Письма с комментариями

Со временем я усвоил еще одну бородатую истину: в нашем классе не тридцать восемь учеников, а тридцать восемь семейств. По отношению к тому, что я делаю в школе, есть дома-друзья, дома-нейтралы и даже попадаются дома-враги. Только по наивности я когда-то думал, что смогу обойтись без знания этих домов и что-то сделать сам, без помощи родителей, а иногда и вопреки им, с помощью ребят.

Надо было срочно изучить все дома, но я никак не мог привыкнуть к миссии незваного гостя и за три месяца не осилил и трети адресов в моем талмуде. То попадешь не в срок — в доме стирка или еще какая запарка. То от радушия хозяев не знаешь, куда деться. Начнут угощать или одаривать, как попа. Помню, застал я большую и веселую семью Шушиных за столом. Отец, рабочий человек, пожилой, авторитетный, налил стопку водки и командует: «Пейте, не то обидимся!» Хорошо, что кругом были симпатичные Шушины. Выпил. Но не в каждом доме пьется.

В нашем деле (работай, работай — результаты потом!) очень трудно что-нибудь сосчитать. Только поэтому я не знаю точно, как много обязан родительскому комитету класса и его главе — Олиному дедушке, Петру Алексеевичу.

Будь я вскормлен не на кашах, а на тортах — непременно слыхал бы о Бабушкине еще до встречи с ним в школе. Петр Алексеевич был одним из известнейших в городе кондитеров. В отличие от толстых и глуповатых собратьев, какими их изображают в кино, Петр Алексеевич походил скорее на традиционного профессора медицины: высокий, сухощавый, бородка клинышком, галантный и внимательный. Житейский опыт и внутренний такт с успехом заменяли ему курс педагогики, который читают в институте. Бабушкин охотно и активно исполнял свои обязанности и очень скоро стал своим человеком в домах учеников. Ребят он покорил познавательно-питательной экскурсией на кондитерскую фабрику, где работал до пенсии, а их мам — своим тонким умением дать редкий совет по кулинарии и хозяйству. Ему легко открывались экономические возможности семьи. Изучив материальный базис, Петр Алексеевич без особого труда постигал все надстройки и, таким образом, знал каждый дом не хуже собственного. Он умел вовремя и безобидно помочь нуждающимся ребятам из школьных фондов, а иногда, как я потом узнал, пользовался в тех же целях и собственными.

Петр Алексеевич, почти каждую неделю бывал в школе, а если не мог прийти, передавал с Олей послание вроде этого:

«Уважаемый Григорий Иванович! Хотел зайти к вам, но вчера промочил ноги и теперь безбожно чихаю. Как мы с вами уговаривались, я побывал с «визитом вежливости» в доме Уткиных. Имел беседу с матерью Светланы. Беседа получилась короткой, но не по моей вине. Оказалось, что это не родная мать Светланы. Она держится в стороне от воспитания девочки. «У нее есть отец, — сказала эта черствая женщина, — он за нее отвечает. А я не хочу быть ни хорошей, ни плохой».

Я попытался разубедить ее, но она осталась при своем мнении. Чувствуется, что она побаивается мужа, что ли, не пойму. Но теперь стало ясно, почему Светлана такая нервная и неуживчивая девочка. Как поправлюсь, постараюсь встретиться с самим Уткиным. Хочется посмотреть, чем он начинен.

С приветом Ваш Бабушкин».

В эпистолярном жанре Петр Алексеевич особенно ценил оперативность. Однажды он накупил сотни две почтовых открыток, на одной трети из них написал свой домашний адрес, на остальных — мой, и поровну роздал их всем родителям. Теперь, если бы у кого-нибудь из них возникало срочное желание сказать что-то председателю родительского комитета или классному руководителю, достаточно было протянуть руку за открыткой, исписать ее и по дороге на работу опустить в почтовый ящик.

Признаться, я не сразу поверил в эту стройную систему. Не так-то легко приучить родителей даже к столь упрощенному комплексу.

