— Да пошел он к дьяволу!.. — вспылил Дробот.

— Извини, сударь, речи не ко дню.

Петр Ефимович покосился на Каменицкого. Другой бы на его месте жил себе припеваючи, довольный тем, что столько всего наоткрывал в горах Урала. Так нет, продолжает воевать за свое железо. И не ради личной славы, которая потяжелее солдатской выкладки. Тот же Голосов любит называть его неистовым чудаком, ну, конечно, за глаза и будто по-приятельски. Хитер профессор: без Леонтия Ивановича ему бы и не пролезть в науку. Это теперь, кажется, начинает понимать и сам старик. Да поздно уже.

— Ты о чем опять? — Леонтий Иванович живо повернулся к Дроботу.

— Стою и думаю о вас...

— Пустое! Неужели тебе, голубчик, и подумать больше не о чем?.. Ладно, подвези-ка меня до дому.

— Охотно. Я же просил безо всяких церемоний вызывать мою машину.

— Э-э, нет, разучусь ходить. Мой лимузин — вот он! — Леонтий Иванович приподнял ореховую трость с резным набалдашником. — Заменяет любой транспорт, да и от любой собаки отобьюсь.

Петр Ефимович довез его до нового коттеджа, построенного на западный манер, с островерхой крышей, и сам направился в свой трест.

В приемной скучал Олег на обшарпанном диване.

— А ты что тут делаешь?

— Я к вам на одну минутку. Можно?

Хозяин распахнул обшитую дерматином дверь, привычным жестом пригласил в свой кабинет.

— Что у тебя там стряслось?

Олег положил на стол заявление, которое он трижды переписал, обдумывая каждое слово. Дробот бегло прочитал, не поверил, надел  т р о ф е й н ы е  очки.

— Ты это всерьез или шутишь? Так до первого апреля еще два месяца.

— Я вполне серьезно прошу освободить меня по собственному желанию, Петр Ефимович.

— По собственному? Ты что же думаешь, я всю жизнь строю по желанию? Хочу — строю, хочу — нет? Это только женятся по собственному желанию, и то, не каждый. На, бери, бери твою бумажку и отправляйся с глаз долой.

— Любой имеет право...

— Право?! — И Петр Ефимович, взорвался, вскочил из-за стола. — Больно хорошо знаете свои права и забываете о своих обязанностях! А кто будет строить домну? Кто? Одни комсомольцы-добровольцы? Нет, Олег Леонтьевич, вам еще придется поработать на площадке комбината!

— Домна домной, но кому-то надо осваивать и газовое месторождение, — с достоинством сказал Олег.

— Ах, вот оно что, собрался на газ! Значит, выдохся на жилстроительстве? Ну, что ж, мы поддадим тебе газку и в Молодогорске!

— Прошу вас, Петр Ефимович, без этих вольных выражений.

Дробот плюхнулся в кожаное кресло и в упор уставился на Олега. Олег отвел глаза в сторону.

— Говори прямо, почему решил уехать?

— По личным обстоятельствам.

— Какие могут быть личные обстоятельства у холостого парня? Кстати, пойдешь на домну, в комсомольский штаб. У тебя есть опыт.

— Мне уже тридцать.

— Пока не женат, сойдешь за комсомольца.

— Значит, не отпустите?

— Ни в коем разе! А заявленьице твое оставлю у себя, на память. Не взял вовремя — пожалеешь. — Он встал, открыл сейф. — Я недавно смотрел в кино, как такие бумажки прячутся подальше, наравне с титульными списками. Вот я и последую умному примеру. Отдам в день пуска домны. Иди.

Олег направился к выходу.

— Постой. Участок сдашь Никитину и с понедельника поступишь в распоряжение Данилова, начальника комплекса доменной печи. Зарплата та же. Теперь иди, иди.

