Очень многое зависело от того, сумеет ли Обама вновь заручиться поддержкой молодежи. Ведь за время правления демократической администрации она успела разочароваться в риторике перемен, и разыгрывать ту же карту президент уже не мог. «Как объяснить теряющим работу молодым людям, – писала The Washington Post, – что президент денно и нощно заботиться об их благе? Никакие популисткие заявления и эффектные выходы на сцену под музыку U2 положение не исправят. И Обаме придется разработать новую тактику в борьбе за голоса молодых избирателей» [153] .

Еще сложнее дело обстояло с квалифицированными рабочими, так называемыми синими воротничками, которые всегда относились к Обаме с подозрением. Даже в 2008 году лишь 37 процентов из них проголосовали за темнокожего кандидата. И несмотря на то, что в эпоху Обамы пренебрежительное отношение к профсоюзам, характерное для предыдущей администрации ушло в прошлое, и федеральным властям было запрещено оказывать давление на профсоюзных лидеров и ограничивать их в правах, крупнейшие трудовые союзы присоединились к акциям протеста, в начале октября 2011 года охватившим американские города.

Политологи утверждали, что изменить позицию профсоюзов могут лишь представители старой демократической гвардии, связанные с кланом Клинтонов, (экс-президент всегда считался кумиром белых рабочих). Однако в Вашингтоне все чаще можно было услышать разговоры о расколе внутри правящей элиты, преодолеть который не удалось даже после четырехчасовой партии игры в гольф между Бараком Обамой и Биллом Клинтоном. Многие демократы надеялись, что Хиллари Клинтон возьмет реванш за поражение от Обамы на праймериз 2008 года, а приближенные к чете Клинтонов политтехнологи Джеймс Карвилль и Марк Пенн призвали президента «поучиться у Линдона Джонсона, который отказался от переизбрания на второй срок в связи с катастрофическим падением рейтинга» [154] .

Клинтоны не стеснялись критиковать обаманомику и дистанцировались от внутриполитического курса нынешней администрации. «Работая в команде Обамы, – утверждал политолог Томас Фриман, – Клинтон никогда не забывала о собственных амбициях и так и не смирилась с главенством темнокожего политика, который перебежал ей дорогу в тот момент, когда до заветного президентского кресла оставалось буквально полшага» [155] .

Накануне выборов летом 2011 года Обама произвел небольшие перестановки в кабинете министров, отправив на покой главу Пентагона Роберта Гейтса и заменив его на бывшего начальника ЦРУ Леона Паннету. Пост главы Центрального разведывательного управления занял генерал Дэвид Петреус, бывший командующий силами США и НАТО в Афганистане. Петреус прославился еще во время иракской войны, когда в 2007 году сумел переломить ход операции, усилив воинский контингент и разработав эффективную противоповстанческую тактику. Подчиненные называли его царь Давид и отмечали, что во всех начинаниях ему сопутствует успех. Тем не менее, в Вашингтоне критиковали кадровое решение Обамы, указывая на то, что у Петреуса нет опыта работы в спецслужбах. «Самыми лучшими руководителями ЦРУ, – писала The Washington Post, – были люди штатские вроде Аллена Даллеса и Уильяма Кейси. А Петреус, который был блестящим военачальником, скорее всего, окажется посредственным разведчиком» [156] .

АМЕРИКАНСКИЙ РОБИН ГУД

Шансы действующего президента во многом зависели от того, что станет главной темой его предвыборной кампании. «Риторика перемен, призывы к национальному примирению, обещание порвать с вашингтонским истеблишментом, пацифистские лозунги – все это уже было и вряд ли сработает во второй раз, – отмечал старший помощник президента Дэвид Плафф, – Нам нужна новая фишка, и мы ее обязательно придумаем» [157] . Эксперты утверждали, что такой фишкой вполне может стать раскулачивание американских «жирных котов». Не случайно Обама объявил в ноябре 2011 года, что сократить дефицит бюджета можно лишь за счет повышения налогов для состоятельных граждан, чьи доходы составляют более миллиона долларов в год. На Капитолийском холме налоговую реформу окрестили «правилом Баффета», по имени миллиардера Уоррена Баффета, который возмущался, что платит в казну всего 17 % от зарплаты, тогда как его менее имущие коллеги вынуждены отдавать от 30 до 40 %. «Когда представители среднего класса, – писал журнал The Nation, – выплачивают государству огромную часть доходов, а жирные коты ограничиваются мелкими подачками – это значит, что мы имеем дело с извращенной налоговой системой, изменить которую может лишь американский Робин Гуд» [158] .

Попытки Обамы увеличить налогообложение для состоятельных граждан (даже просто отобрать у них льготы, выделенные Бушем) не увенчались успехом. Если бы он начал именно с налоговой реформы, возможно, ему удалось бы ее протолкнуть, но тогда не прошла бы реформа здравоохранения. Как бы то ни было, большинство политологов отмечали, что идеей фикс для Обамы являлась идея сохранения «среднего» класса. «Если "среднего" класса не будет – то современному западному обществу придет конец», – утверждали американские левые интеллектуалы вроде Пола Кругмана, которые оказывали на президента решающее влияние. «Именно на поддержание «среднего» класса была направлена реформа здравоохранения, – отмечал российский экономист Михаил Хазин. – Ведь в условиях кризиса все меньше людей могли позволить себе медицинскую страховку, а она, как известно, – важнейший элемент самоосознания представителей «среднего» класса. Именно на защиту бедняков, которые надеются попасть в «средний» класс, была рассчитана политика Обамы накануне выборов» [159] . И если в 2009–2010 году деньги тратились, в основном, на поддержку финансового сектора, то в 2011—2012-м львиная доля бюджетных средств шла на социальные расходы.

Республиканцы называли инициативы президента «дорогой к классовой войне». Однако его популистская задача была выполнена: Обама предстал в образе защитника угнетенных и врага богачей – образе, который был так востребован в Соединенных Штатах.

О том насколько был востребован этот образ говорила популярность движения «Оккупируй Уолл-стрит», представители которого с осени 2011 года начали проводить демонстрации у здания Нью-йоркской фондовой биржи. Они призывали избавиться от финансового терроризма, ограничить доходы финансистов и поставить под общественный контроль банки и инвестиционные фонды. «Умерьте жадность корпораций», «Мы объявляем войну корпоративным зомби, которые пожирают деньги», – скандировали они. Что характерно, лозунги манифестантов «Уберите деньги из политики» и «Я не могу позволить себе лоббиста» перекликались с заявлением главного стратега предвыборной кампании Обамы Дэвида Аксельрода о том, что Соединенные Штаты должны избежать повторения так называемого «позолоченного века», когда в 1920-е годы крупные финансовые корпорации «с потрохами покупали политиков». Обращали на себя внимание и высказывания близкого Обаме финансиста Джорджа Сороса, который отметил, что «понимает злобу налогоплательщиков, обязанных отдавать свои деньги проблемным банкам» [160] .

Эксперты утверждали, что если отбросить некоторые утопичные идеи протестующих вроде предложения обеспечить бесплатное высшее образование или немедленно списать все государственные долги, большая часть их политической программы совпадала с тезисами избирательной кампании Обамы. Взять хотя бы требования выделить триллион долларов на развитие инфраструктуры и ввести всеобщее государственное медицинское страхование. Многие даже стали отстаивать версию, что участие в протестом движении организации A.F.L.-C.I.O., объединяющей 56 профсоюзов США, позволит умеренным профсоюзным деятелям перехватить инициативу у радикалов и использовать массовые выступления для того чтобы утвердить обамовскую программу борьбы с безработицей.

Один из отцов-основателей Чайной партии Карл Деннингер, который, кстати сказать, принимал активное участие и в движении «Оккупируй Уолл-стрит», призывал его лидеров не повторять ошибок чаевников, которые растворились, в итоге, в республиканском истеблишменте. «Надеюсь, – говорил он, – организаторы нынешних выступлений будут мудрее и не дадут обвести себя вокруг пальца. И вместо того чтобы примкнуть к демократам, став леворадикальным крылом правящей партии, они сохранят независимость от прогнившей двухпартийной системы» [161] .