На всякий случай я предупредил ребят об открытках, чтобы вся эта затея не пахла доносом. В своей щепетильности я перестарался. Кое-кто в тот же день отыскал дома эти бомбы замедленного действия и перепрятал их подальше. Однако сама идея осталась жить. Как рассказывали потом на собраниях, достаточно было в разгар конфликта заявить: «Вот сейчас напишу открытку в класс, пусть тебя там проберут», — и родительская сторона брала верх. Иногда угроза переходила в действие, и я получал открытку.

«Уважаемый Григорий Иванович!

Извините, что беспокою вас, но прошу помочь мне. Юра очень плохо относится к младшему братишке. Правда, малыш тоже крученый, лезет к нему, мешает заниматься. Но нельзя же за это подфутболивать ребенка, как делает Юрка, или привязывать к кровати.

Проберите его хорошенько.

Еще раз извините за беспокойство.

Вертела».

В ответ на это послание я начал готовить классное собрание на тему: «Слабых защищай, сильных не бойся». Подобрал докладчиков. Ничего не подозревавшему Юрке был поручен узкий раздел: «Как я отношусь к малышам».

Нужно сказать, что за время подготовки к выступлению Юрка приобрел кое-какой новый опыт в области своих взаимоотношений с подрастающим поколением. Об этом свидетельствовала заключительная часть его сообщения:

— А чтобы брат ничего не трогал и не приставал, надо с ним по-хорошему договариваться: не будешь лезть — я тебя покатаю. Покатаешь его на себе немного, он целый час слушается. Или сделаешь ему какую-нибудь игрушку, тоже слушается. А если его поколотить, он будет назло еще сильнее реветь и мешать…

Как сказано у Толстого, все счастливые семьи похожи друг на друга. Таким сходством были отмечены многие семьи нашего класса. И это не личная удача классрука. На том стоим.

Но были семьи и без устоев. У Васневых, например.

Вид на звезды из конуры

Митя Васнев явился в школу мятый и грязный, как старая промокашка. Бывали в его наряде перемены от блеска к нищете, но такого Митю еще никто не видывал. Наташа своей мощной фигурой загородила перед ним двери класса. Горохова не оказалось поблизости, а в одиночку Митя не решился атаковать санорга. Отвернув от дверей, он попался мне на глаза. Я увел его в туалет, заставил умыться и помог почистить одежду. Больше всего меня озадачили слетавшие с Митькиных плеч ошмотья собачьей шерсти. На мои расспросы он отмалчивался. Я не стал донимать его, решив сегодня же встретиться с матерью и выяснить, как ей удалось отправить сына в школу в таком виде.

После уроков я велел Мите отнести мой портфель ко мне домой и ждать меня там. В записке, переданной с ним, я просил маму занять гостя до моего прихода.

Отзаседав в новогодней комиссии, я отправился к Васневым. Небольшой уютный дворик, куда я вошел, встретил меня басовитым собачьим лаем. Из дверей низкой саманной хаты вышла пожилая женщина в наспех накинутом на плечи платке.

Я представился. Женщина сказала, что Васневой нет дома, она вот-вот должна вернуться с работы, и зазвала меня в свою маленькую чистую горницу посидеть, подождать ее.

— Учитель, значит! — обрадованно говорила женщина, хлопотливо помогая мне раздеться. — Это хорошо. Хлопцам мужской догляд нужен. Митенька рассказывал мне про вас. Хорошо, что пришли. Очень даже вовремя. Я, правду сказать, сама хотела прийти к вам, да все тянула. А сегодня совсем было решилась. Нет моих сил смотреть, как она измывается над сыном. Верите — нет, я утром Митеньку из собачьей будки вытащила.

— Откуда? — не понял я.

— Из конуры, — показала она в сторону окна и поднесла кончик фартука к глазам, наполнившимся слезами.

— Как же это могло случиться? — недоумевал я.

— Без отца да с такой матерью что хочешь может случиться с дитем, голубок.

Женщина смахнула пыль со стула, пододвинула его ко мне и села напротив, за столом.

— Митя внук вам?

— Был бы внуком, кабы не война проклятущая.

Уловив мой вопросительный взгляд, она сказала: