— Ваша? Никаких изменений нет? — спросил Алексей.

Сотрудница в недоумении перевела взгляд с телеграммы на Русова. Прошло всего два дня, как она ее отослала. Но Алексей настоял, чтоб уточнили. Сотрудница порылась в картотеке и объявила, что Лещева по-прежнему прописана по указанному адресу.

Русов готов был немедленно броситься к Лещевой. Однако, поразмыслив, решил все же еще раз зайти в угрозыск. Совет кого-нибудь из местных опытных работников не помешает. Но в отделе шло оперативное совещание. В свободном кабинете Алексей присел к столу, машинально нарисовал карандашом большой знак вопроса на листе бумаги. К нему подрисовал лохматое туловище, морду, ножки. Получилась собачонка. Крючковатым хвостом собачонка будто виляет, ластится, а зубы скалит, рычит. Не так ли выглядит сейчас и его задача?

На первый взгляд все кажется ясным. Поехать, задержать Лещеву, допросить, а там будет видно. Заманчиво, не правда ли? Встречаются еще такие люди, которым в работе милиции все кажется просто — цап-царап подозреваемого к столу — и он сознался. А если не сознается? А если выдвинет такое алиби, против которого и возразить нечего? Что тогда? Отпустить? Но ведь Алексей уголовное дело возбудил...

Что же делать? Может, задержать и не отпускать, пока не удастся проверить всех обстоятельств?

Попробуем. Только кто будет отвечать за нарушение законности, если после проверки окажется, что Лещева ни в чем не виновата?

— Что-то забавное рисуете, — услышал Алексей над собой.

Это вошел в кабинет оперуполномоченный Саборов. Высокий и нескладный, с рябоватым лицом, он перегнулся через стол, разглядывая рисунок.

Алексей окинул Саборова насмешливым взглядом, перечеркнул собачонку, скомкал лист и швырнул в корзину.

— Значит, берем — и к столу. Так? — проговорил он.

Саборов вскинул в недоумении брови и непонимающе пожал плечами. Алексей вынужден был коротко напомнить о деле и об уликах, которые собрал в Москве, в Богдановке и в Ростове.

Саборов наморщил лоб.

— Жиденько, — отозвался он, помолчав. — Она же будет отбиваться руками и ногами. Ну что такое часы и платье? Купила, скажет, и все. Если бы узнать, чье свидетельство, другое дело. Это не продается и не покупается.

— Да-а, выходит, того... — Алексей шутливо подмигнул Саборову. — Придется подкрадываться.

— Конечно, — подхватил Саборов, — сейчас надо установить, на месте ли она, и пока не трогать, пусть спокойно живет, а тем временем собирать материал.

Игра в прятки с Лещевой Алексея мало устраивала. При малейшей неосторожности до нее сразу же дойдет слух, что ею интересуется милиция, и тогда — ищи ветра в поле. Но другого выхода не было.

Алексей посмотрел на часы — четверть пятого. Сегодня уже нечего спешить.

— Пока, — протянул он руку Саборову.

— Может, подсобить?

— Не надо. Зайду в райотдел, попрошу участкового.

...А утром голубая «победа» пробегает по мосту через речку Царицу, идет по многолюдным улицам, делает несколько поворотов, проскакивает под мост и устремляется на подъем. Начинается так называемая Дар-Гора. Издали видны одни крыши: из досок, шифера, толя, железа — так и рябит в глазах. А вблизи открывается своеобразный одноэтажный город, на улицах — магазины, ларьки, детсад, аптека...

Здесь, в конце улицы Ардатской, в тени невысоких тополей, будто пристроился к остальным небольшой домик под деревянной крышей с тремя окнами на улицу. Рядом — калитка и деревянный забор, за которым зеленеют абрикосы и яблони.

На противоположной стороне улицы, на скамье, и уселся Алексей в пестрой рубашке, в соломенной шляпе, с корзинкой: вид у него усталый. Оно и понятно: жарко, груз тяжелый. Надо отдохнуть человеку.

Вот показался молоденький и румяный младший лейтенант милиции с полевой сумкой через плечо. Это участковый уполномоченный. Он заходит в одну калитку, через несколько минут возвращается, затем — во вторую. Он вхож в каждый дом, в любое время, тут его знают, он на своем участке. Наконец заходит в калитку, за которой наблюдает Алексей, но тут же возвращается, шагает дальше. Еще зашел в два дома и, оглянувшись по сторонам, переходит на другую сторону, садится рядом с Русовым, закуривает.

— Плохи дела, товарищ капитан. Дом на замке. Соседи говорят, что хозяйка живет одна, работает на железной дороге в товарной конторе. Фамилия ее Тригубова.

— А квартирантка у нее живет?

— Как будто нету, но допытываться у соседей не стал. Вы же предупреждали, чтоб осторожней.

Через несколько минут голубая «победа», которая стояла за углом, мчит участкового и Русова к железнодорожной станции.

Тригубову они разыскали на контейнерной площадке. Она, облокотившись на капот автомашины, что-то отмечает карандашом в документах. Плечистый мужчина примостился на кабине, поправляет контейнер, который висит на стропах крана, осторожно устанавливает в кузов. Вторая автомашина ждет своей очереди.

Алексей внимательно наблюдает за Тригубовой: что скажет эта женщина? Одетая в какую-то серую блузку и грубую черную юбку, повязанная беленьким в крапинку платочком, несмелая в разговоре с шофером, который то и дело покрикивает из кабины, она похожа на монашку. У нее бледное, почти не тронутое загаром лицо и грустные серые глаза, которые почему-то не хотят смотреть на мир открыто, а как будто все время прячутся. От этого Тригубова выглядит жалкой, обделенной. Так и хочется подойти, встряхнуть ее за плечи: проснись, посмотри вокруг! Если бы нарядить ее в хорошее платье, сдернуть с головы старушечий платок, позволить шальному ветру встрепать волосы, да прибавить смелости взгляду, то она, пожалуй, выглядела бы красивой женщиной.

Таково было первое впечатление, а час спустя Алексей сидел с нею в кабинете райотдела милиции, и она, сперва застенчиво, спотыкаясь на каждом слове, потом доверчиво и, наконец, вполне откровенно рассказывала о своей нелегкой жизни, о встрече с Лещевой, о том, как с помощью последней чуть было не попытала счастья в далеких краях...

Призрачное счастье

Надежда Васильевна Тригубова, или просто Надя, на свое безрадостное прошлое смотрит с тоскою и болью в сердце. Больше всего ей помнятся горькие проводы да похоронные процессии.

Вот стоит грузовик около крыльца сельского Совета, кругом взволнованный народ, плачут женщины и дети. Надя сквозь слезы смотрит в хмурое небритое лицо отца, и в детской груди все сжимается. Мать повисла у отца на шее и никак не может оторваться. А Мишка, пятнадцатилетний Надин брат, поодаль с явной завистью поглядывает на отца. Вот бы с ним вместе на фронт!

Высокий мужчина в гимнастерке и в военной фуражке ходит вокруг машины и распоряжается:

— Быстрее прощайтесь, пора ехать.

Отец кое-как разнимает судорожно сжатые руки матери и лезет в кузов, куда уже забралось человек десять. Грузовик тронулся и запылил по дороге.

А потом прибыло сообщение со словами

В конце войны еще одни проводы. Надя затуманившимися глазами глядит на брата. Он шагает в строю. Михаил машет ей рукой, улыбается сдержанно, по-мужски.

Когда брат вернулся из армии, он в деревне не остался, устроился шофером в Сталинграде. Жилья в разрушенном городе не было, и Михаил взял ссуду, начал строить свой домик, забрал к себе мать. Надя осталась одна. А тут приехал откуда-то парень, Юрой звать, в клетчатой кепке, в узеньких брюках, в сандалиях на босу ногу. Приглянулась ему застенчивая Надя. И она его тоже полюбила.

Они прожили вместе всего лишь лето, а осенью Юра затосковал, заладил одно: поеду учиться в город, не могу губить молодость в глуши. И уехал. Обещал писать, забрать Надю к себе, как только обоснуется, но сердце чуяло, что не сдержит он обещанного.

К тому времени брат уже построился и приехал за сестрой, но увез ее уже не одну, а с дочкой Клавочкой. А еще через пару лет Михаил вдруг решительно заявил: