Зато в китайском квартале каракули в газете имели неслыханный успех. Китайские прачешные у реки купили триста лишних номеров газеты. Целых два дня

под нашими окнами толпились китайцы: прачешники, торговцы, трактирщики. Они галдели и с хохотом тыкали на нас пальцами. ,

Метранпаж Вебстер, герой всего происшествия, относился к этому равнодушно. Одно только казалось ему странным: Ван-Ли ни с того, ни с сего хватался за живот и принимался хохотать — да так хохотал, что только пинками можно было привести его в чувство.

Через неделю я вызвал Ван-Ли к себе в кабинет.

— Ну-с, мой милый мальчик, — сказал я серьезно,—теперь изволь объяснить мне, что значит китайское изречение преподобного Вебстера. Поверь, что ты этим доставишь мне большое наслаждение.

В черных глазах Ван-Ли замелькали веселые огоньки.

— Это значит, —сказал он,—Вебстер злой дурак, а Ван-Ли очень хороший.

Ван-Ли вообще был очень терпелив и платил благодарностью за хорошее

обращение. Только раз он рассердился на меня.

Я обыкновенно брал Ван-Ли к себе после окончания работы в редакции. Он нужен был мне на случай, если бы пришлось сообщить в типографию о каких-нибудь изменениях в наборе.

Как-то я заработался дольше обыкновенного и совсем забыл про Ван-Ли, который сидел на стуле у двери. Вдруг я услышал жалобный голосок:

— Чай-ли?

Я сердито оглянулся.

— Это ты? —спросил я.

— Я говорю: чай-ли? —ответил мальчик.

— Что за ,,чай-ли“?— переспросил я с нетерпением.

— Вы понимаете, что значит: будьте здоровы?— сказал мальчуган.

— Ну? —отозвался я.

— И вы понимаете, что значит: пора домой? —продолжал он.

— Ну, и что же? —спрашивал я.

— Вот все это и будет: чай-ли,—ответил Ван-Ли.

Я отлично понимал, в чем дело. Все это значило: я хочу спать. Но я был сердит и, чтобы подразнить мальчика, прикинулся, что не понимаю. Я снова наклонился над столом.

Через некоторое время он вдруг топнул ногой. Я снова оглянулся.

— Вы не понимаете, что значит: чай-ли? — настойчиво спросил он.

— Нет,—строго ответил я.

— Вы понимаете только глупости,— сердито сказал он. — Тогда все равно!

Он повернулся и юркнул за дверь.

На следующее утро он был особенно послушен и кроток. Я не упоминал о вчерашнем, а он всячески старался мне угодить и перечистил мне ваксой всю обувь, в том числе даже меховые туфли и желтые сапоги для верховой езды. Из-за этого ему пришлось поработать лишних два часа.

Ван-Ли был честный мальчик. Но в двух случаях он нарушил строгие правила честности.

Мне как-то захотелось яиц, а в нашей местности яйца были редкостью и ценились очень дорого. Я знал, что китайцы мастера по части куроводства, и спросил у Ван-Ли, не найдет ли он яиц у китайцев. С тех пор Ван-Ли стал приносить мне каждое утро свежие яйца, иногда совсем теплые, прямо из-под кур. Но денег он не брал. Он уверял, что человек, у которого он получает яйца, дает их даром. Меня, конечно, умиляла доброта этого человека, потому что яйца стоили полдоллара штука.

Однажды утром хозяин соседнего дома, некий Форстер, застав меня за завтраком, стал жаловаться на своих кур, которые перестали нестись или клали яйца неизвестно где в лесу. Ван-Ли, который сидел в углу, невозмутимо слушал жалобы Форстера. Когда сосед удалился, Ван-Ли хитро подмигнул мне, фыркнул и сказал:

— Куры Форстер — все равно, что куры Ван-Ли.

Второй поступок Ван - Ли был еще серьезнее. В то время почта отличалась своей неаккуратностью, и я часто жаловался, в присутствии Ван-Ли, на то, что нет писем. Вдруг я нашел у себя на столе целый ворох писем. Я взглянул на них адреса были все незнакомые. Ни одно из писем не было адресовано мне.

Обернувшись к Ван-Ли, который с удовольствием озирал кучу писем, я потребовал у него объяснения. Он гордо указал на пустой почтовый мешок, брошенный в угол, и сказал:

— Почтальон сказал: писем нет, писем нет. .Почтальон лгун. Все равно, я ночью достал много писем.

К счастью, было еще рано, и я успел поговорить с начальником почты, так что тяжкое преступление Ван-Ли, который ограбил почту Соединенных Штатов, осталось без последствий. Все дело кончилось возвращением писем на почту и покупкой нового почтового мешка.

После двухлетнего пребывания в горах я вернулся обратно в Сан-Франциско.

Мальчика я взял с собой и отдал в школу. Он был помещен в доме одинокой вдовы, у которой была единственная дочка — добрая, красивая девочка, года на два моложе Ван-Ли.

Ван-Ли очень любил свою подругу. Белая девочка с крестиком на шее и желтый мальчик с забавным фарфоровым идолом, которого он прятал под блузой, стали неразлучными друзьями.

Ван-Ли мастерил для нее всякие игрушки, из моркови и репы вырезывал тюльпаны и розы, лепил цыплят из дынных семячек, клеил веера, сооружал огромных воздушных драконов и делал из цветной бумаги платья для ее кукол. С каким удовольствием он провожал ее в школу и нес за ней сумку с книгами. Школьники дразнили его, швыряли камнями,— но он не обращал на них никакого внимания. Сверкнет глазами — и идет себе дальше.

Девочка тоже старалась всячески угодить ему. Пела, играла на фортепиано, читала вслух и даже водила его в воскресную школу, хотя это было против всяких правил: туда не пускали китайцев. Для его косички она подарила желтую ленточку, которая очень подходила к его бронзовому лицу и черным волосам. Ван-Ли был так счастлив, как никогда.

И вот наступили ужасные дни, о которых долго вспоминали в Сан-Франциско. Озверелые толпы лавочников, ремесленников и уличных оборванцев стали избивать китайцев, виновных только в том, что они другого цвета и другой религии, дешевле продают товары и меньше берут за работу. Два дня длился погром. Полиция бездействовала. Только на третий день удалось восстановить порядок.

Тогда я получил записку от Гоп-Синга: он просил немедленно притти к нему.

Его лавка была заперта. Сильный отряд полиции, нанятый Гоп-Сингом, охранял ее от громил. Гоп-Синг впустил меня через дверь с железной решеткой. Он был серьезнее, чем обыкновенно, но в лице было такое же выражение невозмутимого спокойствия, как и всегда. Он молча повел меня за руку. Мы прошли через лавку и спустились вниз по лестнице — в тускло освещенный подвал. На асфальтовом полу лежало что-то, прикрытое шалью. Гоп-Синг сдернул шаль. Под шалью лежал неподвижно китайский мальчик Ван-Ли. Он был мертв.

Да, он был мертв: американцы побили его камнями на улицах Сан-Франциско. Это произошло во время погрома в 1869 году.

Я тихо прикоснулся к груди убитого мальчика. Что-то хрустнуло под шелковой блузой — я вздрогнул. Гоп-Синг засунул туда руку —достал какую-то вещицу и протянул ее мне с горькой усмешкой.

Это был смешной фарфоровый идол. Он был разбит вдребезги камнем, пущенным меткой рукой громилы.

Рисунки Н. Лапшина