«Люди добрые! Что нам делать…»
Люди добрые! Что нам делать
С нашей вечною добротою?
Мы наивны и мягкосерды,
Откровенны и простодушны.
А мерзавцы и негодяи
Видят в этом лишь нашу слабость.
Верно: если душа открыта,
То в нее очень просто плюнуть.
Неужели так будет вечно?
Неужели светлому миру
Не избавиться от негодяйства?
Люди добрые! Что нам делать?
Я вас к подлости не призываю,
Но зову на помощь суровость:
Доброта — лишь только для добрых,
Чистота — лишь только для чистых,
Прямота — для прямых и честных.
А для подлых — ненависть наша:
Надо их же собственной грязью
Беспощадно забить им глотки.
Когда он остается один
Что делает человек,
Когда остается один
В комнате, где нету зеркала,
В котором он мог бы себя увидеть?
Он улыбается или хмурится?
Напевает или ворчит?
Сгорбился или расправил плечи?
Какое у него выраженье лица?
Не чтение, не сочиненье письма,
Не подготовка к экзамену или зачету —
Я именно хотел бы увидеть,
Что делает человек,
Когда он ничего не делает.
Как семена в перезревшем цветке
Вырастали мы в коммунальных квартирах;
Койки студенческих общежитий
Толпились, как шлюпки около пристани;
Прочитайте в энциклопедии,
Что такое барак,
Где по очереди спят на нарах
Дневная и ночная смена.
Я уж не говорю о солдатских годах,
Где даже могилы были общими,
А когда красноармеец оставался один,
Он вызывал огонь на себя.
А теперь мне очень хочется знать,
Как ведет себя человек
С самим собой наедине,
Когда никто на него не смотрит.
«Вдруг оказалось…»
Вдруг оказалось:
Глаза — это вовсе не синие звезды,
А только сетчатка и роговица,
Хрусталик и радужная оболочка.
Вдруг оказалось:
Ночь — это вовсе не заговорщица,
А только темное время молчания:
Я тоже имею право на отдых.
Вдруг оказалось:
Письмо — это вовсе не голос сердца,
А только конверт, бумага и марка,
И ты же знаешь, что все в порядке.
Вдруг оказалось:
Что я — это вовсе не тот человек,
А только ошибка и заблужденье.
И все это выяснилось за три минуты.
Без обратного адреса
Едва потрясенный Ташкент
От контузии первой очнулся,
С полустанков и станций
Поспешили к нему эшелоны.
Стеновые панели,
Лекарства,
Провиант и одежда.
От колхозов и строек,
Обкомов и горисполкомов.
На тюках и контейнерах
Надписи: «Срочно! Ташкенту!»
Ниже — адрес отправки,
Здесь всю географию видно.
На Товарной — разгрузка.
Аврал — в отделеньях почтовых.
Горы белых посылок
И надписи: «Срочно! Ташкенту!»
А на многих посылках
Отсутствует адрес обратный:
Передать кому надо…
Неразборчива подпись.
Что в посылке?
Домашние вещи —
Костюм — широченные плечи
И цветастое платье —
Подросток иль просто худышка.
Что в посылке?
Нарядная кукла,
Ботинки (разок надевали)
И белье в магазинной обертке
И пакеты сухого печенья.
Вам спасибо, колхозы и стройки,
Обкомы и горисполкомы,
За бетонную вашу поддержку,
За всю многотонную помощь.
Как спасибо сказать
Широченным плечам и худышке?
Дорогие мои,
Что ж вы адреса не указали?
Прожил я свою жизнь
В государстве обкомов и строек,
Много всякого было —
Больших потрясений и малых.
Но всегда, если горе,
Товарищ приходит на помощь.
Нет обратного адреса
И неразборчива подпись.
Только нам этот адрес известен,
Далекий и близкий.
Пробиваемся мы в этот край
Через бури, проклятья и штормы,
Это город Грядущий,
Проспект Беззаветного сердца,
Номер дома любой назови
И любую квартиру.
Эшелоны несутся в Ташкент
И летят самолеты
От колхозов, строительств,
Обкомов и горисполкомов.
Больше всех беспокоится
Самая трудная стройка —
Это стройка души человека,
Открытая людям,
Так, что даже не надо
Указывать адрес обратный.
«Обезумевший атом…»
Обезумевший атом
Не вернется в свою оболочку,
И не будет опять
Африканец рабом бессловесным,
И межзвездный корабль
Снова шаром воздушным не станет.
Прошлогодние платьица
Дочке уже не годятся,
И к начальному замыслу
Не возвратится поэма,
И плодам-кулачкам
Не разжаться в цветок пятипалый.
Будь я даже назначен
Волшебником или пророком,
Ничему на земле
Я бы не дал обратного хода,
Невозможное дело.
За это и браться не стоит.
Но упрямо, всю жизнь,
Я пытаюсь вернуть изначальность
Нашей трудной любви.
Чтобы снова свиданием первым
Стали все эти годы.
Я верю, что это возможно.