Он мотнул головой в сторону Ситцевой деревни за рекой. — А тут буржуа все крыши промызгали в ожидании дутовцев. Сколько еще они будут обмениваться взглядами?..

Красноармейцы молчали, никто не проронил ни слова, даже тот словоохотливый часовой, что остановил отряд.

— Что ж, Вера Тимофеевна, люди нужны позарез, особенно сестры милосердия, — сказал Марк Башилов после некоторой паузы.

— Мои девушки умеют стрелять неплохо. Вы не держите их в тылу.

— Какой тыл? Тыла больше нет. Сами видите: полк в черте города...

И как бы в подтверждение его слов, низко над окраиной сухо лопнула шрапнель. Бойцы в одно мгновение попадали на землю, да и Башилов, повинуясь солдатской реакции на близкий разрыв, неловко вобрал голову в плечи. А дружинницы как остановились, так и стояли, не успев понять, в чем дело. Когда все тут же вскочили на ноги, стараясь не глядеть в их сторону, Башилов заговорил, посмеиваясь:

— Эдак нельзя, товарищи женщины, вести себя. На войне важно не только вовремя подняться, важно и вовремя упасть. Земля-матушка всегда спасает. Видите, в какую краску вогнали моих орлов! Они не из робкого десятка, не раскланиваются перед шальными пулями, но знают, что красоваться под шрапнелью тоже Ни к чему. — И добавил совсем уже весело: — Новички могут поставить в смешное положение каких угодно храбрецов!

— Привыкнут, Марк Андрианович, — заметила Вера.

Башилов взял ее за локоть, они отошли в сторонку.

— Как Михаил Дмитриевич?

— Расстроен, что сожгли мостовой настил.

— Поторопились мы, Вера Тимофеевна. Как стемнеет, заново выложим настил. Благо доски нашлись на заводе «Орлес». Михаил Дмитриевич не собирается в наш полк?

— Он завтра будет в двести восемнадцатом.

— Везет моему Ефиму, вечно на глазах у начальства.

— Это хорошо или плохо?

— Да как вам сказать, Вера Тимофеевна? Хорошо потому, что, где начальство, там и подкрепления, а плохо оттого, что у нашего брата подчиненного руки не свободны при начальстве.

Вера не удержалась:

— Единственное подкрепление, которое получит завтра Ефим Андрианович, — моя группа такой же численности.

Марк смущенно кашлянул в ладонь, привычным жестом убрал со лба волнистые выгоревшие волосы.

— Передавайте привет Ефиму. И не поминайте лихом двести семнадцатый!..

Они простились. Но едва Вера успела завернуть за угол, как ее догнала Василиса. Не говоря ни слова, начала жарко целовать.

— Ну, полно, полно, тетя Вася, иди к своим...

Наконец Василиса потерянно опустила руки, в глазах нестерпимо засияли крупные слезы.

— Как тебе не стыдно? Что ты нюнишь? — сердито сказала Вера.

— Почему ты не взяла меня к себе? Почему?

— Одумайся! Надо же кому-то быть старшей в этой группе. А кроме тебя, некому.

— Верочка, ты обещаешь?

— Да-да, обещаю, обещаю не лезть под огонь, — поспешно договорила она и тоже поцеловала Васену.

За углом Вера остановилась на минутку, чтобы унять волнение. Потом чужой, сбивчивой походкой пошла к центру города. Она шла, никого не видя, не догадываясь, что ее провожают карающие взгляды тех самых буржуа, которые «все крыши промызгали в ожидании дутовцев», как образно сказал сегодня Марк Башилов.

Солнце закатилось. Где-то звонили ко всенощной. Было странно, что в городе, измученном осадой, оглушенном артиллерией, еще молятся богу. Под этот мерный вечерний звон в памяти возникали вещие слова раздумчивой песни, которую так любил ее Семен: «Уж многих нет теперь в живых, тогда веселых, молодых...» Вера подумала о муже с такой пронзительной тоской, что невольно набавила шаг, чтобы поскорее увидеть Поленьку и забыться на часок. Дома она приготовила сытный ужин из, тех запасов, которые с зимы берегла для случая. На завтра она сварила мясной борщ, пожарила картошку с салом.

— Что за праздник, мамочка? — допытывалась Поля.

— Никакой не праздник. Я завтра уйду очень рано, а вернусь, может быть, ночью. Тут разогреешь сама.

— Хорошо, мамочка. Понимаю, мамочка... — с готовностью отвечала Поля, давно привыкшая к тому, что мать пропадает целыми днями.

После ужина Вера хотела посидеть немного с Поленькой, позабавить чем-нибудь, приласкать, как бывало раньше. Но пока мыла посуду на кухне, девочка уснула на диване. Вера осторожно раздела дочь, укрыла стеганым одеялом и присела рядом. Она все больше узнавала в ней себя: такой же прямой, открытый лоб, такие же брови, темные, длиннющие, и этот своенравный склад пухлых губ, и маленькая бархатная родинка на шее точно такая же.

Наглядевшись на нее, Вера накинула кожанку, вышла посмотреть, что в городе. С набережной были видны пожары, которые никто не тушил: наспех вооруженные команды пожарников выступили на фронт, даже на главной каланче бесцельно дежурили одни старики. Весь день город дымился черно и чадно, теперь же, когда сгустились сумерки, дрожащие гранатовые зарева, казалось, вот-вот соединятся, охватят все небо над Оренбургом. Из-за форштадта доносилась редкая орудийная стрельба. За мостом бил хлесткими очередями пулемет, словно там в десяток рук выколачивали белье. Только в роще, которую удерживали рабочие батальоны да партийные дружины, таилась взрывчатая тишина. Вера физически ощутила напряжение людей, что ждали своего часа в осокоревой темени на последнем плацдарме за Уралом.

А в это время далеко отсюда, в штабе Фрунзе, читали и перечитывали телеграмму Ленина:

10

Майский рассвет бежал по степи налегке, сбросив утреннюю наволочь где-то на востоке. Взбаламученный Урал хотя и приутомился за этот месяц, но продолжал вскипать и пениться на стрежне. Он давно унес в море всю нечисть верховых станиц и хуторов и, светлея с каждым днем, был доволен, что на его пути нет еще летних перекатов. Май — золотая пора в жизни Урала, когда галечные отмели не мешают ему полюбоваться самим собой, а заодно и порадовать людей своим вольным разливом.