Олег шел по улице, никого не замечая. Ему и это зимнее сверкающее небо, с широкими синими разводьями, казалось хмурым по-осеннему. Только полчаса назад он был уверен, что Петр Ефимович отпустит, и он уедет в степь, на строительство газохимического комплекса. Ему нужно обязательно уехать куда-нибудь. С тех пор, как получил от Метелевой сердитое письмо, не находил себе места в городе. Выход один: уехать, уехать в степь и там забыться на работе, в кругу незнакомых людей. Не столько время, сколько перемена обстановки помогает в таких случаях. Ведь любил же он когда-то Оксану Ларионову, любил со школьных лет, когда та была еще пионервожатой. Оксана только подшучивала над ним. И он с горя махнул в Свердловск, в политехнический. Вернулся инженером и совсем другим человеком, свободным от мальчишеских иллюзий. Как-то увидел ее в клубе, свернул в сторону. Она сама подошла к нему, стала упрекать, что не писал. Он с трудом выслушал упреки. Как хорошо, что их развела судьба: ну ничего, ничегошеньки не осталось в ней от той, прежней Оксаны, которой, бывало, грезил по ночам. Вскоре она вышла замуж. Теперь это классная дама, мать двоих детей. Иной раз встретятся они где-нибудь на трамвайной остановке, торопливо кивнут друг другу, как случайные знакомые, и пройдут мимо... Может, и с Павлой Прокофьевной будет так. Все может быть. Но пока что ему, Олегу, худо, очень худо на белом свете...

В прорабской конторке никого не оказалось, и девушки по-хозяйски расположились тут, чтобы подкрепиться — в столовой полно народу, не пробьешься.

— Могу угостить бутербродом с ветчиной, — предложила Саша.

— А у меня с маслом, бери, пожалуйста, — сказала Клара.

Ели молча, как вдоволь поработавшие люди. Закончив скромный свой обед, привели в порядок дощатый столик нормировщика, достали из сумок зеркальца, подкрасили губки бесцветной помадой. Саша посмотрела на будильник.

— Полчаса сэкономили, не грех и поболтать!

Клара рассмеялась. И Саша в который раз залюбовалась ею. Вся она такая ладная, а темно-карие глаза в этой рамке пышных русых волос — ну просто диво! Разве только немножечко курносая, так это тоже к ней идет. Даже очень.

Затянув потуже пояс комбинезона, Клара недовольно повела плечами — она испытывала неловкость от того, что слишком стеснены груди. Перехватив Сашин взгляд, пожаловалась:

— Беда мне с ними.

Теперь рассмеялась Саша и обняла ее.

— Будь я мужчиной, вот бы уж влюбилась в тебя до смерти!

— Оставь.

— Ты просто не понимаешь, как ты хороша! Ну что я против тебя? Хворостинка.

— Оставь, пожалуйста. Ты моложе меня на целых четыре года.

— Чепуха!

— Недавно соседка по квартире завела со мной разговор о войне, о победе и спохватилась: «Да ты же, Клара, сама все помнишь». Я смутилась, сказала ей, что родилась после войны. Тогда и она смутилась и перевела разговор на другую тему. Видишь, значит, молодость прошла, если меня солдатки принимают чуть ли не за ровню.

— Ну уж ты совсем, дорогая моя, записалась в старухи!

— Недаром горько шутят, что у женщины вроде и не бывает третьего десятка лет. Двадцать, а потом сразу тридцать, и все — песенка наша спета.

— Хорошенькое дельце! Откуда у тебя такие настроения? Олег Леонтьевич никуда от нас не денется!..

Как раз в это время он и вошел в прорабскую конторку. Девушки замолчали.

Олег сел на свое место, положил руки на стол, тяжело облокотился, точно с утра, не разгибаясь, возил тачку.

— Ухожу от вас, — не поднимая головы, сказал он.

«Нет-нет, не может быть!» — встрепенулась Клара.

— А куда, интересно знать? — немедленно спросила Саша.

— Переводят на домну.

— И вы согласились, Олег Леонтьевич? — тихо спросила наконец и Клара.

— Почему бы нет? Хватит мне строить эти коробочки. Поработаю на домне.

— На кого же вы нас покидаете, милый дядюшка? — притворно вздохнула Саша, но, встретив недовольный взгляд подруги, тут же покорно замолчала.

— Поработаете с Никитиным.

— О-о, весь наш участок будет в трауре, весь женский монастырь! — не удержалась опять Саша. Он не удостоил ее ответом.

— Возьмите с собой и мою бригаду, Олег Леонтьевич, — сказала Клара.

— Домны, как известно, в штукатурке не нуждаются.

Она вспыхнула и опустила голову.

Со двора долетели гулкие удары в рельс — обеденный перерыв кончился.

— Давайте по местам, женский монастырь. Слышите, звонят? — Олег встал, подошел к участковому графику, висевшему в простенке.

Вторая половина дня показалась Кларе неимоверно долгой. Она делала привычное дело рассеянно — едва не начала красить подоконник в желтый цвет.